Чутье и смекалка не подвели вора — побочная дочь короля действительно держала путь к своему шатру. Но тут же обнаружилась ложка дегтя… точнее, целых две ложки. Пара копейщиков, стоявшие в карауле по обе стороны от входа в шатер.

Стражи! Телохранители! Освальд готов был взвыть от разочарования, оттого, что допустил такую оплошность. Не подумал даже, что особу такого ранга не только поселили отдельно, но и личную охрану приставили. Хотя, казалось бы, очевидно же!

— Миледи, — коротко поприветствовал Нору один из стражей, а второй чуть приклонил голову, прижимая к сердцу свободную от оружия руку.

— Вольно, ребята, — ответила женщина и скрылась за пологом шатра.

Положение осложнилось. Даже не слишком внимательного взгляда хватило, чтобы отметить: шатер был натянут туго, нечего было и думать, чтобы подлезть под него. Это значило, внутрь придется пробиваться через единственный вход. То есть с боем. Более того, в одиночку против двоих хорошо подготовленных вояк.

А если не прорываться… тогда только и оставалось, что запастись терпением. И ждать, когда эта прикидывающаяся принцессой деревенщина снова покинет шатер. Да будет болтаться по лагерю, словно дразня своего убийцу. А тот (Освальд то есть) снова станет скрипеть зубами от досады, видя, что очередное мгновение, удачное для него и роковое для Норы, он опять-таки упустил.

Но судьба смилостивилась над посланцем Дедули-Бренна. Ни снова пасти эту бесхвостую телушку в платье, ни даже долго ждать ему не пришлось.

Уши Освальда, затаившегося за одним из соседних шатров, уловили звуки разговора. Это не кому иному, как телохранителям Норы надоело молча стоять. Вот и поболтать вздумали.

А когда вор прислушался — понял, что разговор этот отнюдь не праздный.

— Белый Жак опять на охоту мотался, — сказал один, постарше, — перепелок настрелял вроде. На вертеле пожарит.

— О! Правда? — с восхищением воскликнул другой.

— Ну, так говорят, — было ему ответом. — А чего слюнки-то побежали? Думаешь, угостит?

— А думаешь, откажет? Я у него на днях в кости выиграл, могу долг простить, если поделится. А то от сухарей этих и мяса вяленого уже блевать тянет. Хоть поход едва начался. Что будет, когда до Каллена дойдем?

Голос у одербуржца звучал почти жалобно. Что Освальду, например, показалось особенно забавным, поскольку совсем не вязалось с молодым, но уже суровым, украшенным боевым шрамом, лицом.

А вот следующие слова первого стража вора заинтересовали.

— Никак, счастья попытать хочешь? Ну, тогда беги… а то, небось, не один такой. Очередь целая из любителей свежего мяса выстроится.

— Прикроешь? — с надеждой спросил у него младший товарищ. — Я быстро.

— Прикрою, — отвечал старший, — если и на меня прихватишь кусочек.

Слушая последние слова, Освальд был готов плясать от радости. Одному из его противников предстояло отлучиться. А значит, расклад менялся на более удобный: один на один. Притом, что на стороне вора была внезапность.

И уж теперь-то он надеялся выпавшее ему время — не упустить.

Действовать следовало быстро. Едва молодой телохранитель скрылся из виду в лабиринте из шатров, как заранее прицелившийся Освальд повторил свой удачный бросок кинжала. В его старшего сослуживца.

Рука вора по-прежнему была тверда, глаз зорок. И если уж тогда, в доме мастера Бренна, в ночной темноте он преуспел, то теперь, при свете дня — и подавно. Иначе впору было думать, что на него, Освальда, наложили порчу.

Порчу на него никто не наложил, так что кинжал попал точно в цель. Прямо в глаз оставшемуся из телохранителей Норы.

Умер тот быстро. Еще не успев на землю упасть. И уж тем более не успел позвать на помощь или издать другой громкий звук.

Подскочив к поверженному одербуржцу, Освальд на ходу вытащил у него из глазницы кинжал. И с оружием своим окровавленным прошмыгнул в шатер.

Нужно было спешить. Что бравому копейщику, что охраняемой им побочной дочери короля достаточно было одного удара, чтобы расстаться с жизнью. После чего только и оставалось, что брать ноги в руки и удирать из лагеря. На ту же поляну, куда перенес вора портал Дедули-Бренна. И ждать, ждать, ждать пока тот же Дедуля снова его не откроет.

«Ах, нет! — с досадой вспомнил Освальд. — Еще ведь надо голову ей отрезать».

Сделать это, он понимал, было гораздо труднее. И времени требовало куда больше. Если говорить начистоту, вор ничем таким и не занимался никогда. Даже в юные годы отлынивал, когда нужно было скотину резать. И от остальной работы, кстати, тоже.

Но тратить время на растерянность и ковыряние в памяти («а как это делали односельчане?») было самоубийством. Сперва нужно было избавить мир и лично Альбрехта Третьего от принцессы-самозванки.

Нора сидела у дальней стенки шатра, спиной к выходу. Сидела перед небольшим столиком с зеркалом и отчаянно сражалась с собственной прической. Видимо, решил Освальд, не совсем уж она была пропащей. Пыталась в отличие от уличных девок выглядеть прилично. А в отличие от деревенских баб — привлекательно.

И что ценно — занятая собой, Нора, похоже, не заметила ни гибели телохранителя, ни вторжения в шатер чужака с окровавленным кинжалом. А это сильно упрощало дело.

Неслышной кошачьей поступью и так же стремительно Освальд метнулся к женщине, кинжал нацеливая на ее шею — так, чтобы облегчить труд по обезглавливанию.

Но когда между вором и Норой осталось меньше шага, побочная королевская дочь резко повернула голову. И уставилась на незваного гостя… нет, не с ужасом. К внутреннему своему недовольству, в глазах ее Освальд этого чувства не заметил. Как не заметил и даже толики страха. На подкравшегося к ней вора обитательница шатра смотрела, скорее, с брезгливым удивлением. Как на таракана, обнаруженного в тарелке с изысканным блюдом.

— Тс-с-с! — еле слышно прошипел Освальд, прижимая к губам указательный палец свободной руки. — Не шуми… не дергайся. И умрешь быстро.

С этими словами вскинул кинжал и чуть не рассмеялся. Нора-то в ответ подняла всего лишь руку. Словно надеялась, что такая жалкая преграда остановит разящий металл.

Однако в следующее мгновение вору сделалось совсем не до смеха. В каком-то дюйме от ладони Норы кинжал словно натолкнулся на невидимую стену. Нет, скорее, влип как букашка в янтарь. Потому что и назад отдернуть сжимавшую его руку Освальд, как оказалось, не мог.

Та же участь постигла миг спустя и другую руку. Стоило ей двинуться в сторону Норы.

— Ты?.. Да ты!.. — только и мог пролепетать вор, испуганно глядя на свою несостоявшуюся жертву. Да, теперь очередь пугаться наступила для него.

— Дай угадаю, — предельно спокойно и ноткой иронии молвила Нора, — ты, должно быть, подумал, что я — обычная баба.

Если это был вопрос, то ответить она Освальду не дала. Уже в следующее мгновение нечто невидимое, но мощное врезалось в вора, ударило. И, швырнув через весь шатер, выбросило наружу.

Вор не успел ни на ноги подняться, ни даже толком очухаться, когда над ним склонился второй из телохранителей Норы — по-видимому, едва вернувшийся.

Одной рукой он держал копье, которое упер прямо в грудь Освальду, прижимая того к земле. Достаточно было одного неверного движения, чтобы острие вонзилось в поверженного вора.

Вторая рука стража держала почти обглоданную птичью ножку. А во взгляде соседствовали печаль (при виде мертвого напарника) и ненависть к тому, кто лежал перед ним.

Вслед за Освальдом из шатра выскочила Нора. Волосы снова растрепаны, на лице решимость, кулаки сжаты.

— О! Так это вы его… так… миледи? — с удивлением, переходящим в уважение воскликнул страж.

— Парень, я росла в деревне, — с гордостью отвечала женщина, — а там всякий норовит тебе юбку задрать, едва ты округляться начала… в нужных местах. Не захочешь, научишься за себя постоять… чтобы полежать не пришлось, ха-ха.