Шмыгнув носом, я думаю, откуда он это может знать? Разве я говорил ему? Уверен, что нет. Более того, я не помню, чтобы мы с Бенджи в принципе нормально разговаривали с тех пор, как я начал работать в «Visual». Нелегко быть в курсе событий жизни друга, когда у него нет времени, увидеться или позвонить. Может возникнуть впечатление, что он намеренно избегает общения. А редкий обмен сообщениями ни хрена не значит.

Честно говоря, возможно, с тех пор у меня в принципе не было ни с кем нормального общения. Во всяком случае, о чем-то действительно важном.

Я потираю лицо:

— Знаешь, что я понял? Как только я вышел из того здания, то достал телефон и, листая список контактов, понял, что никому не могу позвонить. У меня в записной книжке было столько людей, которых я встречал по работе, с которыми разговаривал каждый день о разной ерунде или ходил выпить после окончания рабочего дня. Я думал, что знаю их, но внезапно понял, что мне нечего им сказать. Вряд ли им вообще будет до меня дело.

До сегодняшнего дня, разговоры о работе приносили радость. Я работал на телевидении. У меня был сценарий. Я был частью чего-то. Того, о чем, мне казалось, я так мечтал. Но на самом деле, я хотел, чтобы работа полностью поглотила меня, не оставив времени на размышления о вещах, причиняющих боль.

Тогда я был в полном замешательстве. Как, впрочем, и сейчас. Ненавижу это чувство. Иногда, мне кажется, что мне суждено брести по жизни словно в тумане.

— Ты мог позвонить мне, — тихо говорит Бенджи.

— Нет, не мог… — ведь именно я решил внезапно исчезнуть и вычеркнуть из своей жизни друзей. — Я даже не надеялся, что ты захочешь со мной разговаривать.

Не говоря ни слова, Бенджи поворачивается и заключает меня в объятия. Стараясь игнорировать нелепый удивленный возглас, вырвавшийся из моей груди, я закрываю глаза, обхватываю руками его широкую спину и, зарывшись лицом ему в шею, крепко прижимаюсь к могучему телу. Часть меня желала этого намного больше, чем я готов был признать. Иногда мне снились наши объятья, и я просыпался, ощущая себя счастливым. Тогда я знал, что в безопасности, дома и в гармонии с собой. И сейчас, когда это происходит в реальности, я растворяюсь в этом тепле, таком надежном и сильном, что уверен, если позволю, оно растопит лед внутри меня, до которого еще никто не смог добраться.

Но спустя всего мгновение (по моим ощущениям), Бенджи начинает отстраняться. Я не останавливаю его, но тихо произношу:

— Куда это ты собрался? Нам надо наверстать двенадцать упущенных месяцев.

Бенджи тихо смеется и задерживается в моих объятьях еще ненадолго. Это именно то, что мне надо и то, чем я никогда не смогу насытится. Тихий внутренний голос шепчет, что я должен быть осторожен. И я буду. Как обычно.

— А ты помнишь, еще до того, как мне поставили диагноз дислексия, ты сидел и помогал мне с домашним заданием? — говорит он, и его горячее дыхание касается моей шеи и волос. — Меня так легко можно было отвлечь, впрочем, как и сейчас, — добавляет он с усмешкой, от чего по моей спине пробегают мурашки, ведь я понимаю, о чем именно он говорит. — А иногда вместо того, чтобы делать домашнюю работу, мы просто болтали. Ты никогда не злился и был очень терпелив, даже когда я дико тормозил. Ты делал акцент на моих успехах, не замечая неудачи. Джем думал, что я просто ленился. Но тебе, как будто и вправду нравилось проводить со мной время.

Так и было. С тех пор мало что изменилось, думаю я, и крепче стискиваю его в объятьях, чувствуя приятное тепло внизу живота. Я держу бедра на почтительном расстоянии, чтобы Бенджи не узнал, насколько мне приятно находиться в его руках. Не в силах удержаться, провожу по его лопаткам через футболку.

— Знаю, мы были детьми… и я был младше… но… — его голос затихает, подобно ускользающему ветерку.

— Но что…? — тихо спрашиваю я, кончиками пальцев выводя круги по его мышцам, когда он замолкает.

— Как приятно, — шепчет он и его дыхание учащается.

Я улыбаюсь и закрываю глаза, похоже, он совершенно забыл, что собирался сказать. Я тоже не спешу нарушить тишину. От него так приятно пахнет, так знакомо и, в то же время, по-новому. Уютно, но, при этом, возбуждающе. Боже, я чувствую, как мы близки в данный момент. Ближе, чем я был с кем-либо за очень долгое время. И я знаю, что мне нужно отступить и немного остыть. Может окатить себя холодной водой или положить пару кубиков льда за шиворот, но не думаю, что мне хватит на это силы воли. Возможно, я растерял ее на танцполе. Ну или оставил на скамейке в парке, в тот момент, когда Бенджи с такой готовностью подставил свое плечо, чтобы я мог на него опереться. Ах, эти плечи, думаю я, и мурлычу от удовольствия, исследуя их изгибы и контуры. Никогда не касался, и уж точно не таким образом, кого-то настолько хорошо сложенного как Бенджи. Просто не осмеливался. Я провожу рукой по его бицепсу и ощущаю, как под кожей перекатываются упругие мышцы.

Не то чтобы Бенджи всегда стремился стать большим и сильным или типа того. Более того, начав ходить в школьный спортзал, он говорил, что ему нравиться заниматься и это помогает чувствовать себя лучше. Он, определенно, не был настолько мускулистым, когда я видел его в последний раз. Но тогда ему было чуть меньше восемнадцати, а сейчас почти девятнадцать.

Я продолжаю исследовать его тело, скользя ладонями по бокам. Бенджи внезапно вздрагивает и сдвигается так, что почти вплотную прижимается ко мне. Я не убираю рук и молюсь, чтобы он принял горячую твердую штуку, вжимающуюся в его бедро, за мой мобильник. На мгновение я перестаю дышать, и, как ни странно, кажется, Бенджи тоже, а затем мы будто одновременно делаем вдох. «Расслабься, расслабься, это всего лишь объятие», думаю я.

В какой-то момент я начал осознавать, что наше с Бенджи веселое времяпрепровождение перестало быть для меня чисто дружеским. Поначалу я даже не придавал этому значения. Но однажды я увидел фотографию, прикрепленную к их холодильнику, сделанную мамой Джема и Бенджи. На ней мы втроем, сидя на диване, смотрели какой-то фильм. К счастью, никто не обратил внимания на то, что мой взгляд устремлен не в телевизор, а на Бенджи, и это был не пустой взгляд, в нем таилось неприкрытое желание. И даже, если кто-то и заметил мое влечение к нему, то, видимо, промолчал. Но ему было шестнадцать, а мне девятнадцать, затем семнадцать и двадцать.

Я без понятия почему вопрос возраста так меня волновал, но я был попросту зациклен на нем. А может, дело в том, что легче было концентрироваться именно на этом, чтобы не приходилось разбираться с тем, что может причинить боль.

Приглушенный голос Бенджи прорывается сквозь мои мысли:

— Думаю, я собирался сказать тебе, что ты вроде как заполучил меня на всю жизнь. И нет ни единого шанса, что мы сможем остаться просто друзьями, даже если бы ты этого хотел. — Он проводит ладонью вниз по моей спине, и я с силой прикусываю губу, не позволяя себе полностью раствориться в этом мгновении. Я знаю, что он, вероятно, просто повторяет движения за мной, не осознавая какое влияние на меня оказывают его прикосновения. Но если это не остановить, все закончится тем, что я поставлю себя в неловкое положение и навсегда разрушу те шаткие мосты, которые мы постепенно возводим друг к другу.

А затем Бенджи произносит:

— Я всегда боялся, что, если вы с Джемом вдруг рассоритесь и ты перестанешь заглядывать ко мне. — И это признание полностью выбивает меня из колеи. Главным образом потому, что это совсем не в его стиле.

Я немного отстраняюсь, остро чувствуя необходимость видеть лицо Бенджи, но, в конечном счете, просто пялюсь на него, будто в его глазах заключена какая-то основополагающая истина.

Бенджи всегда делился тем, что его беспокоило, будь то школьные проблемы, когда одноклассники насмехались над его медленным чтением, ссоры с Джемом или отцом, или тот раз, когда у него целый час не спадала эрекция и он решил, что с ним что-то не так. Он даже рассказал мне о своей ориентации, хотя я, вроде как догадался об этом еще до того, как он официально признался в одном из наших разговоров. И мне нравилось быть тем, кому он доверяет. Нравилась наша близость. Боже, мы были так чертовски близки, что в груди начинает мучительно ныть при мысли о том, как много я потерял, оттолкнув его.

А я был эгоистом и упорно продолжал сдерживать свои чувства до тех пор, пока все не начало трещать по швам. А у меня тогда, вероятно, было достаточно страхов на нас троих, хотя и сейчас не меньше.

— Не могу представить, что ты чего-то боишься, — наконец говорю я. Мой голос звучит странно, горло немного сдавило. Его ладонь все еще прижата к моей пояснице. А моя эрекция по-прежнему вжимается в его бедро.

— Если я чего-то и боялся, то в основном это было связано с тобой. — Бенджи наклоняет голову и смотрит мне в глаза. Я вдруг начинаю волноваться, что он может увидеть все мое сбивающее с толку желание и почувствовать, как бешено колотится у меня сердце. Он сглатывает, и я чувствую, как его тело охватывает дрожь. — Нет, не так, это абсолютно точно всегда было связанно с тобой, Алфи.

Я не до конца уверен, что он имеет в виду, и удерживаю зрительный контакт, потому что не могу отвести взгляд. Моя кожа покрывается мурашками, а волосы на руках встают дыбом. Мне кажется, что ткань, касающаяся кожи слишком груба. Я чувствую, как она царапает мои соски и хочу раздеться, чтобы это прекратилось, но не могу пошевелиться. Мы будто частицы с разным зарядом, которые притянуло друг к другу настолько близко, что между нами начинает искриться статическое электричество. Оно проникает в нас, пронзая каждую клеточку тела, от макушки до кончиков пальцев. Этот бешенный галоп меня просто прикончит.

— Боже мой, что вы двое делаете в такой темноте? Только не говорите, что вы уже натанцевались? Идемте со мной!