Он горячий и твердый, размашисто двигает бедрами, когда толкается ко мне. Я вздрагиваю, когда он скользит одной рукой под мою задницу, наклоняя меня так, чтобы он мог проникнуть глубже, ударяя в то место, которое заставляет меня стонать. Я хватаюсь за его спину, огромные мускулы вздуваются, когда он двигается внутри меня, и мысль о его гигантском, великолепном теле, приносящем мне столько удовольствия, уносят меня за край.

Я дрожу, открывая рот в сдавленном крике, когда наступает оргазм, а Ракиз продолжает вбиваться в меня, когда еще один оргазм вырывает мой стон и я ногтями впиваюсь в его спину.

Ракиз толкается глубоко, у него вырывается почти болезненный стон, когда он опустошается во мне.

— Вау, — выдыхаю я, когда снова могу говорить. — Есть секс, а есть секс. Мы команда.

Он издает сдавленный смешок, а затем перекатывается вместе со мной, пока я не растягиваюсь у него на груди.

Мы расслабляемся в удовлетворенной тишине на несколько минут, и я почти засыпаю, когда Ракиз проводит пальцами вверх и вниз по моей спине. Я чувствую вялость и прилив сил, усталость и бодрость одновременно. Завтра я оценю последствия того, что мы только что сделали. Но сегодня вечером я просто буду наслаждаться тем фактом, что часть напряжения, в котором я пребываю каждый день, полностью исчезла.

— Тебе нравится быть королем? — внезапно спрашиваю я и тут же закрываю рот. Я не знаю, почему мне захотелось спросить, и я отворачиваюсь, готовая встать и уйти.

Рука Ракиза сжимается, как тиски, прижимая меня к себе. Он нежен, пока я не пытаюсь вывернуться.

Я поднимаю голову и сердито смотрю на него. Он улыбается мне, поигрывая бровями, и выглядит как озорной маленький мальчик.

— Если ты останешься там, где лежишь, возможно, я тебе скажу.

Я закатываю глаза.

— Во всяком случае мне будет комфортно, — говорю я, кладя голову ему на грудь.

Он смеется, его большая грудь вибрирует.

— Ты можешь застрять в пустыне на два дня и все равно не признаться, что хочешь пить, карья.

Я пожимаю плечами.

— Я такая, какая есть.

— И мне нравится то, какая ты.

— Что значит «карья»?

— Карья — свирепое животное, такое, с которым ни один воин не захочет встретиться в дикой природе. Но очень редко — если проявлять достаточную привязанность — они соизволят есть из рук воина. На это уходит много лет, но однажды прирученная карья будет всегда верна своему воину.

Я слышу улыбку в его голосе, и это заставляет меня прикусить губу. Когда мы успели перейти от ненависти друг к другу к объятиям после секса? Как Ракиз перешел от желания задушить меня к симпатии ко мне?

— Что случилось?

Я озвучиваю свои мысли, и он снова смеется.

— О, я уверен, что скоро снова захочу тебя придушить.

Я протягиваю руку и грубо щиплю его за сосок, и он бормочет проклятие, потянувшись и ущипнув меня за ягодицу.

— Эй!

— Я никогда не хотел быть королем, — говорит он, поглаживая меня по заднице.

— Неужели?

Я чувствую, как он кивает.

— Я никогда не был тем, кто хотел править. Я был бы более чем доволен жизнью воина или даже торговца. Думаю, мне даже больше понравилось бы работать с мишуа. Особенно если определенная человеческая самка, должна была в качестве наказания заниматься той же работой.

Его голос низкий и дразнящий, и я не могу удержаться от улыбки.

— Так зачем же ты это делаешь? Почему бы не позволить править кому-то другому?

— Я думал об этом. Когда мой отец умер, меня немедленно призвали в лагерь. Мой отец понимал, что, если он не позволит мне жить как воину, пока я молод, что-то внутри меня умрет. И он был достаточно мудр, чтобы понять, что король, который правит воинами, должен точно знать, что значит жить как воин. Таким образом, мне дали больше свободы, чем кто-либо одобрял, и я ценил каждое мгновение вдали от лагеря. Когда я охотился или сражался, я не был следующим в очереди на трон. Я был просто еще одним воином, доказывающим, что я такой же, как и любой другой воин.

— Но потом он умер.

Ракиз тяжело вздыхает.

— Да.

— Неожиданно для всех.

— Да. Из-за сущего пустяка. Его укусила халия — ядовитое существо. Они не охотники, но чрезвычайно территориальны — особенно если их гнездам угрожает опасность.

Все тело Ракиза напряжено, и я поднимаю голову. Он смотрит на потолок пещеры так, словно хочет совершить убийство.

— Он мог бы выжить. Если бы этот упрямый ублюдок сразу пошел в кради целителя. Но он решил, что знает лучше. Никто не знал, что произошло, пока не стало слишком поздно. Он умер в мучительных муках, без близких родственников.

Я сглатываю комок в горле. Голос Ракиза полон боли.

— А где была твоя мама?

— Мертва.

«Хорошая работа, Невада. Сделать парня еще более подавленным».

— Мне очень жаль, Ракиз.

Он кивает, и я ползу вверх по его телу, пока не могу прижаться поцелуем к его челюсти. Он, кажется, вернулся из какого-то темного места, где он только что был, потому что он скользит рукой в мои волосы, удерживая мою голову неподвижно, в то время как он собственнически захватывает поцелуем мои губы.

— Сколько тебе было? — спрашиваю я, когда он позволяет мне отстраниться.

— Я видел шестнадцать летних периодов.

«Иисусе». В шестнадцать лет, находясь в трауре, он вдруг стал ответственным за племя из почти тысячи людей.

Он внезапно перекатывает меня под себя, и я моргаю, глядя на него.

— Хватит говорить о прошлом, — он наклоняется и целует меня, руки блуждают по моему телу, и я издаю стону. Возможно, он и прав. Одной ночи может быть недостаточно.