Бреслау, воскресенье 8 апреля 1945 года, девять утра
Мок чувствовал нестерпимую боль в спине. Поверхность дивана состояла из нескольких расщелин, которые стали продавленными от сидения фотографировавшихся людей. Что еще хуже, в диванных долинах скрывался самый большой враг сна — клопы. Эти плоские существа с тиснеными спинами Мок признал за своих личных вероломных врагов, потому что их атаки происходили несколько раз — и то всегда тогда, когда находился на границе яви и сна.
Уже ему удавалось заглушить все угрызения совести, уже переставал видеть заплаканное лицо Карен и доброжелательный взгляд доктора Цукермана, уже размывался образ маленького Артура Грюнига, с горящими щеками подглядывающего за оргией, уже слышали какие-то голоса, которые с детства были предвестниками сна, когда внезапно напала на его жгучая боль, вызванная выделение клоповьих присосок.
Подпрыгивал тогда вверх и зажигал керосиновую лампу, несмотря на проклятия Хануша, доносящихся из соседней комнаты: «А я говорил, что у меня ничего веселого». Через некоторое время проклятия замолкали, а владелец салона успокаивался, вспоминая цену, которую господин платит за заселенный клопами номер. Мок осматривал тогда одеяло и собственное нижнее белье, вытряхивал с полдесятка клопов на пол, где их раздавливал, яростно проклиная.
Их тела лопались, выпуская вонючие пары, а Мок метался по ателье в поисках каких-то сосудов, которые можно было бы наполнить водой и вставить в них ножки дивана, чтобы хотя бы отрезать клопам дорогу снизу. Не находил, однако, никаких посуды и снова укладывался на диван, подвергая свой мозг на касание эринии, а тело на растерзание клопам. Утром победил все сон, похожий на тяжелое опьянение. Капитан проснулся после почти бессонной ночи и почесал по изгибам тела, разрывая тонкие корки.
Он сидел через две четверти часа на диване в бельевом комбинезоне и под аккомпанемент собственных ругательств впихивал какую-то старую линейку за комбинезон, чтобы почесаться.
Хануш, наверное, уже давно на строительстве баррикад, думал он с неохотой о своем хозяине, интересно, кусают ли его клопы.
Он встал, осмотрел весь фотографический салон и нашел к концу место, которого усиленно искал. Отдавая мочу в тесном помещении, он почувствовал клаустрофичный напор стен. Ему показалось, что они ожили. Чувство это было усугублено яркими отблесками, которые появились на стенах уборной. Вспышки эти достигали через маленькое окошко уборной, выходящее во двор.
Мок болезненно выжал из себя последние выделения и выглянул наружу. Дом на другой стороне двора, в котором находился отель, блестел в огне.
Вдруг над двором воцарилась тьма. Порыв недалекого взрыва отбросил его от окна. Снаряд ударил в двор, в самый центр песочницы. Фонтан песка поднялся вверх, а его маленький поток забренчал по стеклам. Следующий взрыв был так близко, что чуть не обрушил Моковых барабанов перепонок.
Капитан схватился за уши и сел на закрытый унитаз. Впервые с момента начала расследования убийства Берты Флогнер почувствовал паралич страха. Одновременно с этим чувством охватили его религиозные мысли и детерминированные домыслы. Он был уверен, что теперь, когда приближался к цели, Бог снова помешает ему достичь ее. Мотивация Его поступка очевидна, думал он, я должен продолжать «алкать справедливости», то есть не может стать ее возмещением. Но что, если Творец решил помешать мне в конце концов в этом «алкании»?
Он отверг эту мысль и выглянул в окно. Его эсхатологическим интуиции были подтверждены внешними явлениями: здание задрожало до основания, дымящийся щебень стелился по двору, а штукатурку на потолке туалета пересекли две косые черты. При их виде Мок выбежал из уборной в ателье и — двигаясь почти на ощупь, — упал на клоповый диван. Руки распростер на спинке дивана, а голову отклонил назад, мучительно напрягая мышцы шеи. Разинув рот, громко втягивал воздух. В его теле вспыхивали маленькие взрывы боли. В спину кто-то вкручивал ему заостренную трубу. Дыхание доставляло все большую трудность.
Он подумал о докторе Реве и о раке бронхов. Вдруг щелкнул затвор фотографической камеры и сумрак ателье был разорван белой вспышкой. Капитан поднял голову так резко, что едва не потерял сознание от вращения.
— Круто, — засмеялся Артур Грюниг и начал целую серию щелчков. Вспышка фиксировала в памяти мальчика забавные образы. Вот капитан Мок с открытыми от гнева губами, вот трясется его живот в бельевом комбинезоне, вот злой старик грозит ему кулаком.
Верхний свет прервал забавы Грюнига. В ярости Мок схватил его за ухо и увидел пренебрежительную усмешку. Осознав недостатки своего гардероба и внешности, он овладел собой, отпустил маленького Артура и погладил его по жестким от грязи волосам.
— Подожди здесь, — буркнул он, видя, что мальчик держит в руках коричневый конверт с печатью и с орлом, держащим в когтях знак вечного блаженства. — Я переоденусь и сразу приду к тебе.
— Только быстро, потому что мне нужно выйти, — сказал мальчик ломающимся голосом.
Мок посмотрел на Артура через некоторое время. Знал его как робкого ребенка, который среди мусорных ящиков и каморок двора превратился в честного хулигана. Однако всегда малыш Грюниг с почтением кланялся Моку, оказывая ему — как почти все жители квартала домов — уважение и легкую боязнь. Он никогда не видел меня в кальсонах, объяснил он себе мысленно странное поведение ребенка, в кальсонах каждый выглядит лишенным достоинства, как старый еврей на Валштрассе, член которого вызывал безудержное веселье в молодых, здоровых парнях из Гитлерюгенда.
Мок посмотрел еще раз в безразличные глаза мальчика и вошел в темную комнату фотографии, которая — видно это было по грязной постели — служила Ханушу как спальня. Оделся довольно быстро, и вышел через некоторое время, безупречно одетый в свой темно-коричневый костюм. Представление, которое наблюдал, изумил его и рассмешил.
Малыш Артур Грюниг стоял перед камерой, одетый в какую-то старую жилетку. На его голове была шляпа Мока. Его бедра охватывал пояс с двумя кобурами, из которых торчали два «вальтера». В руке держал спусковой тросик. Он то и дело вынимал из кармана пистолет и стрелял в сторону объектива.
— Ну ты ковбой! — Мок улыбнулся вымученно. — Спасибо за решение моей проблемы. Оружие, как я вижу, ты забрал из Бюро гражданского состояния.
— Да, забрал, — сказал мальчик и потянулся за своим плащом и фуражкой. Шляпу Мока бросил на диван. — Мне надо идти!
— Подожди. — Мок положил руку на плечо мальчика. — Что с тобой происходит? Почему так себя ведешь? Что-то случилось? Дома все в порядке?
— Ничего не случилось, — мальчик презрительно стряхнул руку мужчины с плеча и направился к выходу.
— Стоять! — Мока охватила ярость.
Схватил Грюнига за воротник и поднял над землей. Мальчик вытянул руки вверх и выскользнул от Мока, оставив в ее руках свой плащ с порванной подкладкой. Полез в кобуру и вынул пистолет. Не успел, однако, выстрелить. Мок отреагировали быстро и инстинктивно. Он схватил мальчика за запястье и вывернул ему руку так, что оказалась она за его спиной. Пистолет ударил с грохотом в пол. Второй «вальтер» был через несколько секунд в свободной руке Мока.
Держа все еще Грюнига в болезненном захвате, повел его в спальню Хануша и там толкнул на пожелтевшее одеяло без пододеяльника. Мальчик лежал лицом в постели и не поворачивал головы. Мок включил свет и огляделся по темной комнате. Оглядываясь за себя, вернулся в павильон и сунул оба пистолета в футляр с винтовкой. Футляр он положил на диван, а потом снова вошел в темную комнату.
Хотел задать Грюнигу вопрос, который не имел ничего общего с теми, которые перед этим мальчик услышал. Был это вопрос упорядоченной натуры, а в результате он вытекал из нарушенного естественного состояния вещей, — как будто спросить велосипедиста, почему педалирует только одной ногой, или игрока в бильярд — почему один из шаров является кубом. Он стоял в дверях, опирался о дверной косяк и смотрел в горящие ненавистью глаза.
— Почему у тебя два пистолета? — спросил он.
— Второй Картофеля, — ответил мальчик.
— Картофель тебе его дал?
— Нет, — буркнул мальчик и улыбнулся победно. — Я выиграл его у Картофеля в поединке.
— А как выглядел этот поединок?
— Нормально.
— А что случилось с Картофелем? — В горле Мока повышался уровень желчи.
— Погиб в поединке.
— Ты убил его? — Мок начал задыхаться.
— Погиб в поединке.
Мок стоял в дверях темной комнаты, закрывая своим телом падающий с ателье свет, поэтому не видел лица мальчика. Дом задрожал до основания, и заскрипел косяк. Чтобы усмирить раздирающую его ярость, Мок применил надежное средство: как всегда, призвал перед глазами старые страницы, на которых ровными рядами маршировала латинская античность.
Бомбы били в город Бреслау, десятилетний убийца сидел, готовый к атаке, как молодой скорпион, а Эберхард Мок произносил тихо искусные, широкие Цицероновские фразы. Строгий и аскетичный звук латинских слов, связывающих по точным синтаксическим законам в звенья и цепочки, успокоил Мока и очистил от гнева его ум.
— Пошли, — сказал убийце.
Мальчик встал и почувствовал на своей шее сильную руку. Мок ухватил его, как пса, пригнул его голову к земле и повел к выходу через закутки салона. Оказались на Тайхштрассе. Обрушивались русские гаубицы. Улица была окутана пылью. В черных облаках сверкали желтые языки пламени. Под арочным сводом отеля Ясхе клубились шары дыма. Какая-то кричащая женщина толкала детскую коляску, подскакивающую на камнях. Полицейский с черным покрытым смолой лицом стучал палкой по стеклам окон на первом этаже и по подвальным окошкам.
Мок встал вместе с мальчиком неподвижно в боковом входе в фотографическое заведение. Он посмотрел на полицейского, который выгонял людей в подвалы и магазин с чулками. Мок хотел к нему подойти и передать ему убийцу. Не успел. Грохот взрыва потряс улицу. Стекла выпали, и через некоторое время их остатки зависли рядом со стенами. Затем они упали, рассекая воздух. Полицейский бросился в ворота и исчез в их недрах. На середине улицы детская коляска вытягивал колеса к разгневанному небу.