Улыбаясь и ничего не говоря, я тоже ложусь, положив одну руку под голову и скрещивая лодыжки. Трава пахнет свежестью и землей, надо мной голубое небо. И, несмотря на визг детей на детской площадке и пыхтение Миа рядом, я все же слышу тихое шевеление насекомого возле уха.

Ты маленькое плаксивое ничтожество.

Это правда. Раньше у меня лучше получалось просто сделать шаг назад и посмотреть на общую картину. Сейчас моя жизнь прекрасна. Лучше, чем когда-либо была. Да, резидентура — это тяжелая работа, напряженная, изнурительная, иногда даже подавляющая. Но у меня есть все необходимое. Есть все, что нужно — здоровье, достаточно денег, чтобы прожить, карьера, которую я строю именно там, где я хочу. И вознаграждения намного перевешивают негатив.

Кроме того, в настоящее время, в моей жизни нет никаких паршивых людей. Только хорошие друзья. Лучший из них прямо сейчас лежит рядом со мной. Тем не менее, на расстоянии.

Я не знаю, думал ли я когда-нибудь, что у меня будут такие отношения с женщиной. Это, вероятно, удивило бы моего терапевта, назначенного судом, в средней школе. Доктор Лернер был напыщенным ослом, который в основном говорил, что у меня очень мало шансов, когда-либо завязать здоровые отношения с женщиной, в любом виде. Все из-за матери: такой же эгоистичной, небрежной, и эмоционально далекой, как и я — мои слова, а не его.

Я тогда думал, что был именно таким, и теперь знаю, что так оно и есть. Я понял это наверняка, через несколько месяцев после того, как мой сосед по комнате бросил Миа. После того, как мы закончили колледж, он переехал, а я обнаружил, что поддерживаю связь с ней, а не с ним. Потому что то, как он с ней обращался, делало его таким говнюком, с которым я не хотел иметь ничего общего.

А она... ну, она была раздавлена. Полностью убита горем. И все, что я хотел, чтобы она снова была счастлива. Я хотел снова сделать ее счастливой. Потом, в один прекрасный день, я понял, что она стала моим другом. Так что да, к черту доктора Лернера, потому что она была девушкой, которую я любил и уважал, и я не проводил с ней время, потому что хотел трахнуть ее.

Отлично. Не только потому, что я хотел трахнуть ее. И хочу… Не важно.

Возвращаясь к исходной точке — мне нужно остыть. Кроме того, мне нужен сон. Мне действительно необходимо немного поспать, но спать хочется меньше, чем час назад. Бег очистил от пелены мой разум, сделав свободным. Я истощен, но в хорошем смысле. Эндорфин прекрасен.

— Так, ладно, — говорит Миа. — Вернемся к пятничному вечеру.

Повернув голову в ее сторону, я вижу, что она лежит на боку, глядя на меня, подперев голову рукой.

— Я сожалею, — продолжает она. — Если бы я знала, что это так сильно тебя расстроит, я бы не начинала тот разговор.

Когда Миа извиняется, это звучит так, будто она это и имеет в виду. Потому что так оно и есть. И она никогда не говорит, что сожалеет, что обидела тебя и жалеет, что ты так легко расстраиваешься. Нет, она действительно чувствует себя плохо от того, что сказала или сделала тебе больно.

Поэтому трудно долго сердиться на нее.

— Так что, если ты не против, я бы предпочла забыть об этом. — Она говорит быстро, выплескивая поток слов.

Я просто смотрю на нее, стиснув зубы. В пятницу это было именно то, что я хотел бы услышать. Прежде чем я успел действительно подумать об этом. Но теперь уже слишком поздно. Теперь нет ничего, что она может сказать или сделать, что может стереть эту ночь и ее вопросы из моей памяти.

— Я не думаю, что мы можем забыть об этом, — говорю я жестко. — Я определенно не смогу.

Она поворачивает голову ко мне. На ее щеках появляется румянец, а глаза блестят.

— Почему?

— Потому что ты открыла ящик Пандоры.

Она хмурит лоб.

— Я понятия не имею, что это значит.

Подавляю желание быть занудой и рассказать ей миф, с которым она уже знакома, потому что быть просто снисходительным ничего не решит. Так что вместо этого я отвечаю:

— Я думаю, что ты знаешь, что это значит, Миа.

Она моргает, в ее глазах блестят и переливаются мысли и эмоции, о которых я могу только догадываться. Потом она отворачивается. Я лежу рядом с ней, наше молчание затянулось, и это начинает меня напрягать. Это как шнур, обмотавшийся вокруг меня, тянущий ближе к ней, и, причины, по которым я не должен перевернуться, схватить и поцеловать ее, становятся все более туманными и размытыми.

Дерьмо! Я зажмурился, втягивая воздух через нос. Потом заставляю себя сесть и складываю руки на согнутых коленях. Передвижение помогает, успокаивает меня, потому что я до сих пор могу контролирую себя.

Миа тоже встает. Наклоняется в мою сторону, скрещивая ноги.

—Так, — спрашивает она, обратив этим словом внимание на себя, — что ты хочешь мне сказать?

Начинаю выдергивать короткие травинки рядом со мной. Я ненавижу этот вопрос. Почему я хочу, чтобы она просто сказала мне, что я хочу услышать? Как это может помочь?

Может быть, единственный выход из этого — выложить все? Она сама вынесла этот вопрос на обсуждение. Это было у нее на уме. И она не собирается отступать.

Ну ладно!

— Честно? — спрашиваю я. — Тогда, ты первая. Ты думала о сексе со мной?

Ее губы раскрываются. Она заметно сглатывает. Это удивило ее?

Я чувствую, как у меня стучит в висках, пока я жду, что она ответит. В ушах шумит. Я не идиот, а Миа не дура. Она бы не спросила меня, нравится ли она мне, только чтобы признаться, что я ее не привлекаю. Так что да, я знаю ее ответ. Но ей необходимо сказать это вслух.

И я хочу это услышать. Это чертовски пафосно, как сильно я хочу услышать, как она это скажет.

Ее глаза неподвижно смотрят на меня, спокойно и сосредоточенно. Она закрывает рот и наклоняет голову. Затем, медленно кивая, она отвечает:

— Да.

С грохотом мое сердце падает куда-товниз. Я чувствую, как температура подскочила на несколько градусов.

— Как давно?

Она опускает глаза, пожимает плечами.

— Какое-то время.

— Что значит «какое-то время»? Дни? Месяцы? Годы? В то время как ты все еще встречалась с Факфэйсом?

Нет, это точно не могло произойти тогда. Она была слепо влюблена в него. Она полностью принадлежала ему.

— Несколько лет, я полагаю, — признается она.

Тиски на моих легких сжимаются все сильнее. В оцепенении я качаю головой.

— Почему вдруг призналась сейчас?

— Это все та статья.

Презрительная усмешка взрывается глубоко в моей груди.

— Серьезно! — Настаивает она на своем, дико жестикулируя.

— Ты слишком много идиотских статей читаешь в Интернете, о бессмысленных исследованиях, которые были сделаны при слишком маленькой выборке, чтобы иметь какой-либо смысл, и ты используешь это как оправдание, чтобы разрушить нашу дружбу? , Несколько секунд наши взгляды остаются прикованными друг к другу, а затем она смотрит вниз и начинает ковырять розовый лак на своих ногтях. Я поправляю кепку и вытираю пот со лба. Такое чувство, будто я делаю операцию дренирования абсцесса. Или имею дело с огнестрельным ранением.

Оглушительный крик доносится с игровой площадки, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, прищурившись, туда. Трудно сказать с этого расстояния, но уверен, что я вижу женщину, поднимающую своего малыша с земли. Ребенок плачет, затем истерика успокаивается; он в порядке.

Возвращаясь к Миа, замечаю, что она не скрещивает больше ноги, она согнула их в коленях и обхватила их руками. Обнимая себя.

— Я просто... Устала от всего этого, — говорит она, так тихо, что я почти не могу разобрать слов.

Мои плечи опускаются. Отлично. Теперь это будет сеанс терапии для Миа.

Останови ее. Не будь таким придурком.

— Устала от чего? — спрашиваю я. — Прекрасно.

Она поднимает руки к коленям и кладет на них подбородок.

Она довольно гибкая.

Не суйся туда, парень. Просто остановись.

— Знакомств. Романтики, — отвечает она. — Попытки найти парня. Того, с кем захочется провести остаток своей жизни. Ведь я даже не могу найти себе парня, которого смогу вынести больше пяти минут.

— Ты слишком требовательна, — замечаю я.

Она закатывает глаза.

— Ну почему я не должна быть разборчива? Почему я должна уступать? Навсегда — это очень долго, Джей.

— Но ты продолжаешь выискивать глупые причины, почему мужчины, с которыми встречаешься, не достаточно хороши.

— Какие, например?

Не займет слишком много времени, чтобы придумать ответ.

— Один парень пишет смски слишком неграмотно. Еще один макает картофель фри в горчицу, вместо кетчупа. Это лишь два примера из многих.

Она прикусывает губу и на самом деле выглядит немного смущенной.

— Если они меня раздражают сразу же, какой смысл тратить на них время?

— Ты не можешь найти парня, который никогда не будет раздражать тебя. Такого человека не существует. Ни для кого.

— Этот совет почти такой же, как: «Чистите зубы, дабы избежать заболеваний полости рта» или «Не втыкайте пальцы в электрическую розетку». — Такая невыносимая и абсолютно ясная очевидность.

— Видишь, вот почему этого не стоит делать, — это ее ответ. — Мне всего лишь двадцать шесть. У меня достаточно времени, чтобы остепениться, если я когда-нибудь даже решу, что хочу этого. Так почему я должна позволить войти в мою жизнь тому, кто не делает меня счастливой? Да и зачем беспокоиться?

Я откидываю голову назад и смотрю на небо, мысленно считая до пяти. Там небольшое облако, похожее на птицу в полете. Птицу с длинным и тонким, как игла, клювом. Колибри?

— Если ты не хочешь быть в отношениях, — Я говорю медленно, с расстановкой, как будто объясняю что-то ребенку, — то не будь. Почему это вообще проблема?

— Потому.

Вот оно. Это весь ее ответ. Я склоняю голову вниз, и таращусь на нее.

— Почему?

Она колеблется так долго, что я начинаю думать, она не пойдет дальше, не будет ничего объяснять. А потом, глядя мне прямо в глаза, говорит:

— Мне нравится секс.

Вот дерьмо. Эти слова идут прямо к моему паху. Реальный мир ускользает, и я наблюдаю за собой в каком-то параллельном измерении. Я могу видеть, что бросаюсь к ней. Потом она лежит на спине в траве, и я на ней. Я хочу войти в нее так сильно, что это причиняет мне боль. Желание ослепляет меня. Кровь отливает от мозга, и устремляется к члену, оставив с головокружением и сбитым дыханием.