Бреслау, суббота 17 марта 1945 года, три четверти седьмого вечера

Адъютант, с надменного лица которого мог бы брать пример охранник внизу, осмотрел пропуск Мока и показал ему без слов дверь с надписью «Rassen-und-Siedlungshauptamt der SS Abteilung in Breslau»[18].

Мок, не обращая ни малейшего внимания на наглость адъютанта, стоял в дверях и смотрел со смирением и благодарностью на невысокую фигуру в черном мундире СС, сидящую за огромным, сверкающим столом с большой бакелитовой пепельницей.

Краус заработал морщины и сгорбился с течением лет, как старое яблоко.

— Хайль Гитлер! — крикнул Мок и выбросил руку вверх, щелкнув каблуками.

— Хайль Гитлер! — откликнулся Краус, подскакивая за столом в нацистском приветствии. — Пожалуйста, садитесь, господин капитан.

— Блгодарю. — Мок разместился на жестком стуле напротив стола.

Краус смотрел внимательно на обожженное лицо Мока, на его кожаный плащ, покрытый жирной копотью. Он сощурил глаза в каком-то подобии улыбки. Но губы не дрогнули, даже тогда, когда здание затряслось от взрыва. Задрожало стекло, которое выпало на мостовую внутреннего двора. Потом наступила тишина, прерванная шорохом осыпающейся штукатурки. Краус, по-видимому, не собирался прерывать молчание.

— Благодарю, господин штурмбанфюрер СС, за спасение моего брата, — сказал Мок, глядя несмело на Крауса. — Действительно, вы были правы. Мой брат был пьян.

— Вы герой, капитан, — сказал Краус, барабаня ногтями по столу. — Как я мог бы отдать для эвтаназии брата героя из Дрездена?

— Да. Уже Еврипид знал, что вино приносит человеку безумие. Трудно порой отличить человека пьяного от сумасшедшего.

— Напротив. — Краус перестал барабанить. — Очень легко. Достаточно понюхать. Я обнюхал вашего брата. Пах только своим говном. Не алкоголем. Поэтому он был пьяный или сумасшедший, а, капитан?

— Мой брат — алкоголик в состоянии абстиненции. — Мок был готов к этому вопросу. — Вы знаете, что смешивают алкоголики, когда прекращают и не употребляют никаких лекарств?

— Не знаю. — Голос Крауса стал раздраженным. — Но я знаю, что сделал бы каждый на моем месте, когда увидел бы такого мерзавца, как ваш брат. Отдал бы его для эвтаназии, понимаете!

— Я очень обязан, господин штурмбанфюрер СС. — Мок был подготовлен к оскорблениям и неуважительному поминанию его воинского звания. — И я хочу теперь вам отплатить.

— Как? — Краус обрезал щипчиками конец сигары и сделал вид полного безразличия.

— Преступление позора расы, — шепнул Мок и многозначительно замолчал.

— Ну есть такое преступление, — буркнул Краус, выпуская облачко дыма. — Не желаете ли закончить предложение, или вы будете говорить со мной, как в последний раз ваш брат?

— Высокий офицер гестапо, — Мок в один миг понял после оборота «не желаете ли», что Краус на некоторое время отказался от дальнейшего унижения собеседника, — насилует польские работниц с завода Фамо. Я знаю это точно и могу обо всем вам рассказать. Очень легко вы его найдете. Я не помню хорошо его фамилии. — И вдруг Мок испытал частичное прозрение.

— Звучит она похоже на фамилию поэта Гейне. Остановить его удлинило бы список ваших великих успехов как шефа этого так необходимого нам, немцам, отдела. Это дало бы нам уверенность, что даже в трудные дни декадентские отношения искореняются со всей строгостью.

Краус встал и обошел дважды тяжелый стол. Вдруг он остановился перед Моком. Смеялись уже не только его глаза, смеялись также и губы. Вся морщинистая голова двигалась, озарившаяся дружеского улыбкой.

— Почему вы сидите на этом жестком стуле, капитан Мок? — сказал он, показывая крепкие, здоровые зубы, между которыми застряли волокна какого-то мяса. — Здесь сидят арестованные и допрашиваемые. Почему вы не сядете на кресло под пальму? Почему не закурите сигару, капитан?