— Позвонил себе, чтобы получить твой номер. В следующий раз, когда ты принесешь еду, я хочу иметь возможность сделать заказ.

— А кто сказал, что я еще когда-нибудь что-нибудь принесу? — Нахмурившись, ставлю тарелки с едой на маленький кофейный столик перед ним. — И вообще, никто никогда не говорил тебе, что невежливо лезть в чужой телефон?

— Думаю, мы уже установили, что я невежественный. Ты с ума сошла, если ждешь от меня чего-то другого. Слушай, если тебя это беспокоит, то вот. Возьми мой телефон. Делай с ним что хочешь. Можешь посмотреть мои сообщения или фотографии. Прочти мою электронную почту, если хочешь. — Салли бросает свой телефон, ожидая, что я его поймаю, но я позволяю ему упасть на ковер у моих ног с тяжелым стуком.

— Нет, спасибо.

Салли, напрягая живот, выглядывает из-за края стола, вероятно, чтобы проверить, не сломался ли его телефон. Затем стонет и откидывается назад, увидев, что с ним в порядке.

— Возможно, это и к лучшему. Там всякая хреновое дерьмо. Ты просто загадка, Лэнг. Ты это знаешь?

А что именно Салли Флетчер считает хреновым дерьмом? Я на четыре части заинтригована и на шесть — встревожена. Но это, конечно же, не заставит меня рыться в его телефоне, как сумасшедшая ревнивая подружка. Даже когда я подозревала, что с Уиллом происходит что-то странное, когда он все время работал допоздна и получал странные сообщения в два часа ночи, никогда не опускалась так низко. И не собираюсь делать этого сейчас, даже с разрешения Салли.

— Меня трудно назвать загадкой, — говорю я ему, ставя перед ним контейнер с сыром пармезан. — Я просто не люблю, когда люди позволяют себе переходить границы.

— Ладно. Но, — говорит он, ухмыляясь. — Но не стесняйся переходить столько границ, сколько захочешь, когда позже будешь лежать в постели, вся возбужденная и взволнованная, глядя на мой номер в телефоне и думая, стоит ли мне написать.

— Ты слишком много думаешь о себе, не так ли?

Салли глубокомысленно кивает.

— Так и должно быть. Больше некому.

Эта мысль кажется мне печальной. Роуз была права, когда нарисовала довольно одинокую картину личной жизни Салли, чтобы заставить меня навестить его в медицинском центре, но все это было правдой. У него действительно никого не было. Его родители умерли. Теперь и его брат. Он отказывался подпускать к себе кого-либо достаточно близкого, чтобы позаботиться о нем.

— Не смотри так жалостливо, Лэнг, — говорит он, почесывая горло и все еще улыбаясь. — Поверь мне. Меня устраивает все, как есть.

И я действительно верю ему. Он сам устроил себе такую жизнь, где ему не нужно ни с кем взаимодействовать, ни с кем разговаривать, ни с кем встречаться, если он этого не хочет. Одинокий человек на маяке. Изможденный человек, живущий у моря. Странно, что он вернулся сюда после того, как покинул Козуэй так на долго. После военной подготовки и переброски. После всего хаоса и безумия Афганистана, разве он не хотел бы жить где-нибудь в большом городе? Или, по крайней мере, чуть ближе к цивилизации. Я достаточно наслышалась о бывших солдатах, вернувшихся с войны и находящих «нормальную» жизнь на материке слишком медленной. Насколько я могу судить, жизнь на острове практически остановилась.

— Может, поедим? — предлагает Салли, снимая напряжение между нами. Или, по крайней мере, откладывая его в сторону на некоторое время.

Похлопав по дивану рядом с собой, Салли жестом приглашает меня присесть. Я бы предпочла сидеть в кресле, подальше от его широкой фигуры и странно пьянящего запаха, но знаю, что произойдет, если сейчас сяду где-нибудь еще, а не рядом с ним. Он будет издеваться надо мной бесконечно, а я не знаю, смогу ли прямо сейчас вынести еще больше поддразниваний. Лучше просто сесть и пережить эту непосредственную близость.

Салли кажется озадаченным, когда мы приступаем к еде. Проходит несколько минут, пока мы наслаждаемся едой, не сказав друг другу ни слова. Его тарелка почти пуста, когда он нарушает молчание.

— Знаешь, я не испытываю к ним ненависти. Я знаю, что они не виноваты в том, что произошло между мной и Ронаном. И Магдой, — добавляет он, гораздо тише.

Я точно знаю, о ком он говорит и ошеломлена до глубины души тем, что он поднял эту тему. Вчера он взял с меня обещание не обсуждать ни Эми, ни Коннора, и все же именно он нарушает это правило. Снова.

Когда я ничего не говорю, он продолжает:

— Хотя сама мысль о том, что я их увижу, сводит меня с ума. Магда всегда говорила, что не хочет иметь детей. А потом, спустя несколько лет и три загубленные жизни, она так просто рожает двоих. Словно это ничего не значило. Словно изменила смысл всей своей жизни.

Вполне логично, что он обиделся на детей. Когда он так выразился, я его понимаю. Однако бесполезно держать обиду на них. Как он только что сказал, это не их вина.

— Прости, Салли. Ты, наверное, очень любили Магду. Наверное, это чертовски больно — знать, что ее дети сейчас так близко.

Он откладывает вилку, уставившись на месиво соуса и пасты, оставшееся на его тарелке, у меня смутное подозрение, что он внезапно потерял аппетит.

— Но это не так. Это совсем не больно. Я очень долго был в оцепенении, Лэнг. Меня больше ничто не трогает. Ядерная бомба должна была бы взорваться в моей грудной клетке, чтобы вызвать хоть малейший отклик от куска плоти, качающего мою кровь по всему телу.

— Уверена, что это защит…

— Не говори защитный механизм. Я больше не защищаюсь. Уже давно решил, что нападение — это единственный путь вперед. Я встречаюсь с проблемами лицом к лицу, разбираюсь с тем, что меня пугает, не моргнув глазом. Вот как справлялся со своими проблемами после Афганистана.

— Я вижу это.

— Видишь? — он выглядит удивленным. — Что ж, это интересная мысль.

— Почему?

— Потому что я изо всех сил стараюсь, чтобы меня вообще никто не видел, мисс Офелия Лэнг из Калифорнии. В прошлом мне говорили, что пытаться получить четкое представление обо мне — все равно что пытаться увидеть четкую картину через калейдоскоп. И к тому же испорченный, сломанный калейдоскоп.

Я смеюсь, представив себе, кто мог бы сказать ему такое. Какая-нибудь местная бедняжка с разбитым сердцем? Или молодая туристка с глазами лани, надеющаяся превратить курортный роман в нечто более конкретное? Салли из тех парней, которые испортят вам отпуск, да и все остальные каникулы в остальное время, как только вы его увидите.

— Думаю, вопрос в том, хочешь ли ты, чтобы кто-нибудь видел тебя ясно, Салли? — Я постаралась, чтобы мой тон был легким, а вопрос явно риторическим.

Не поднимая головы, я продолжаю есть. Салли озадаченный, неподвижно сидит рядом со мной. Чувствую, как он пытается понять, что хочет сказать. Я почти ожидаю, что он огрызнется и скажет мне не лезть не в свое дело, но он этого не делает. После долгого-долгого погружения в себя Салли наконец берет вилку и тихо, почти шепотом, говорит:

— Ты только что сказала, что я, должно быть, очень любил Магду. Мне потребовалось много времени, чтобы понять это, но я никогда не любил ее. Нельзя любить то, что не реально. Кого-то, кто существует только в твоей голове. Она была красива и по-своему добра, но плыла по течению, оставаясь тем, кем, по ее мнению, она была нужна всем остальным. И в конце концов, у нее не было собственной личности. Она была зеркалом, отражающим то, что ты хотел увидеть. Вот и все. Пустая, тусклая оболочка человека, ожидающая, чтобы ее заполнил кто-то другой. Так что нет, я не очень любил ее. Мне нравилась сама мысль о ней. Действительность же была крайне неутешительной.

Салли тычет вилкой в ракушки на своей тарелке, насаживал макароны на зубцы, зачерпывает мясо и ест. Больше не говоря ни слова по этому поводу.

Я вымыла тарелки и ушла, сказав ему, что вернусь завтра в то же время. Несколько часов спустя, лежу в постели, слишком уставшая, но слишком взбудораженная, чтобы уснуть. На ночном столике жужжит мой сотовый телефон, освещая комнату.

Сообщение от Салли. Или, как он, очевидно, назвал себя в моем телефоне: «Самый горячий парень в мире».

«Угомонись уже, Лэнг. Даже отсюда чувствую, что ты думаешь обо мне».

Вот засранец.