С победоносной ухмылкой на лице он снимает колпачок и вытряхивает несколько штук на ладонь, а затем в рот.

— Лучше бы они были настоящими, — бормочет он, разгрызая их своими желтыми зубами. — Если я ничего не почувствую к тому времени, как вы соберётесь валить, то вы ублюдки мертвы.

Эмм, ты только что проглотил, около пяти таблеток гидрокодона усиленного действия. Думаю, это ты будешь тем, кто скоро умрет, тупица.

Он встает и обыскивает нас, похлопывая одной рукой, все еще держа во второй автомат. Затем достает два полиэтиленовых пакета из сумки, висящей на спинке стула, и протягивает их нам. — Берите, что нужно и проваливайте на хрен, у вас двадцать минут.

Как только за нами закрываются раздвижные стеклянные двери, я поворачиваюсь и бью своего похитителя кулаком в живот.

— Какого черта? — шиплю я. — Это были мои…

Прежде чем успеваю накричать на него в приступе гнева, я оказываюсь прижатой к стене и с зажатым рукой ртом.

— Давай кое-что проясним. — Глаза «Гавайи» расширяются и впиваются в мои, как лазеры, но его голос не более чем шепот. — Мне все равно, что тебе нужно. Я здесь, чтобы получить то, что нужно мне. А мне нужна еда, припасы и чтобы ты заткнулась на хрен. — Он бросает взгляд на входную дверь, где спиной к нам сидит наш новый друг. — Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя услышали его приятели. Уверен, что они с удовольствием захотят посмотреть на твою горячую задницу, которую он только что сюда впустил.

Мои глаза расширяются от шока, и его ладонь исчезает с моего лица. Я должна быть расстроена или даже взбешена, но, когда я поднимаю взгляд на самого сварливого мудака, которого я когда-либо встречала — кроме своего отца, конечно — мой глупый рот кривится в ухмылке.

Неужели он только что назвал меня горячей?

Мой похититель не улыбается в ответ. Он просто качает головой, как бы говоря: «Эта сука — сумасшедшая», а затем постукивает по невидимым часам на своем обнаженном запястье. — Девятнадцать минут. Пойдем.

Моя улыбка исчезает.

Я стараюсь не отставать от него, когда он направляется к центральному проходу. Чем дальше мы заходим в магазин, тем сильнее ощущается вонь от гниющей пищи. Но в центре всегда хранятся не скоропортящиеся товары, и именно этими он, похоже, и запасается. Протеиновые батончики, герметичные упаковки пюре из фруктов и овощей, вяленая говядина, сухофрукты, орехи…

— Как тебя зовут? — шепчу я в то время, пока он наклоняется и протягивает свою длинную руку к задней полке, чтобы взять последнюю банку тушеной говядины. Это место разграблено.

Он смотрит на меня все с тем же бесстрастным выражением лица. Затем встает и бросает банку в один из пакетов, игнорируя мой вопрос.

— Ты не собираешься мне говорить? — шепчу я, надув губы.

Мистер Ворчун в ответ лишь приподнимает одну бровь, затем отворачивается и продолжает осматривать разграбленные проходы.

— Я должна тебя как-то называть, — шепчу я, похныкивая, в то время как он изучает этикетку на пачке лапши быстрого приготовления. Он кладет ее обратно. — Если я угадаю, ты хотя бы кивнешь?

Его челюсти сжимаются, и он смотрит мне прямо в глаза.

— Если я скажу тебе, ты заткнешься на хрен? — Его голос — едва слышное шипение.

Я улыбаюсь и киваю, делая вид, что закрываю рот на замок невидимым ключом.

— Уэс.

Я открываю рот, чтобы ответить, но тут же захлопываю снова, когда его брови взлетают вверх в безмолвном предупреждении.

— Извини, — говорю я одними губами.

Я иду за ним к отделу с быстрыми завтраками, кукурузные хлопья и разноцветные засохшие маршмеллоу начинают хрустеть под нашими ногами, как осенние листья, как бы аккуратно мы ни ступали. Когда мы подходим к концу прохода, в помещение врывается хор глубокого смеха. Уэс толкает меня за спину и выглядывает из-за угла. Повернувшись ко мне, он прикладывает палец к губам, а затем указывает в направлении следующего прохода. Голоса, слишком громкие и буйные для трезвых людей, начинают отдаляться от нас по мере того, как мы продвигаемся дальше, ступая по битому стеклу и пролитой липкой газировке.

Мы поворачиваем налево и на цыпочках идем по двенадцатому проходу с техникой.

Уэс останавливается перед стендом с инструментами, и я наблюдаю за ним, размышляя о двух совершенно разных вещах. Во-первых, я не могу не перестать думать о его имени — Уэс. Интересно, это сокращенно от чего? Скорее всего — Уэсли. Или Вессон, как и название его здоровенного пистолета. Или, может быть, что-то необычное, типа — Уэстчестер. А во-вторых, как, черт возьми, он собирается положить что-то еще в эти пакеты. Углы упаковок с продуктами торчат в разные стороны, угрожая разорвать тонкий материал. Но он все равно продолжает брать со стенда предметы: фонарик, перочинный нож, коробку зажигалок и консервный нож.

Затем он переводит взгляд на меня.

Внезапно я понимаю, каково это — быть фонариком, перочинным ножом, коробкой зажигалок или консервным ножом. Это потрясающе, особенно когда на тебя так смотрят. И когда тебя выбирает человек, как это мужчина передо мной. Но в тоже время — это страшно. И волнующе. Особенно когда он начинает приближаться.

Я выдерживаю его пристальный взгляд и задерживаю дыхание, когда он останавливается прямо передо мной… и разводит руки.

Я не задаю лишних вопросов и не колеблюсь ни секунды. Я делаю шаг вперед, обнимаю его за талию и прижимаюсь щекой к твердым мышцам над его сердцем. Пока мое грохочет в груди в ожидании его объятий, но мой похититель не обнимает меня в ответ. Вместо этого он оттягивает ворот моей мешковатой толстовки и бросает под мою заправленную футболку остальные припасы.

Мои щеки пылают от унижения, когда предметы один за другим скользят по моей обнаженной коже.

Плюх, плюх, плюх, плюх.

Боже, я такая идиотка.

В ту же секунду, как падает последний, я исчезаю. Меня не волнуют хлопья, хрустящие под моими ногами, или смеющиеся и невнятно разговаривающие люди, или верзила с «Узи», ожидающий снаружи. Все, о чем я забочусь, — это убраться подальше от этого мудака, пока он не увидел мое глупое раскрасневшееся лицо.

Я уже почти добираюсь до выхода, когда трое парней, выглядящих так, словно они только что ограбили метамфетаминовую лабораторию, встают между мной и раздвижными стеклянными дверями. Красные банданы, демонстрирующие их принадлежность к банде деревенщины снаружи, — это единственная яркая вещь в их сером, неопрятном и грязном виде. В их налитых кровью глазах мерзкий и хищный взгляд, от которого я бы пустилась в бегство… если бы не пистолеты, торчащие из их поясов.

— К чему такая спешка, красотка? Ты же только что пришла.

Я узнаю одного из них. Мы ходили в одну школу. По-моему, он был на класс старше меня. По крайней мере, до тех пор, пока он ее не бросил.

— Вот, черт. — Его бледное лицо расплывается в улыбке, обнажая ряд почерневших зубов. — Это ведь маленькая Рэйнбоу Уильямс. — Он щелкает языком и насилует меня своим затуманенным взглядом. — Посмотри на себя… ты стала совсем взрослой.

Мне хочется вести себя непринуждённо, будто мы старые друзья, но я даже не могу вспомнить его чертово имя.

Я вообще не могу ничего вспомнить.

Я начинаю паниковать, прокручивая в голове все возможные имена, которые только могу придумать, но все, что мне удается сказать, это:

— Привет… чувак.

— Похоже, что ты и твой парень, — вся троица поднимает глаза и смотрит за мое плечо, — пытались уйти, не заплатив по счетам.

Мой желудок падает.

Мне удается изобразить на лице фальшивую улыбку.

— О! Нет… Видишь ли, мы все уладили с… — я жестом указываю на парня, который должен сидеть по ту сторону от стекла, надеясь, что он подтвердит мои слова. Но когда я перевожу на него взгляд, то вижу, что он вообще не сидит на своем стуле.

Он лежит на тротуаре лицом вниз, и его обнюхивает стая диких собак.

Мои внутренности сжимаются, когда реальность этой ситуации рушится на меня. Мы безоружны, уступаем им в численности, и единственный человек, который мог бы нам помочь, умер от долбанного передоза.

Я оглядываюсь через плечо на Уэса. Его челюсть сжимается, от того что он жует внутреннюю сторону нижней губы. Он уставился прямо перед собой, отказываясь смотреть на меня, и я знаю почему.

Потому что у лайфера есть ради чего жить.

— Можно я уже пойду? — спрашивает он скучающим тоном, встречая пристальные взгляды троих бандитов. Он смотрит на них так, словно они капризные дети, из-за которых он опаздывает на работу.

Мне хочется смеяться. Совершенно незнакомый человек, угрожая оружием, похитил меня и доставил в мой самый страшный кошмар, а я в свою очередь позволила ему сделать это, потому что мне нравилось то, как он смотрел на меня.

Это кошмар! Точно! В любую минуту четыре всадника Апокалипсиса ворвутся в эту дверь и убьют нас всех! Это просто кошмар! Это должен быть он! Просыпайся, Рэйн! Просыпайся!

Я мотаю головой из стороны в сторону, отчаянно пытаясь найти черно-красное знамя или баннер, пропагандирующий 23 апреля, увидеть пламя, дым или еще что-то, но единственное, что висит на стенах, — это телевизионные дисплеи, на которых счастливые люди поедают трехдолларовый «Доритос».

Это не сон. Это лишь я, три насильника и парень, который пытается меня им продать.

Бандиты переглядываются, а затем снова смотрят на человека позади меня.

Тот, что слева, свирепо оглядывает его и плюет на землю.

— Эта киска не стоит пули.

— Давай, красавчик, — продолжает тот, что справа, кивая головой в сторону двери. — Убирайся к чертовой матери!

Третий, которого я знаю, смотрит прямо на меня, облизывая свои тонкие потрескавшиеся губы.

— Когда мы учились в школе ты никогда ни хрена не говорила мне, но теперь я заставлю тебя выкрикивать мое имя.

Ужас протекает по моим венам, когда эта троица с гнилыми ухмылками на лицах приближается ко мне. И когда я вижу, как лайфер проходит мимо меня, оставляя расплачиваться за его драгоценные продукты, мои глаза начинает щипать от слез. Раздвижные стеклянные двери открываются, и моя единственная надежда в лице Уэса направляется к ним. Он останавливается в дверях и бросает на меня последний взгляд через плечо. Но выражение его лица вовсе не холодное или бесчувственное, как я ожидала. И это даже не раскаяние. Эмоции, которые я вижу, — очень резкие и прямолинейные. Его глаза превратились в две щелочки, и взгляд метается на соседнюю полку и обратно. Как будто он отдает какую-то команду.