— Она стала совсем другой в своём горе, теперь она лишь оболочка прежней себя, — прошептала я Саалиму, и чувство вины начало царапать меня изнутри.

Я призвала его, когда мы с сестрой бродили по деревне, я чувствовала, что мне нужна его помощь. И когда Тави пошла гулять в пустыню, он появился рядом.

— Она страстно желает другой жизни, — сказал Саалим, нежно коснувшись пальцами моей шеи.

Я кивнула и прильнула к нему.

— Я рассказала ей о своих мечтах.

Какое-то время мы молчали, а потом я сказала:

— У меня есть желание.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Ты же говорила, что больше никогда ничего не пожелаешь.

— Если в моей власти сделать что-то хорошее для Тави, я должна попытаться, — я поднялась на цыпочки и прошептала своё желание ему на ухо.

Он улыбнулся, протянул руку к моему лицу и провёл большим пальцем по моей щеке.

— Это твоё самое прекрасное желание.

Из пасти горизонта начали появляться тёмные тучи, сначала они плыли медленно, но потом начали набирать скорость. Они растеклись по небу, низкие, густые и тёмные как ночь, пока не поглотили солнце.

Холодный ветер начал поднимать мои одежды. Яркая вспышка прорезала облака. Звук раскалывающегося неба сотряс землю.

И вот Мазира перевернула свой кубок, и начался дождь.

Капли были огромными и падали быстро. Я услышала вопли и крики жителей у себя за спиной. Они начали выбегать из своих укрытий с посудой, чтобы набрать дождевой воды. Промокшие до костей дети восторженно визжали.

Тави подняла глаза на небо и вытянула руки наверх ладонями, чтобы собрать капли. Её плечи тряслись от радости или печали. Этого я не знала.

Впереди тебя ждёт жизнь, Тави. Теперь ты знаешь, что у тебя она есть. Держись за эту надежду, сестра моя. Не отпускай.

Пустыня напиталась дождем, как и Тави.

Прошел почти полный лунный цикл, а от далмуров ничего не было слышно. Ничего не было слышно и от Нассара. Чего же они все ждали? Я не могла даже притвориться, что знала об их намерениях, поэтому ждала вместе с ними, пребывая в нерешительности и сидя на иголках, пока дни проходили мимо.

Наступила и прошла двадцать вторая годовщина моего рождения. Саалим удивил меня, преподнеся небольшую квадратную плитку, узор которой напоминал вихрь. Голубые оттенки были так похожи на море, которое врезалось в берега на границе пустыни.

"Эта плитка из дворца Мадината Алмулихи", — сказал он. Я спрятала её под кроватью, обернув кусочком ткани вместе с ночным жасмином, который до сих пор казался невероятно живым. Они лежали вместе с опасным медальоном моей матери, картой Рафаля и мешочком с солью.

Иногда я сбегала в деревню, чтобы повидать Фироза. Я также искала встреч с Саалимом. Я тихо звала его, умоляя избавить меня от моего горя. Каждое мгновение вместе было напоминанием мне о том, почему я осталась в этом безумном мире, и почему я так боялась покинуть его.

— Мммм, Эмель, — проворковал Саалим мне на ухо однажды вечером, когда солнце исчезло за толщей песка.

— Саалим, — прошептала я в ответ и горячо поцеловала его.

Я слышала звуки рынка и живые голоса покупателей, которые позабыли о своих страхах, так как далмуры пока утихли. Когда нам было некуда торопиться, мы могли сидеть так, и Саалим позволял времени двигаться вперёд.

— Не хочу, чтобы ты запоминала такие вот моменты, когда меня там нет.

Мы находились в шатре, который Саалим часто создавал для нас — в углу была сложена еда, а рядом стоял графин, в котором находился сладкий чай с шалфеем. Бархатные подушки и одеяла лежали на мягкой невысокой кровати, а в золотом фонаре мерцал тихий огонь. Наши голоса были не слышны снаружи.

Для каждого, кто проходил мимо, наш шатер казался пустым. Мы спешно раздевали друг друга, страстно желая снова коснуться и изучить наши тела, которые сливались воедино в горячей страсти. Наши крики раздавались в ночи, но их никто не мог слышать.

А потом мы лежали рядом в свете огня, лениво водя друг по другу пальцами, и говорили обо всем. Когда мы уставали от разговоров о деревне, Саалим рассказывал мне истории. Он описывал такие вещи, которые я едва ли могла себе вообразить. Когда нам нужно было возвращаться домой, Саалим останавливал время, чтобы мы могли задержаться подольше.

Сейчас Саалим лежал на спине, его голова покоилась на подушке изумрудного цвета. Я прильнула к нему, мои чёрные волосы переплелись с его каштановыми волосами. Моя рука покоилась на его груди, и я водила кончиками пальцев по его рёбрам.

— Ты что-нибудь слышал от Нассара? — сказала я. — Он мог бы уничтожить меня, если бы захотел. Почему он медлит?

— Может быть, у него нет на это сил, учитывая, что его тяготят другие вещи? В любом случае, я думаю, что ему не хочется сообщать твоему отцу очередные грустные вести, — он крепко прижал меня к себе.

— Плохие вести? Но ведь ничего не случилось? — я села и уперлась руками в его грудь.

— Нет, нет. В отсутствии новостей настроение твоего отца становится лучше. Уверен, что Нассар не хочет, чтобы это поменялось.

Я недоумевала. Вся эта тишина была очень волнительна. Алтамаруки все еще не получили джинна, и если отчаяние Фироза было показателем, можно было предположить, что они не могли довольствоваться одними лишь мечтами. Они хотели его. Я ещё крепче прижалась щекой к груди Саалима.

— Думаешь, они что-то затевают?

— Я не могу этого знать, — сказал он. В тоне его голоса послышалась неуверенность, он нахмурил лоб. — Я только слышал, как люди шепчутся. Я не знаю, о чём они думают, и что затевают.

— Фироз говорит, что люди умрут, если отец не позволит караванам заходить и покупать соль. Это правда?

Саалим кивнул.

— Это случится нескоро, но да, в итоге люди будут отчаянно нуждаться в соли. Они не могут без неё жить. Это важная часть вашей крови. А её можно достать только здесь.

— То же говорил и Рафаль. Люди хотят, чтобы торговые пути изменились, они хотят найти другие источники соли. Если мы вернём Мадинат Алмулихи... тогда может быть? Возможно, если бы я пожелала...

Он прижался губами к моему лбу.

— Любовь моя, перестань уже думать обо всех этих вещах и просто побеспокойся о себе. Если ты не хочешь сделать это для себя, сделай это для меня. Я начинаю думать, что я единственный, кто беспокоится о тебе, а ведь очень сложно беспокоиться о ком-то больше, чем он сам.

Приподняв брови, я сказала:

— Тогда найди себе кого-нибудь ещё.

— Новую женщину? Но ведь ты для меня вкуснее всех.

Неожиданно он впился зубами в моё плечо, после чего пригвоздил меня к кровати. Я взвизгнула, когда он начал бороться со мной с помощью своего рта. Я попыталась сделать то же самое, но только намочила его своей слюной и прикусила язык. Он захохотал и начал утирать слёзы со своего лица.

А потом мы снова лежали в тишине и слушали звуки ситар¹¹ и стуки таблы¹², которые наперегонки залетали в наш шатёр. Громкие голоса и звон монет раздавались вокруг нас. Я закрыла глаза, убаюканная этими звуками и тем, как ритмично вздымалась и опускалась грудь Саалима.

— Завтра прибудет гость, — сказал он, когда я почти уже уснула.

Я открыла глаза, расстроенная новостью о женихе. Когда приезжал гость, мне приходилось проводить целый день с мужчиной, который не был Саалимом. Это означало, что мне надо было улыбаться и флиртовать с кем-то, кто меня не интересовал.

— Должен ли я буду перенаправить его внимание, если он захочет тебя? — спросил он как обычно.

Уставившись на вздымающуюся ткань шатра, я сказала:

— Только если он кусается сильнее тебя. В противном случае, я с радостью сбегу с ним, — затем я приподнялась на локте. — Как ты можешь всё ещё спрашивать меня об этом? Ну, конечно! Сама мысль о ночи с другим...

Это было настолько отвратительно, что меня начинало тошнить.

— Делай это всегда до моего двадцатитрёхлетия, когда...

Он посмотрел на меня и приподнял брови, как он это обычно делал.

— Продолжай.

— Не начинай, — взмолилась я.

— И что тогда, Эмель? Мы не можем вечно игнорировать будущее. Оно всё равно наступит, хочешь ты этого или нет.

— Когда отец выкинет меня на улицу, мы будем вместе. Я буду жить в каком-нибудь милом местечке, а ты сможешь жить со мной тогда, когда сможешь.

— И ты будешь счастлива? Живя там одна и ожидая, когда я смогу прийти? Ты сможешь проводить со мной очень редкие моменты.

Я разозлилась. Зачем он испортил наш вечер этим разговором? Это всегда заканчивалось плохо. И всегда оставляло после себя смесь разочарования и печали.

Сжав руку в кулак, я села.

— Да, потому что мне ничего не остаётся, — сказала я, начав пожевывать губу. — Пусть лучше это будут редкие моменты с тобой до конца моих дней, чем вообще ничего.

Он грустно посмотрел на меня и снова прижал к себе. А потом начал гладить мою спину и руки.

— А что будет со мной, когда умрёт твой отец? Что если он спрячет мой сосуд, заперев меня внутри? Или отдаст своему любимому сыну, который решит уехать? Что тогда?

Он вернул мне тот же самый довод, который я когда-то бросила ему в лицо.

— Я не хочу об этом говорить! — закричала я.

Выпрямившись, я отодвинулась от него.

— Ты должна! — его голос прозвучал громко и резко. Он сел и пригвоздил меня взглядом. — Ты не можешь убежать от этого, Эмель! Ты должна решить, чего хочешь, чтобы сбежать из этого дворца.

— И оставить тебя? Оставить нас?

Слёзы начали щипать мне глаза. Я запустила руки в свои волосы, в моей голове перемешалось столько идей. Я пыталась ухватиться за что-то, что могло стать решением для этой сложной головоломки. Он подошёл и снова прижал меня к себе.

— Не все хозяева теряют своего джинна, загадав желание. Не факт, что тебе придётся покинуть меня, — пробормотал он.

Я надавила ему на грудь и уложила его на кровать.

— Не факт, что этого не случится.

Я забралась поверх него, легла щекой ему на грудь и стала прислушиваться к его дыханию и стуку его сердца.

— В любом случае, я не уверена, что о своей свободе я мечтаю больше всего.