Глава 36

Эйден

— Ты принимаешь Виагру?

Эльза задыхается, кладя голову мне на руку.

Она только что закончила надевать свою одежду — всю — так что я больше не мучаю ее.

Это мило, что она думает, что простая одежда удержит меня от нее.

Ничего не удержит меня от Эльзы.

— Виагра, да? — я улыбаюсь ей сверху вниз.

— Я имею в виду, что твое сексуальное влечение бесконечное даже в экстремальных обстоятельствах. У меня все болит. — она краснеет, и, не в силах остановиться, я тяну ее за щеку.

Невозможно перестать желать ее.

Возможно, однажды, когда мы станем старше, и я трахну ее всеми возможными способами, я смогу насытиться ею.

Но даже это ничтожный шанс.

— Что тебе больше всего во мне нравится? — спрашивает она, и румянец заливает ее щеки.

— Больше всего?

— Ну, что ты находишь во мне самым сексуальным?

Я усмехаюсь.

— Ты снова пытаешься соблазнить меня, милая?

— Просто ответь.

Она играет с подолом моего пиджака.

Я пытаюсь думать о том, что меня больше всего в ней возбуждает. Запах кокоса в ее волосах, после душа. Ее затрепетавшие глаза, когда ее голова откидывается назад в оргазме. Форма ее губ, когда она зовёт меня по имени. Мягкость ее прикосновений, когда она прижимается ко мне.

В ней слишком много вещей, которые я нахожу сексуальными и совершенно неотразимыми. От подергивания носа до легкого прикуса губы и прямо до блеска в глазах.

Поэтому, когда дело доходит до конкретного ответа, всё просто.

— Всё, — говорю я.

— Всё? — спрашивает она, в ее голосе слышится замешательство.

— Твоя страсть, твоя тьма, твой огонь и даже твое проклятое упрямство. Я нахожу их всех сексуальными, и я бы ничего в тебе не изменил. Так что да, всё.

Ее губы приоткрываются, а глаза смягчаются от глубокой привязанности, прежде чем она отводит взгляд, словно скрывает свою реакцию.

— Ты тронута, не так ли? — я касаюсь ее руки.

— Замолчи. — ее щеки становятся пунцовыми.

Я улыбаюсь.

— Расплатись, милая.

— Расплатиться?

— Да. Скажи мне, что тебе больше всего во мне нравится.

— Нет.

Теперь моя очередь взглянуть на нее дважды.

— Нет?

Она вызывающе вздергивает подбородок, глаза сверкают.

— Это секрет.

— У тебя нет от меня секретов.

— Да, у меня есть. — она кладёт голову мне на руку. — Я не могу допустить, чтобы ты потерял ко мне интерес.

— Поверь, этого никогда не случится.

— Все еще нет. Ты нуждаешься в вызовах, не забыл? Я буду этим вызовом и даже больше.

Я улыбаюсь про себя. Вот почему Эльза единственная в своем роде. Вот почему она всегда будет моей.

Никто не понимает меня так, как она.

Ее дыхание успокаивается, и она зевает.

— Я бы убила ради еды сейчас.

А затем ее глаза закрываются. Ее стройное тело прижимается ко мне, а грудь поднимается и опускается в устойчивом ритме.

Наверное, я ее измотал. Это было моей целью с самого начала.

Единственный способ отвлечь Эльзу от мыслей о темной реальности это занять ее чем-то. Вот почему я заявил права на ее девственную задницу, повторно кончил в ее киску, а затем попробовал ее на вкус, еще больше расслабляя ее.

Она заскулила, сказав, что ей придется вернуться к йоге, если я продолжу трахать ее в разных позах.

Я убираю светлые пряди с ее лба и целую в макушку.

У нее так громко урчит в животе. Она вздрагивает и тихо стонет.

Я сказал, что Агнус вернется, но прошло уже почти два дня.

Мое первоначальное рассуждение состоит в том, что он не сделает ничего такого, что полностью лишит его милости Итана. Оставить нас здесь на два дня это крайность, даже если он хотел преподать Эльзе урок и заставить ее не говорить о смерти матери.

Хотя я все еще уверен, что он не стал бы рисковать гневом Итана.

Неужели он как-то просчитался?

Пока я отвлекал Эльзу сексом, мы оба теряем энергию. Мы неплохо можем выжить на воде, прежде чем это станет проблемой. Нам повезло, что здесь не так холодно, как снаружи, но я чувствую, как холод от пола проникает сквозь мои кости.

— Ты сожалеешь об этом? — шепчет она, ее крошечные ручки сжимают мою руку.

Мне нравится, как она держится за меня изо всех сил. Все ее тело прижимается к моему, как будто это самое естественное место.

— Сожалею о чем? — я спрашиваю.

— Что узнал меня. Преследовал меня. Все это. — у нее перехватывает дыхание. — Если бы ты держался от меня подальше, тебя бы здесь не было.

— Я ни о чем не жалею, милая, и меньше всего о том, что знаю тебя.

— Ты сказал, что сожалеешь о двух вещах из прошлого, а третья вещь это я.

— Хм. Ты запоминаешь все, что я тебе говорю?

— Да, — криво усмехается она. — Думаю, да.

Я подумываю о том, чтобы не говорить ей, но бесполезно строить стену между мной и Эльзой. Кроме того, лучше отвлечь ее.

— Когда я был ребенком, я всегда хотел сказать Алисии, чтобы она оставила Джонатана. Я этого не сделал, потому что видел, как сильно она его любила, и сожалею, что промолчал. Мое второе сожаление: что я не боролся за то, чтобы остаться с тобой, когда ты вытолкнула меня из подвала. Мое третье сожаление: что я поверил, что ты мертва, и не искал тебя. — она молчит, но кивает. — Что насчет тебя? — медленно спрашиваю я. — Есть какие-нибудь сожаления?

На секунду мне кажется, что она снова заснула, но затем ее тихий голос доносится до меня.

— Я сожалею, что не рассказала папе о том, как тонко мама издевалась надо мной. Она взяла меня поплавать в озере, в котором утонул Илай, и держала под водой, пока я не подумала, что умру. Она ударила меня, когда я ее не послушалась. Тогда я ничего не рассказала, потому что боялась, что папа разозлится на нее и они поссорятся. Это было неправильным поступком. Если бы папа знал о ее обращение со мной, он бы отправил ее в клинику. Она бы не причинила вреда Ноксу, Тил и тебе.

— Ты была ребенком и любила свою мать.

— Думаешь, любовь дает право на компромисс?

— Я не знаю. Твое мнение?

— Иногда, да.

Она крепче обнимает меня, рассказывая о своем детстве и воспоминаниях, которые так долго подавляла. Большинство из них счастливые, о ее старшем брате и отце и даже о дяде Редже и дяде Агнусе.

Разговоры это ее способ отвлечения.

Я заставляю себя сосредоточиться на ее словах, а не на том, как сильно хочу раздвинуть ее ноги и трахнуть еще раз. Единственная причина, по которой я останавливаю себя, заключается в том, что нам нужна энергия, которая у нас осталась.

Выживание это такая сука.

— Я рада, что встретила тебя тогда, — говорит она через некоторое время. — Ты был моим светом во тьме.

Моя грудь расширяется от смеси странных чувств. Я никогда не думал, что настанет день, когда Эльза назовет меня своим светом, даже в прошедшем времени.

Я всегда был тенью ее самых темных желаний, и думал, что меня это устраивает. Оказывается, я эгоистичный ублюдок, который хочет всего этого. И ее свет, и ее тьму.

Ее лучшее и ее худшее.

Ее все.

— А теперь? — я спрашиваю.

— Теперь ты просто ты, — вздыхает она.

— В смысле?

— Это значит, что ты сводишь меня с ума, черт возьми, но мне нравится каждая секунда этого.

Я ухмыляюсь.

— Тебе нравится каждая секунда этого, да?

— Да, придурок.

Она толкает меня, но затем впивается пальцами в мой пуловер и притягивает меня ближе, прижимаясь щекой к моей руке.

Ее кожа теплая.

— Я имел в виду это на днях, любовь ко мне это дорога в один конец. Ты не можешь вернуться.

— Ох, я знаю.. я не стану возвращаться... — ее голос звучит тихо.

Она снова засыпает. Мы остаемся в таком положении в течение получаса, пока она не начинает что-то бормотать во сне.

— Эльза?

Я касаюсь ее щек и замираю от сильного тепла на них. Я думал, что румянец и жар из-за секса.

У нее жар?

— Эльза, открой глаза.

— Я люблю тебя, Эйден. Я действительно, действительно люблю тебя.

Она еще раз сжимает свои маленькие ручки в моем пуловере, прежде чем они падают на ее бок.

Черт! Черт!

Я беру ее руки в свою; их тоже лихорадит.

— Ты снова бегала под дождем, Эльза? — я ругаюсь себе под нос.

Какого черта у нее странная привычка бегать под дождем, когда у нее больное сердце?

Голод и истощение, должно быть ухудшают процесс.

Мои мышцы напрягаются, а мозг заполняется тысячью сценариев.

Прежде всего, мне нужно понизить температуру ее тела.

Я осторожно кладу ее на пол и подстилаю пиджак ей под голову. Она подтягивает ноги к груди и сгибается в позе эмбриона.

Стянув с себя пуловер, я смачиваю его водой из туалета и обматываю ей голову.

Стон срывается с ее бесцветных губ. Румянец на ее лице краснеет с каждой секундой.

Капли пота выступают у нее на лбу и стекают по вискам.

Я кладу руку ей на сердце. Ритм медленный, но затем становится быстрым.

Это нехорошо.

Это не просто лихорадка. У нее больное сердце, и готов поспорить, что она не посещала своего кардиолога после того, как переехала к отцу.

Когда она упала в обморок в тот день после пробежки под дождем, наш семейный врач сказал, что она должна, как можно скорее посетить врача. Зная Эльзу, она, вероятно, не хотела беспокоить своего отца, как только воссоединилась с ним.

— Черт, Эльза. Твою мать!

Нам нужно убираться отсюда.

Блядь, немедленно.

Если не вылечить должным образом, простая лихорадка может стать летальной для человека с больным сердцем.

Я знаю, потому что я изучал все это дерьмо с тех пор, как узнал о ее болезни.

Вот почему я был еще строже, чем ее тетя, в отношении ее питания. Я приносил ей воду с самой высокой концентрацией минералов, потому что прочитал, что она хорошая. Я наблюдал за ней, пока она бегала, ища крошечные подсказки о ее дыхании.

Однако я не мог остановить ее от бега под дождем, так как она часто делала это за спиной у всех.

Я хватаю свой пуловер, снова смачиваю его водой, а затем обматываю ей голову.

Мои губы в последний раз касаются ее лба, прежде чем я, пошатываясь, поднимаюсь на ноги.

Адреналин разливается по венам и наполняет меня только одной целью. Я открою эту дверь, даже если мне придется вывихнуть плечи в процессе.

Мы с Эльзой выберемся отсюда.

Мы не лишимся наших жизней в этом подвале.