— Не делай этого.

— Чего? — он спрыгнул с перил крыльца.

— Эта штука с улыбкой. Просто жуть.

Он перестал улыбаться.

— Десять миллионов американцев не согласятся с тобой.

— Десять миллионов американцев просто идиоты.

Он ничего не сказал, но тут же решил, что эта девушка ему не очень нравится. Для Иды её поведение безупречно – секретарша была известна тем, что всё время противостояла руководителям «Кока-Колы». Но лично ему хватало и своего дерьма, чтобы ещё иметь дело с её. Примадонна вместо партнёрши ему не нужна.

— Тебе это интересно или нет?

— Нет.

Его нога остановилась на полпути до верхней ступеньки.

— Нет, — повторил он.

— За такие деньги. Я сто́ю больше.

— Носок твоей туфли скреплён клейкой лентой, — заметил Коул, и Саммер улыбнулась. Улыбнулась. Сладкой, солнечной улыбкой, но её полностью выдавали глаза, золотые ножи, которые могли разрезать живот более слабого человека, вытащить его внутренности и скормить ястребам.

— Количество денег не говорит о моей ценности. Если бы это было так, то на этом крыльце самой никчёмной личностью была бы я.

— Ты хочешь сказать, что никчёмная личность не ты…

А я. Из всех оскорблений в его адрес, ни одно и никогда не затрагивало его ценность. С другой стороны, в Голливуде ценность – это доллары, центы и власть. Но здесь, в этом разговоре, на этом крыльце, они, казалось, говорили о чём-то другом.

— Из нас двоих только один ведёт себя как осёл.

— Значит, ты не хочешь эту роль.

— Не за такие деньги.

Он отступил назад, отвернулся от неё и спустился с крыльца.

— До свидания, мистер Мастен, — крикнула Саммер с крыльца, и Коул повернул голову, чтобы на неё посмотреть. Девушка стояла, прислонившись плечом к одному из столбов крыльца, её руки всё ещё были скрещены на груди. — Так говорят на Юге, когда уходят. Это называется прощанием.

— А как называется то, когда человек совершает огромную ошибку? — крикнул он, открывая водительскую дверь Тауруса.

— Легко, — сказала она, оттолкнувшись от столба и шагнув к входной двери. — Это называется жизнью.