— И ты больше не боишься, что твоя жизнь станет сложной?
— С тобой она уже стала такой, Доминик. — Он поджал губы, и я быстро продолжил: — Но теперь мне нравятся сложности. Или сложности, которые создаешь ты. Видимо, в своем пожилом возрасте я еще способен меняться.
Тут он наконец хохотнул.
— Заканчивай разыгрывать карточку старика. Ты на пятнадцать лет младше моих родителей. Даффи был в шоке, когда узнал, что твои дети — подростки. — Он качнул головой. — Послушай… я знаю, что по пути в Бостон ты злился и был не в себе. Мне следовало дать тебе выпустить пар, а не спорить, но…
Я рассмеялся.
— Чтобы Доминик Костиган — и не спорил? — Я шагнул к нему. — Я хочу, чтобы ты не заставлял себя сдерживаться, когда я не прав. Наоборот, я люблю в тебе эту черту.
Его брови взлетели на лоб, исчезнув под растрепанными волосами.
— Что-что ты сказал?
— Ты меня слышал.
— Неужели не можешь сказать это прямо?
— Я люблю тебя.
Доминик всмотрелся в мое лицо на секунду. Потом прильнул к моим губам в поцелуе, и я обнял его за талию, прижимая к себе. Мы так давно не целовались, и я скучал по ощущению его губ каждый день.
Его руки ушли с моего лица, вцепились в куртку, и мы словно начали соревноваться в том, кто сможет раздеться быстрее. Когда мы рухнули на кровать, я услышал звон колокольчика и резко приподнялся над Домиником.
— Что это было?
— Бисквит.
Я глянул на кресло. Точно. На нас смотрел его пес.
— Серьезно? Может, выведешь его в дом?
Движением бедер он сбросил меня, и ему понадобилось приблизительно тридцать секунд на то, чтобы отвести Бисквита наверх, вернуться и запереть дверь на замок, но даже за это короткое время я истомился, ожидая его. Ощущение его кожи горело у меня на ладонях, и я хотел большего.
Когда он заполз на кровать, улыбаясь самой порочной улыбкой, я чуть не лишился рассудка.
— Где у тебя смазка?
Он сунул руку под подушку и достал пузырек.
— Ха. Долго искать не пришлось.
— Использовал ее по ночам, когда думал об одном седом лисе. Ничего, кроме фантазий о нем, у меня не было.
— Да? — Он не сказал этого прямо, но я понял, что за время нашей разлуки он ни с кем не встречался. Да и разве могло быть иначе, если мы думали лишь друг о друге? Я толкнул его на спину и придавил сверху бедром. Искорки в его взгляде сообщили мне, что ему это понравилось. — Расскажи, о чем именно ты фантазировал.
Он обвел языком верхние зубы.
— Как ты брал меня без резинки. Тогда, на полу.
Застонав, я провел рукой по его прессу, а затем взял в ладонь его яйца.
— Ты меня умолял.
Его бедра задвигались.
— Тебе самому этого дико хотелось.
— Ты хочешь так же сейчас?
— А ты как думаешь?
— Я думаю, это «да».
Дома никого не было, поэтому я, не колеблясь, раздел его и тоже сбросил одежду. Лаская его, я заново знакомился с его вкусом, запахом, телом, потом оттрахал его до полубессознательного состояния пальцами, и к тому времени, как я поднял его колени к груди и приставил к его заднице член, он весь дрожал.
Я с силой вонзился в него, зная, что он готов это выдержать, и он ответил протяжным «о да-а-а-а».
Впившись в его рот поцелуем, я трахал его языком в такт толчкам своих бедер, а когда стал задыхаться, перевернул его на живот. Он сразу выставил задницу, требуя большего.
— Ласкай себя, — приказал я, взявшись за его горло.
Он, не колеблясь, просунул под живот руку и стиснул себя в кулаке, а я снова начал вторгаться в него, растворяясь в тугом ощущении, которое окружало мой член, в его стонах и вздохах, в гладкости его покрытой испариной кожи… Я хотел задержаться в этом моменте навечно, но после месяца воздержания — после месяца без него — это не представлялось возможным.
— Я сейчас кончу, — прохрипел я. — Черт подери, Доминик… Как же я соскучился по тебе.
— Я по тебе тоже, — выдохнул он и, издав сдавленный вскрик, начал кончать. Судорога его мышц вокруг моего члена сделала свое дело, и я, запрокинув лицо, тоже отдался разрядке.
Я рухнул рядом с ним на матрас. Мы оба тяжело дышали, но улыбались. Взяв его за подбородок, я еще раз жестко поцеловал его, после чего он ушел в ванную. Когда он вернулся, я раскрыл руки, и он лег мне на плечо и мягко поцеловал в уголок рта.
— Я тоже люблю тебя.
Мою грудь, несмотря на сквозняк в его комнате, согрело тепло. Затем оно затрепетало у меня в животе, и черт побери, я ведь слишком устал, чтобы чувствовать бабочек, разве нет? Но когда он снова поцеловал меня, трепет усилился, и я понял, что нет. Я точно не слишком устал.
— Ты согласен и дальше усложнять мою жизнь?
— Да. — Доминик с нежностью улыбнулся. — Скорее бы. Я так усложню ее, блин. Ты даже не представляешь.
— А я соглашаюсь не давать всем этим сложностям сбивать меня с толку.
Он открыл было рот, чтобы ответить, но тут за дверью в подвал печально завыл его пес. Я расхохотался.
— Черт, — пробормотал Доминик. — Я уже с ума схожу от этого дома. С отцом стало проще, конечно, но мне нужно собственное жилье.
Подвал был неплох, но мне было сложно представить, как он жил в этом тесном пространстве так долго. Здесь едва хватало места для мебели, и повсюду виднелись вещи, оставшиеся с его подростковых лет. Когда он нахмурился, глядя на дверь, я приласкал его обнаженную кожу.
— Переезжай ко мне.
Его взгляд взлетел к моему лицу.
— Что?
Я заложил руки за голову.
— Переезжай ко мне. У меня много свободного места. Если тебе нужен свой кабинет или типа того, то можно устроить что-то в подвале. Но по ночам ты будешь в моей постели, а утром — завтракать вместе со мной.
Он продолжал как-то странно смотреть на меня — то ли восхищенно, то ли думая, что я спятил.
— Ты серьезно предлагаешь нам съехаться?
— Да.
— И ты решил это прямо сейчас?
Спонтанные решения были не в моем духе, но я ведь пытался меняться.
— Да. Я хочу, чтобы мы были по-настоящему вместе. Если мы будем о чем-нибудь спорить, я хочу проговаривать это и знать, что ночью ты будешь со мной.
— Ты уверен?
— На сто процентов.
Он медленно кивнул — видимо, взвешивая мое предложение. Но через миг огляделся и произнес:
— У меня не особо много вещей. Мебель стоит тут сто лет. Когда я был в армии, родители использовали подвал как комнату для гостей.
— И это значит…
— И это значит, чтобы на сборы мне нужен максимум час.
— То есть, ты согласен?
— Да! — Его лицо озарила та самая фирменная костигановская улыбка. — Но тебе разве не надо обговорить это с детьми?
— Не. После фестиваля они сами сказали, что будут не против.
Я ожидал скептицизма или нерешительности с его стороны, но его тело расслабилось, а на лице установилось взволнованное, радостное выражение, и я понял, что у нас все будет в порядке. И не просто в порядке, а замечательно.
Мы замолчали, и пока он осознавал новое в своей жизни, я, наслаждаясь моментом, закрыл глаза. До чего же приятно было отпустить бремя прошлого, которое отягощало мне грудь.
Но уже через минуту он заерзал в моих объятьях.
— Боже, как же хочется есть. Пойду принесу какой-нибудь перекус.
Я рассмеялся.
— Сэндвичи с арахисовой пастой?
Он подмигнул мне, надевая штаны.
— Угадал.