Глава 1 Елена

Все началось с телефонного звонка.

— Елена, — вздохнула в трубку моя сестра и лучшая подруга Козима, ее голос заикался, как неработающий двигатель. — Ты мне нужна.

Я до сих пор могу вспомнить ощущение в груди, когда я услышала эти слова. Сердце сжалось, как зарождающийся бутон, и расцвело, когда я наслаждалась возможностью наконец-то отплатить сестре за ее годы самопожертвования и поддержки нашей семьи, за меня.

— Всё, что угодно, — немедленно пообещала я, клятвенно поклявшись ей кровью.

Это было до того, как я поняла, зачем я ей понадобилась.

Или точнее, для кого я понадобилась.

Если бы я знала об этом тогда, то подумала бы, могла ли искренняя тревога в голосе моей любимой сестры склонить меня к тому, чтобы я взялась за это дело.

Я была адвокатом по уголовным делам, но я взяла за правило не представлять интересы тех, кто связан с организованной преступности несмотря на то, что «Филдс, Хардинг и Гриффит», одна из ведущих фирм в городе, была относительно печально известна своим списком довольно сомнительных клиентов.

Включая Каморру Нью-Йорка.

И капо, Данте Сальваторе.

Который только что попал на первую полосу «Нью-Йорк Таймс» из-за того, что был арестован по подозрению по трём статьям закона РИКО[1], включая, но не ограничиваясь, убийстве.

Металлический гул открывающихся механизмов отвлек меня от опасений, и охранник указал мне следовать за ним в маленькую камеру, где я собиралась встретиться со своим будущим клиентом.

Только я уже встречала его раньше.

Однажды.

До сих пор помню его огромное мускулистое тело, склонившееся над больничной койкой Козимы, смуглое лицо и оливково-черные глаза, предупредившие меня о присутствии мужчины с юга Италии. Выражение этого лица, рельеф костей на его упрямом квадратном подбородке с ямочками и грубо очерченные скулы, натянутые от напряжения, говорили о чем-то более страшном.

Мафиози.

Я понятия не имела, почему такой мужчина оказался у постели моей сестры, его лицо было скорчено от острого страдания, но мне это не понравилось, и я не поверила ему.

Мы уехали из Неаполя, чтобы находиться подальше от таких мужчин.

Несмотря на то, что Козима очнулась от комы и поклялась, что Данте ее друг, я все равно загнала здоровяка в дорогом костюме в углу коридора, моя рука крепко сжимала его помятую рубашку.

— Если я узнаю, что ты имеешь какое-то отношение к тому, что ее подстрелили, — шептала я и шипела на человека, который мог легко раздавить меня голыми руками. — Я застрелю тебя.

А Данте?

Человек, известный в криминальных кругах как дьявол Нью-Йорка?

У него хватило наглости запрокинуть голову назад и разразиться совершенно неуместным смехом в коридоре реанимационного отделения больницы.

И вот я снова собиралась встретиться с ним лицом к лицу.

Не как его заклятый враг, хотя я все еще хотела свалить его на угли за то, что он вовлек Козиму в какие-либо незаконные и опасные дела.

А как его адвокат.

Я глубоко вздохнула и, расправив плечи, последовала за охранником в холодную, плохо освещенную камеру столичного исправительного учреждения.

Данте Сальваторе сидел за металлическим столом, его мощные ноги были прикованы к полу, а руки связаны и упирались в стальную поверхность.Он казался необычно непринужденным в неподходящем по размеру зеленом комбинезоне охотника в камере, которая казалась почти уморительно маленькой по сравнению с его значительной массой. Как будто неудобный металлический стул был его троном, а эта сырая камера приемным залом.

— Ах, — сказал он низким смешанным акцентом, в котором одновременно слышались британский, американский и итальянский языки.— Елена Ломбарди. Я должен был догадаться, что она пришлет тебя.

— Действительно? — я холодно приподняла бровь, скользя в комнату, и стук моих Лабутенов эхом разнесся по стенам. — Тогда, полагаю, я больше удивлена, увидев себя здесь, чем вас.

Я старалась не смотреть ему в лицо, когда он одарил меня обольстительной улыбкой, боясь, что увижу пятна, словно я смотрю на солнце. Неудивительно, что раньше человеку с таким красивым лицом и телом, как у него сходило с рук убийство. Я была уверена, что он способен выпутаться из любых ситуаций.

Что ж, он обнаружит, что я невосприимчива к его обаянию.

На самом деле, после последнего года жизни с разбитым сердцем у меня вообще не осталось иммунитета к мужчинам.

Я вытащила планшет из сумочки Прада, затем скрестила ноги под столом, готовая делать записи.

— Вы знаете, почему вы здесь? — начала я самым крутым и профессиональным голосом, на который только была способна.

В моем тоне не осталось и следа моей родины. Я вырезала, вымыла и отбелила чужеродность в голосе, чтобы любой, кто впервые встретил меня, никогда не догадался, что я не американка по происхождению. Так мне нравилось больше. И с моими необычными темно-рыжими волосами я тоже не выглядела типичной итальянкой.

Данте откинулся на спинку стула и дважды стукнул костяшками пальцев по столу, со скучающим видом изучая наручники.

— Кажется, было какое-то упоминание об убийстве.

Я боролась с желанием фыркнуть от его дерзости.

— Да, мистер Сальваторе. Насколько я понимаю, они арестовали вас по подозрению в убийстве, рэкете и мошенничестве в соответствии с федеральным законом РИКО. — затем, как если бы разговаривала с идиотом, потому что я не была уверена, что он понимает всю серьезность своего положения: — Это очень серьезные обвинения, которые могут грозить вам от двадцати пяти лет до пожизненного заключения за решеткой.

Данте моргнул, глядя на меня своими блестящими черными глазами с длинными ресницами, слегка постукивая толстыми пальцами по столу. На одном пальце у него было кольцо — толстая серебряная полоса с украшенным гербом посередине. Оно не должно было быть привлекательным, каким бы безвкусным оно ни было, но оно только и привлекало внимание к этим мощным рукам, мускулам на его ладонях, венам, проходящим по верхушкам предплечий, выглядывающих из-под комбинезона.

Во рту пересохло, вспыхнуло раздражение. Я не из тех женщин, которые находят что-то настолько неотесанное привлекательным.

Руки, убивающие людей, коротко напомнила я себе, а затем пристально посмотрела через его правое плечо, чтобы мои необузданные мысли не вырвались наружу.

— Если меня признают виновным, — мягко согласился он, хотя его напряженный взгляд скрывал напускное уныние. — Но Козима уже говорила мне, что вы очень хорошо делаете свою работу. Хотите сказать, что не сможете оправдать меня?

Я взглянула на него, изогнутая бровь, слишком красные губы — насмешка полумесяца.

— Как вы знаете, я не буду вести ваше дело. Мне двадцать семь лет, и я работаю ассистентом четвертый год.

— Солдатом, — пробормотал он. — Не капо.

— Пожалуйста, не связывайте меня даже образно с мафией, — холодно заявила я. — Я юрист, стоящий на правой стороне закона.

Его губы дернулись, его наглость действовала мне на нервы.

— И все же у вас нет сомнений в том, что вы представляете человека не на той стороне?

— Обычно нет. Хотя обычно я стараюсь держаться подальше от организованной преступности. Но когда моя сестра просит меня сделать что-то для нее, я передвину небо и землю, чтобы сделать это. Даже если это идет вразрез с моими собственными моральными принципами.

Я смотрела, как пляшут его глаза, и удивлялась его способности находить удовольствие в подразнивании меня, когда он находился в таком месте и в таком положении. Мне захотелось его встряхнуть. Неужели он не понимал, что за его действия были последствия?

Вопреки распространенному мнению, быть красивым и богатым это не повод для освобождения из тюрьмы.

— А вы думаете, что закон и мораль одно и то же, Елена?

То, как он произнес мое имя, было неприличным: долгое, медленное размытие гласных и щелканье его языка на согласной.

Закон — это разум, свободный от страсти, цитировала я. Слова Аристотеля всегда находили у меня отклик. Не только в юридической профессии, но и на протяжении всей жизни. Если я могла понять причину чего-то, я уменьшала его власть над моими эмоциями, освобождаясь от этого.

Если у меня была философия, так это она.

— Неужели так коротко и сухо? — Данте спорил, как если бы мы подшучивали над эспрессо на какой-то площади, наслаждаясь двухчасовым обедом в нашей родной стране.

Я заколебалась, чувствуя ловушку, но меня отвлекло жужжащее раздражение, которое я ощущала под кожей.

— Обычно.

— Суд над мальчиками из Скоттсборо? — тут же возразил он, медленно отодвигаясь назад, прежде чем перегнуться через стол. Он находился достаточно близко, чтобы я могла почувствовать его аромат, что-то острое и терпкое, как нагретые на солнце цитрусы. — Те мальчики, которые годами сидели в тюрьме за то, что были черными? Аманда Нокс? Газета Лос-Анджелес Таймс утверждает, что процент несправедливых обвинительных приговоров составляет от двух до десяти процентов. Но вы абсолютно верите в закон?

Я заговорила, скривив губы.

— Не будьте смешным. Закон практикуется людьми, которые никогда не бывают непогрешимыми. Надеяться на то, что ошибок будет ноль, глупо. Вы не кажетесь мне глупцом.

Данте лишь изогнул густую правую бровь.

— Вы видите вещи в черно-белом цвете, — предположил он, разочарование слышалось в его тоне.

Он откинулся на стул, как сдутый воздушный шар, и, как ни странно, я почувствовала, что провалила какой-то тест.

Он неправ, но что-то в его поведении заставило меня подтвердить его худшие убеждения обо мне. У меня имелась дурная привычка оправдывать худшие предположения людей и рубить с плеча только потому, что мои чувства были задеты тем, что они так мало обо мне думали.

Мой терапевт назвал это «самосбывающимся пророчеством».

Я называла это инстинктом выживания.