— Ну, Офелия. Должен сказать, я действительно вижу некоторый прогресс, —говорит он, пока устраиваюсь на стуле, который только что освободил Коннор.

— Да, я согласна. В последние дни он стал гораздо разговорчивее. И он попросил проводить больше времени на улице. Хотя это было связано с несчастным случаем, случившимся во время шторма.

— Шторм? — Он использовал свой фальшиво-шокированный голос, которым разговаривал с Коннором всякий раз, когда маленький мальчик выпаливал ему что-то отстраненное. Я же не сказала ничего особенного, так что немного неприятно, что он использовал этот тон со мной.

— Да, шторм. Корабль перевернулся недалеко от берега. Но не настолько близко, чтобы экипаж корабля смог доплыть до берега. По последним подсчетам, погибло тринадцать человек.

Это, кажется, привлекает его внимание.

— Понятно. И Коннор проявляет повышенный интерес к несчастному случаю, что кажется... необычным?

— Нет. Я так не думаю. Думаю, ему просто любопытно. Он знает, что там погибли люди. Это было ужасно.

— Ммм. Да, понятно. Звучит ужасно.

Ах, этот мягкий, ласковый тон психотерапевта. Он умудряется казаться глубоко уязвленным этой трагедией и в то же время совершенно неискренним. Мне хочется захлопнуть ноутбук и отключить его, но это сделало бы сеанс на следующей неделе действительно неловким. Ради Коннора мне удается взять себя в руки и не наброситься на него.

— Ну, а вы, Офелия? Как это событие повлияло на вас? Психически?

О, ну, уж нет. Филдингу не удастся подвергать меня психоанализу. Ни за что на свете. Одно дело — быть здесь, потому что это правильно для ребенка, находящегося на моем попечении, и совсем другое — быть раздетым и осмотренным, чтобы он делал заметки обо мне в своей маленькой книжечке.

Я одариваю его своей самой стальной, холодной улыбкой.

— Я в порядке, доктор. Спасибо за заботу.

— Вы не знали никого из погибших?

— Нет, не знала. Единственным человеком, которого я знала, был Салли…

Филдинг откидывается на спинку сиденья, как будто я протянула руку через экран компьютера и ударила его по лицу.

— Простите? Вы только что сказали «Салли»?

— Да. Есть проблема? — Определенно была какая-то проблема.

— Салли Флетчер? Брат Ронана?

— Да.

— О. Ну, понятно.

— Что понятно, доктор Филдинг? Я в замешательстве.

— Ронан много раз упоминал своего брата на своих личных сеансах психотерапии. — Доктор выглядит смущенным, нахмурив брови, как будто ищет, что сказать дальше, но не находит ответа. В коридоре часы на стене пробили полдень. К тому времени, как он продолжил, прошло пять минут. — Конечно, конфиденциальность пациента все еще является юридически обязательным контрактом, даже после смерти пациента, мисс Лэнг, поэтому я не могу вдаваться в какие-либо подробности о том, что происходило между мной и Ронаном во время наших сеансов, однако скажу вот что. Судя по тому, что я узнал, Салли — мужественный, очень храбрый человек, который пережил в своей жизни множество травматических переживаний. А когда люди переживают все то, что пережил Салли, Офелия, это оставляет след. Несмываемый, который не стирается так легко. Во всяком случае, не без желания исцелиться. Ронан часто рассказывал мне об опасных трюках, которые выкидывал его брат. Действительно безрассудные, вызывающие головокружение вещи. Его желание бросаться в пасть ада так часто, хотя и похвально, может также означать, что он подвергает опасности тех, кто его окружает. А если он проводит время рядом с вами? Рядом с детьми? — Он замолкает.

— Салли спас трех человек. Никто не пострадал, потому что он отреагировал в сложной ситуации. А вы говорите так, будто Ронан был другим, доктор Филдинг. Он был награжден орденом «Пурпурное сердце», помните? Уверена, что он получил этого не за то, что раздавал мороженое в аэропорту Кабула.

— Да, хорошо. Ситуация сложная, с какой стороны ни посмотри. Я просто подумал, что было бы благоразумно предупредить вас. Дружеское предупреждение от меня вам.

Доктор Филдинг был человеком, у которого никогда раньше не было повода использовать фразу «дружеское предупреждение». Он был слишком правильным, слишком утонченным для таких вещей.

— Что ж, спасибо, доктор, что присматриваете за мной и за детьми, но вам действительно не о чем беспокоиться, уверяю вас.

***

Роуз пришла сразу после работы. Я уже накормила детей обедом, и они оба были вымыты, так что все, что ей нужно было сделать, это посидеть с ними пару часов, наблюдая за показом фильмов по комиксам от «Марвел» (которые очень любит Эми).

Я опоздала к Салли. Когда вхожу к нему, жонглируя пластиковыми контейнерами с домашним соусом болоньезе и куриной запеканкой, которую приготовила днем, застаю Салли в гостиной и вижу, что он прислонился к стене с полотенцем, обернутым вокруг талии, вода стекает по его торсу, а на лице застыло выражение агонии.

— Господи, Салли, какого черта ты делаешь?

— Сначала я пытался принять душ, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Сейчас просто пытаюсь не упасть в обморок.

— Что случилось? Черт побери, почему весь пол в крови? — На ковре огромное ярко-красное пятно рядом с лестницей, и меньшие пятна разбросаны между ним и тем местом, где Салли теперь прислонился к стене.

— Разошлось несколько швов, — говорит он, морщась. — Все не так плохо, как кажется.

— Где? И зачем тебе вообще понадобились швы?

Ставлю на пол контейнеры с едой, которые несла, снимаю куртку и спешу проверить его. Сначала я не разглядела длинного зазубренного пореза на его правом боку, потому что он обхватил себя руками, однако источник кровотечения стал слишком очевиден, когда я подошла ближе.

— Корабль, — выдыхает Салли. — Нижнюю часть корпуса разорвало о камни в заливе. Повсюду были искореженный металл и острые края. Я увидел, как один из парней ушел под воду, и нырнул за ним. Волны там были огромные. Линнеман сделал все возможное, чтобы держать «Зодиак» на месте, но было очень тяжело. «Зодиак» врезался в «Посейдон», в то время, как я находился между ними. Меня зажало. Я сломал ребра, а искореженная сталь корпуса здорово меня зацепила.

— Я вижу. Боже, Салли. Дай посмотрю.

Он прикрывает свой бок, слегка наклонившись, так что мне трудно рассмотреть, насколько серьезны повреждения.

— Все в порядке. Лэнг, серьезно. Просто сядь и дай мне перевести дыхание на секунду, черт возьми.

— Салли, я серьезно. Дай я посмотрю!

Он выпрямляется и, разочарованно вздохнув, опускает руки по бокам. Порез очень глубокий, кровоточит, восемь дюймов длиной, и выглядит ужасно. Я полностью убираю руку Салли, закрывающую обзор, пытаясь получше разглядеть, не заражена ли она, и в этот момент замечаю начало шрама. Жуткий, красный, с вкраплениями розового шрам: он начинается от бедра и тянется вверх по боку, а затем на спину. Я уставилась на него с открытым ртом, чувствуя, как глаза с каждой секундой становятся все шире.

— Повернись, — говорю я Салли.

— Зачем?

— Просто сделай это.

— С моей спиной все в порядке. Там нет ничего, о чем тебе стоило бы беспокоиться, — говорит он жестким тоном.

— Салли. Я серьезно. Повернись. — Господь знает, что я уже готова стукнуть его.

Может быть, из-за решимости в моем голосе, а может быть, из-за того факта, что он потерял много крови, и у него нет сил спорить, но Салли действительно делает так, как я просила. Он медленно поворачивается лицом к стене, к которой прислонялся, упираясь обеими руками в штукатурку, чтобы я могла увидеть величину шрама, который распространяется вверх и на его спину, охватывая почти до плеча. Исковерканная, сморщенная кожа. Ярко-красная и темно-розовая. Рана зажила, довольно старая, но, похоже, в какой-то момент она причинила ему сильную боль.

— Красиво, да? — спрашивает Салли. В его голосе нет ни горечи, ни злости. Он кажется смирившимся. Пустым.

— Черт, Салли. Даже не знаю, что сказать.

— Хорошо. Тогда как насчет того, чтобы ничего не говорить, и мы пойдем дальше?

— Как?

Салли пожимает плечами.

— Несчастный случай.

— Что за несчастный случай?

Салли наклоняется вперед еще больше и упирается лбом в стену. Закрывает глаза. Он кажется таким усталым.

— Очевидно, тот, который был связан с огнем.

— Сколько тебе было лет?

Долгое молчание. А потом тихо он тихо произносит:

— Достаточно взрослый, чтобы знать что делаю.

Он явно не хочет больше говорить об этом, но я не могу смириться с этим. Не без должного объяснения. Слова Филдинга все еще звенят у меня в ушах, и я впадаю в панику. Был ли это яркий пример того, как Салли пытается разрушить свою жизнь, или это было что-то совсем другое?

— Это была твоя вина? — спрашиваю я. — Ты мог бы предотвратить это, если бы захотел?

Салли резко оглядывается на меня, но отвечает не сразу.

— Возможно, и смог бы. Но цена предотвращения этой травмы была бы намного больше, чем несколько дюймов обожженной кожи.

— Это больше, чем несколько дюймов, Салли. Это почти вся твоя спина. Наверное, было очень…

— Больно? Да, немного. Но сейчас я гораздо больше озабочен болью в грудной клетке и открытой раной, которую сжимаю руками, чем тем, что произошло много лет назад. Не могла бы ты пойти на кухню и принести мне немного спиртного?

— Пить, наверное, не лучший вариант в данный момент.

— Не пить. Чтобы простерилизовать этот порез.

— А-а, понятно. Прости.

Бросаюсь на кухню и начинаю распахивать дверцы буфета, пытаясь вспомнить, откуда он достал виски прошлой ночью. Требуется целая вечность, чтобы найти полку, где Салли прячет свою выпивку. Схватив маленькую неоткрытую бутылку водки, я также вытаскиваю из-под раковины совершенно новую тряпку, прямо из упаковки.

— Вот. Это подойдет? — Показываю то, что нашла.

— Да, хорошо. — Взяв у меня оба предмета, он откручивает крышку с бутылки водки и выливает щедрое количество спирта на чистую ткань. — Если я завизжу, не думай обо мне хуже, — язвит он.