Это не может происходить на самом деле.

Зажмуриваюсь, но, открыв глаза вновь, я вижу её в том же самом состоянии, без каких-либо эмоций на лице. Колеблюсь, можно ли взять её за руку. Она без сознания, но обычно, когда кто-то сидит у постели больного, то он крепко сжимает ладонь и просит не сдаваться, бороться за жизнь. Но она же не умирает, правда? Я кладу руки на матрас. Мне проще притвориться, что она никогда бы не позволила мне прикоснуться к ней, даже в такой ситуации. Что она тут же вырвала бы руку, а то ещё и пощёчиной наградила бы.

Она ведь даже не знает, что ты здесь, Артмаэль. Можешь уйти, и она не заметит разницы.

Она не откроет глаза только потому, что я так хочу. В конце концов, я сам отказался от того, что мне предлагали: она, согласная на всё, с моей короной на голове. Что было бы, если бы я согласился? Вдруг духи не стали бы её трогать. Может, им хватило бы одного меня, и Линн с Хасаном смогли бы уйти живыми и невредимыми.

Самобичевание слабо помогает.

— Не умирай, — шепчу я.

Собственные слова пугают меня так, что не могу описать. Меня охватывает тревога, в итоге я всё-таки протягиваю руку и сжимаю её пальцы. Они ледяные, и мне страшно, что совсем скоро заледенеет её сердце.

— Это приказ принца.

Дурак. Ей никогда не нужно было твоё разрешение. Ей никогда не нужен был ты. Возможно, именно поэтому ты здесь. Поэтому она, а не какая-то другая… верно?

— Не умирай, тебе ведь столько всего ещё нужно сделать… Мы ведь ещё не добрались до Идилла. И не спасли сестру Хасана. Разве ты не хочешь познакомиться с женщиной-магистром? Ты ведь всегда говорила, что женщины тоже могут пробить себе дорогу в этом мужском мире. А она вон как высоко забралась… И я знаю, что ты хочешь творить великие дела. Я верю, что ты можешь. Если только захочешь, ты сможешь всё. Но для этого тебе нужно открыть глаза.

Ничего не происходит. Её дыхание по-прежнему слабое. Её грудь поднимается и опускается, стеснённая корсетом. Её пальцы всё такие же холодные и неподвижные.

Перед глазами всё плывёт. Моргаю.

— Ты… ты нужна мне, Линн.

Закрываю глаза.

Мне нужна твоя помощь, чтобы стать королём. Потому что ты знаешь больше, чем я. Потому что ты лучше ориентируешься. Потому что мне нравится твой смех. Потому что ты можешь рассмешить меня и всегда подбодришь, когда никому другому нет до меня дела. Потому что ты веришь в меня, а я верю в тебя.

Но я не говорю этого вслух.

Эти слова поглощены тишиной.

* * * Воодушевлённый Хасан возвращается с белым колючим цветком, держа его так, будто это его величайший трофей. Не говоря ни слова и желая, чтобы время текло быстрее для меня и медленнее для Линн, я наблюдаю за его действиями. Сейчас он выглядит не таким глупым, как когда размахивает палочкой, а серьёзным и собранным, и даже немного более взрослым. Добавляет в котелок всякие травки и помешивает. Хотя мне это напоминает обычную готовку, возможно, это тоже своего рода магия. Он использует кинжал Линн, что разрезать и измельчать, иногда лезвием, иногда рукоятью.

Мне кажется, проходит несколько часов, как вдруг он объявляет о готовности.

Следуя его указаниям, приподнимаю Линн, и он заставляет её сделать несколько глотков, надавливая пальцами на её челюсть, а затем на горло.

— И что теперь?

— Теперь ждём.

Так и делаем. Поддерживаем огонь и по очереди выходим из душного дома на свежий воздух. Изучаем окрестности и находим воду, чтобы умыться. Что-то едим. Время от времени Хасан подходит к Линн и закатывает рукав. Когда он сообщает мне, что яд вроде бы проходит с её кожи, меня тянет улыбнуться от облегчения. Но я сдерживаюсь — не хочу радоваться преждевременно. Я видел, когда всё внезапно становилось плохо и в более благоприятных обстоятельствах.

Ждём.

Мальчика нет в комнате, когда она делает глубокий вдох. Отпускаю её потеплевшую руку, которую сжимал в своих ладонях. Никто не должен узнать об этом. Поднимаюсь, как раз когда она открывает глаза.

Спасена. — Линн?

Вздрагиваю, хотя в хижине уже так жарко, что можно вспотеть, и наклоняюсь к ней. Её взгляд встречается с моим. Слегка улыбаюсь. В её глазах отражается узнавание.

— Принц.

Моё лицо краснеет, хотя не должно.

— Как ты себя чувствуешь?

— Очень уставшей… А что?

— Ты чуть было не умерла.

Задерживаю дыхание. Надо было хорошенько подумать, прежде чем вываливать правду вот так. Она выглядит растерянной, и я её понимаю. Слабость и растерянность — это нормально в её состоянии. Она поднимает руку к голове. У меня руки чешутся прикоснуться к ней, но я не позволяю себе лишнего.

— Умерла? — повторяет она, и у меня создаётся впечатление, что она ещё не до конца понимает значение этого слова. — Нет, я просто… — пауза. — Я просто была… Замолкает, не сумев подобрать слова. Опускает взгляд. Уж не знаю, от смущения или просто от дезориентации после обморока. Может быть, от всего понемножку.

Сажусь рядом.

— Мы ехали на лошадях. Помнишь туман? Из него вышли женщины… Хасан сказал, что их называют «гулами»: они заманивают людей, обещая им исполнение сокровенных желаний. Если пойдёшь у них на поводу и прикоснёшься к ним… То будешь медленно умирать от яда. Ты… — колеблюсь. Если я не стану ничего говорить, это ведь всё равно ничего не изменит. А я бы предпочёл забыть это, как страшный сон. — Ты приняла то, что они предлагали, и едва не погибла.

— Хасан приготовил зелье, — продолжаю я, чтобы она не чувствовала себя обязанной что-то сказать. — Не забудь его поблагодарить.

Мы молчим несколько секунд. Хотя я пытаюсь делать вид, что не смотрю на неё, всё же не могу не следить краем глаза за каждым её движением. На её лице отражается ощущение потерянности. Ну, или мне так кажется.

В итоге я встаю.

— Отдыхай.

Она ложится. Укутывается в мой плащ, сворачиваясь клубочком. Её глаза смотрят прямо на меня, словно она хочет что-то сказать. Но момент проходит. Как будто все недосказанности между нами повисают тяжёлой тучей над нашими головами. Всё, что мы не сказали друг другу, и всё, что никогда не скажем. Это напрягает и в то же время почти освобождает.

Я подхожу к двери.

— Артмаэль? — оглядываюсь. — Спасибо.

И тут же отворачивается.

— Я рад, что ты в порядке.

Выхожу, не дожидаясь ответа.

ЛИНН Начиная с той болезни, когда папа потратил все наши средства на лекарства, а затем заразился и погиб сам, я не раз оказывалась на волоске от смерти. Иногда от побоев, иногда от голода, иногда от чистого отчаяния. В самые суровые моменты жизни в борделе я подумывала о самоубийстве, хотя в итоге так и не смогла зарезать себя. Каждый раз, когда меня переполняло чувство безнадёжности и желание покончить со всем этим, перед глазами вставал образ отца с осуждающим взглядом. Ради этого он отдал все свои сбережения? Ради этого он умер, спасая меня?

Наверное, это то, что всегда заставляло меня двигаться дальше, даже когда иных причин жить я не видела. Возможно, это было единственное, что заставляло меня вставать по утрам, даже если судьба не сулила ничего хорошего.

Из всех случаев, когда я была на краю пропасти, в шаге от того, чтобы потерять всё, этот, пожалуй, оказался самым приятным.

Принять руку, предлагавшую исполнить все мои желания, не было больно. Мне действительно дали обещанное. У меня было всё. В один миг я стала известным торговцем, чьё дело процветало; у меня были деньги, всеобщее уважение, настоящая жизнь. Я путешествовала по миру, побывала в самых отдалённых его уголках. Мужчины восхищались моими успехами, а женщины брали пример и тоже достигали высот. Маравилья стала местом, где царит справедливость. И папа был рядом со мной, живой.

Какой же бред. Отец погиб много лет назад, а Маравилья осталась такой же, какой была всегда. И я по-прежнему нищая и никому не нужная… Вот только я не хочу быть никем.

Я никогда не была пустым местом. Возможно, поэтому я согласилась. Возможно, поэтому, когда мне пообещали всё, о чём я мечтала, я не раздумывала ни секунды. Они сказали, что больше никто не будет обращаться со мной как с вещью, что больше никто не будет воспринимать меня как игрушку для утех, что больше никто не будет смотреть на меня с презрением… Они сказали, что окружающие будут уважать меня. Что я буду гордиться собой. Что я буду творить великие дела, потому что это моё предназначение. Поэтому мой отец оказался жив — он единственный, кто верил в меня. Верил, что меня ждёт великое будущее.

Вот только это всё неправда.

Единственное, на что оказалась способна его дочь после его смерти, — это воровать и торговать своим телом. Если бы он вдруг оказался жив и узнал про всех тех мужчин, что бы он тогда сказал? Он бы пожалел, что спас меня.

Но у меня ведь не было другого выбора, правда? Не было.

«Ты была той, кем и должна быть. Только на это ты и годишься». Зажмуриваюсь. Среди прочего гулы обещали, что я больше никогда не услышу этот голос, что воспоминание о Кенане останется чем-то далёким и смутным. И этот голос — на самом деле не Кенана, а моей собственной неуверенности в себе — исчезнет. Тот самый, что говорит мне: сколько ни старайся, ты ничего не добьёшься, ты бесполезна. И поэтому я протянула руку.

Страх сковывает мою грудь. Страх неудачи, на который я прежде пыталась не обращать внимания. Страх провалиться, как только останусь сама по себе. Если Артмаэль и Хасан следуют своей цели (один — получить корону, другой — спасти сестру), то я единственная из нас троих в случае чего буду блуждать во мраке, потерянная и забытая. У них есть семьи. У них есть дом, куда можно вернуться. А что есть у меня, кроме недостижимых мечтаний? Не считая этого желания быть хозяйкой свой жизни, независимой от других. Иметь цель, предназначение, быть полезной и нужной — это всё, чего я хочу. Суметь занять роль, в которой я буду счастлива. Чтобы иметь возможность гордиться собой.

«Ты была полезна в борделе, раздвигая ноги перед всеми желающими». Нет. Нет. Нет.