Глава 21

Тогда

Бренна

Я не звонила, чтобы получить свою работу обратно. В моем потрясенном, разъяренном состоянии я не могла даже представить себе этот разговор. И я была уверена, что Гуннар извинится. Прошел день, а я его не видела, и в ту ночь я ждала в своей комнате, уверенная, абсолютно уверенная, что моя дверь со скрипом откроется, и он войдет, раскаиваясь и беспокоясь обо мне.

Но в ту ночь моя дверь оставалась закрытой.

И на следующую ночь.

И целую неделю.

И тогда, наконец, я набралась смелости прокрасться в его комнату, которую обнаружила запертой. И я знала в сломленных уголках моего тела, что он сделал это намеренно. Он запер меня. Я постучала, и после долгой паузы дверь открылась. Гуннар стоял там, холодный и отстраненный, и я знала, знала, что это бесполезно. Он уже возвел стены, чтобы не пускать меня.

Запер все двери.

— Не делай этого, Бренна, — сказал он, и я никогда в жизни не чувствовала такого отчаяния. Такой некчемной.

— Я просто хочу поговорить.

— Ты получила работу обратно? — Я не ответила. — Получила? — рявкнул он, и я испуганно покачала головой. И мне пришлось смириться с тем, что не имеет значения, любит ли он меня или хочет ли быть со мной.

Гуннар собирался подчиниться тому, что требовали от него его отец и эта страна, даже не видя, что еще он может иметь.

— Возвращайся на работу, — сказал он и захлопнул дверь.

И на мгновение меня утешило чувство жалости к нему. Ощущение себя чуть выше него.

Но это продолжалось недолго.

***

— Что с тобой? — спросила мама, когда я вошла в столовую завтракать. Было позже, чем обычно, и я не обращала внимания, иначе не осмелилась бы войти в комнату или к маме, чей орлиный глаз видел все. И она не могла удержаться от комментариев.

На улице шел дождь, и это было прекрасно. В небе за высокими окнами клубились серые облака, извергающие капли дождя.

— Ты ужасно выглядишь.

— Спасибо, мама, — сказала я, беря свой кофе и садясь на свое обычное место за столом. Стены были увешаны портретами членов королевской семьи, жившими сотни лет назад. Я чувствовала, что все они смотрят на меня. Осуждают меня.

Но никто из них не был счастлив так, как моя мать.

— Тебя убьет, если ты будешь пользоваться губной помадой? — Она понизила голос, хотя в комнате с нами никого не было. — Подходящий базовый гардероб?

— И тебе доброе утро, — сказала я, придвигая стул так, что тяжелый еловый стол впился мне в живот. На мне был длинный свитер поверх леггинсов — на самом деле же это была защитная палатка. Скрывающая все мои недостатки. Мама с десяти лет надевала на меня синтетику и пояса и не понимала, почему я предпочитаю дышащие вещи.

Мама, конечно, выглядела безупречно. Стройная и царственная, словно она родилась во дворце, а не в какой-то дерьмовой рыбацкой деревушке на Южном острове. Она была вырвана из жизни матери-одиночки и по совместительству барменши королем, когда он совершал свое турне по острову пять лет назад. Он только взглянул на нее и решил, что она станет его новой королевой.

А теперь посмотрите-ка на нас.

Вот вам и сказка.

— Серьезно, Бренна, разве ты не смотришься в зеркало? — спросила мама.

— Мне все равно, мама, — вздохнула я. У меня не было сил бороться с ней. Я напряглась, ожидая прихода Гуннара. Все мое тело сжалось в судороге, которую я не могла отпустить.

— Нет, — сказала мама. — Тебе все равно. Тебя никогда не волновало, как твои действия отразятся на мне. Как они отражаются на королевской семье.

— Ты действительно веришь, что тот факт, что я не пользуюсь помадой, выходя ко столу на завтрак, имеет какое-то значение? Неужели ты настолько поверхностна?

Дверь в фамильное крыло дворца распахнулась с такой силой, что портреты задребезжали на стене.

— Слишком далеко! — ревел король Фредерик, вваливаясь в комнату и тяжело опираясь на трость. Ему нужна была инвалидная коляска, но он был слишком горд для таких вещей. Он выглядел серым и дрожащим. Его волосы и борода смотрелись зарослями дикой ежевики вокруг головы. — Ты зашел слишком далеко, Гуннар.

— Неужели? — спросил Гуннар, шагая позади него.

Если я выглядела неряшливой и неопрятной, то он - нет… Я сделала слишком большой глоток кофе. Идеальное сочетание.

Он начал носить темные брюки и рубашки с закатанными рукавами. У Гуннара был такой вид, будто он готов что-то сделать. Это была идея Ингрид, и, как всегда, Ингрид была до боли права.

— Тебе придется ввести меня в курс дела, отец. Боюсь, я не мог догадаться, что из того, что я делал в последнее время, зашло слишком далеко. Был ли это визит в школу или...

— А ты! — Фредерик сплюнул, указывая на меня дрожащим пальцем. Я была слишком потрясена, чтобы что-то делать, кроме как сидеть с разинутым ртом, но Гуннар отбросил сардоническую, безразличную улыбку и сосредоточился. — Я всегда знал, что ты станешь позорищем.

— Что?.. — это было все, что я смогла выдавить, пока мама обхватила голову руками.

Фредерик швырнул на стол листок бумаги. Гуннар схватил его, и то, что он увидел, заставило его побелеть, а затем покраснеть. И его глаза, когда они встретились с моими, были полны извинения. И гнева.

Что бы это ни было, ничем хорошим оно не было.

— Дай посмотреть, — прошептала я. Гуннар покачал головой, но я встала и выхватила у него из рук газету. Там была фотография. Зернистая фотография на сотовом телефоне: двое полуодетых целуются.

На частном самолете.

Мне потребовалась секунда, я не привыкла видеть себя такой. Голова откинута назад в экстазе. Прижимаю к груди голову темноволосого мужчины. Но в заголовке все было ясно.

Принцу-плохишу и Принцессе-жиробасине есть что скрывать от Королевской семьи

Тогда

Гуннар

Это было все, что я мог сделать, чтобы не коснуться ее. Не притягивать Бренну в свои объятия и не говорить ей, что это не имеет значения. Что весь мир ошибается.

Передо мной, склонив голову, рыдала Бренна.

Или вынуждена была молчать.

А я не мог прикоснуться к ней. Только не перед моим отцом. Не тогда, когда ей нужно было уйти как можно дальше от этого места. Если это не было доказательством того, что этот остров уменьшит ее и задушит ее силу, тогда что?

Я схватил газету и смял ее в кулаках.

— Ты не можешь делать это с каждой газетой, — прошептала она.

— Мы подадим на них в суд.

Ее смех был влажным от слез, которым она не собиралась давать волю.

— Должно быть, это было,... — прошептала она.

— Ага. Дерек, помощник. Его уволили, если не сказать больше.

— Ты вышел из-под контроля, Гуннар! Ты не уважаешь ни эту страну, ни трон, ни наше имя. Ты никогда этого не делал! — взревел отец. — Но это... это новая программа минимум даже для тебя.

— Фредерик, пожалуйста, успокойся, — взмолилась Анника. — Такими темпами ты загремишь обратно в больницу...

— Посмотри газету, Анника! Посмотри, какой позор принесли нам наши дети.

Бренна покачнулась, и я не смог удержаться от того, чтобы не протянуть руку, чтобы успокоить ее. Боже, как я хотел ее. Я никогда в жизни не тосковал. А если и тосковал, то был слишком мал, чтобы помнить об этом сейчас. Но мне очень хотелось утешить ее и быть утешенным ею. Но она отстранилась.

Анника смяла газету и побледнела. Бренна отвернулась, ее глаза были полны слез.

— А как же позор, который ты навлек на нашу семью? — спросил я отца. Замах, которого он не предвидел.

— Не меняй тему! — крикнул он.

— Ты продаешь это королевство на виду у тех самых людей, которых должен защищать.

— Как благородно, Гуннар, — усмехнулся отец. — Ты был таким благородным, когда трахал Бренну в самолете?...

— Заткнись, старик. — Я схватил его за грудки. Готовый принять каждую минуту боли, которую Бренна испытывала сейчас из-за него.

— Ты очень близок к измене, сынок. Ты знаешь, как наши предки относились к измене?

— Ты собираешься выставить меня на ледник? Я был бы рад, — выплюнул я.

— Нет, — сказал он. — Но вы двое поженитесь.

— Нет, — сказал я. Краем глаза я заметил, как Бренна вздрогнула. Господи, как же я себя тогда ненавидел! Я ненавидела каждую минуту своей слабости, которая привела нас к этому моменту. — Абсолютно точно нет.

— Нет, нет, — сказал отец. — Вы поженитесь.

— Я согласна, — сказала Бренна.

— Мы не поженимся, — сказал я ей, умоляя посмотреть, что пытается сделать старик. — Потому что это именно то, чего он хочет, Бренна. Он хочет, чтобы мы поженились, чтобы я не женился на наследнице. Так что новых денег я не принесу, и они с дядей смогут продать нефтяные права России без всяких протестов.

На ее лице я увидел, как все ее надежды разом умерли, а я никогда не видел, чтобы кому-то было так больно.

Мне хотелось содрать с себя кожу.

Отец молчал. И улыбался.

— Скажи мне, что я ошибаюсь, — сказал Гуннар.

— Я король Васгара, — произнес он. — Я не обязан тебе ничего объяснять.

— Если мы поженимся, — сказал я Бренне, и каждая моя ошибка осыпала землю вокруг меня, как осколки стекла. Глупец. Я был таким глупцом. Первым правилом моей жизни было не недооценивать отца. Наверное, он заплатил стюардессе. — Он получит то, что хочет. И все, над чем мы так усердно трудились, будет разрушено.

— Мы можем это выяснить, — сказала она, цепляясь за идею о нас двоих. — Как будто у нас все лето. Мы можем это сделать.

Я завидовал ее воле, но у нас не было такой роскоши, как надежда.

Это, подумал я, и есть то ужасное столкновение, к которому мы шли. Не последние два месяца в ее постели. Не скандал и не ее уничтоженная репутация. Но вот это — момент, когда я, наконец, перестал наносить удары. Когда я использовал свою самую острую колкость против ее мягкого сердца и напомнил ей правду, о которой она забыла.

Бренна заслуживала гораздо большего, чем это разрушенное королевство, мой отец и его жестокий дворец.

Она заслуживала большего, чем я.

— Мы могли бы это сделать, — сказал я. — Но я не хочу. Я не хочу тебя, Бренна.

Анника ахнула. Бренна уставилась на меня, бледная и дрожащая. Слова медленно... медленно оседали. И я не отвел взгляда. Я даже не вздрогнул. Я смотрел на нее, пока она не поняла, что я не блефую. Я смотрел на Бренну, пока она не поверила моим словам. Пока любовь, которую она ко мне испытывала, не угасла от накрывшей ее боли.