Валерий Еремеев

ТРЕМОРИАДА, ИЛИ ОСКОЛКИ ГРАНЁНОГО СТАКАНА

Тремор (лат.tremor – дрожание) – ритмические,

колебательные движения конечностей, головы,

языка и т.д. при поражении нервной системы,

может быть наследственным.

(советский энциклопедический словарь)

РОК ЗВЕЗДА НА ПЕНСИИ.

Друзья ушли

Скорей чем стали миром,

Которому на всё плевать.

Лишь вороньё голдящей сворой

Слетается сюда

Теперь клевать.

I

1

Когда-то было всё очень хорошо. Пусть ступеньки в магазин игрушек доходили почти до колена, пусть огромный мир с недосягаемыми дверными звонками и кнопками лифта был подогнан под больших людей. Пусть так. Но при всём этом крутился-то этот мир вокруг маленького человечка.

Куриные ножки - тогда не было окорочков, были ножки - от запеченной в духовке курицы доставались только ему. Вся сгущёнка, так редко появляющаяся в магазинах, была только для него. И, конечно же, все игрушки в доме принадлежали одному ему.

Его возили на санках и читали сказки. Его жалели, когда он больно ушибался заигравшись. И умилялись его смешным, палка-палка-огуречик, рисункам.

Но то было когда-то. А теперь…

Теперь этот долбаный мир соответствует его тридцатидевятилетним габаритам. И ступеньки в магазин игрушек подогнаны под его ногу. Но их ещё разглядеть надо. Да и игрушки изменились.

- Два литра водки с серебром и четыре пачки сигарет, «Арктики» лёгкой, - сказал, покупая себе новогодние игрушки, Саныч.

Он сунул тысячную купюру кассирше. А что это именно тысяча рублей, Саныч разглядел дома через увеличительную лупу. Разглядывай он через неё и сдачу - конфуза не избежать. Поэтому он просто сгрёб на ладонь остатки денег и сунул в карман куртки. Благо хоть руки не дрожали, перед походом в магазин он похмелился.

2

Его тогда колотило не шуточно. И он, взяв двумя руками бутылку, стуча горлышком о зубы, сделал два глотка. Водка обожгла горло, а всё нутро в ужасе сжалось. Саныч мигом опустив на табуретку бутылку, схватил кружку холодного чая, и загнал им обратно рвотный позыв. С минуту сидел ни жив ни мёртв, прислушиваясь к своим ощущениям. И наконец, резко вскочив, метнулся в туалет, выблевав в унитаз выпитое.

«Соседи наверно думают, что тут свинью режут», - подумал Саныч когда из его носа и рта вытекали тягучие остатки блевотины с соплями да слюной.

Он обхватил унитаз, но практически не видел его. Так, расплывчатое пятно. Саныч после инсульта различал лишь очертания предметов. А тут после рвоты ещё и глаза слезились.

Отсморкавшись, отдышавшись, умывшись ледяной водой, Саныч почувствовал себя лучше, и вернулся в комнату.

Уж менее трясущейся рукой, полагаясь на интуицию, плеснул с полстопки водки. Когда рука была тверда, он мог вот так, в слепую, разлить до полна по разнокалиберным рюмкам, не пролив ни капли. Талант не пропьёшь.

Для верности взяв стопку двумя руками, наклонившись к табуретке, махом выпил, откидываясь назад. Холодная водка вновь обожгла горло. Саныч, как прежде тут же запил чаем, подавляя рвотный позыв. Опять замер, прислушиваясь к организму. На этот раз выпитое удалось удержать. Саныч облегчённо вздохнув, покачал головой.

«Ай-яй-яй, ну и дела»

Сознание начало проясняться. Конечно, было ещё хреново, но всё же. Минут пять назад он всерьёз опасался «белочки». Или второго инсульта. Муки похмелья достигли апогея. Он уж дней пять практически не спал. Похмелившись, удавалось отключиться максимум минут на тридцать, он постоянно подрывался от кошмаров.

А ещё, всё время болели ноги. От ступней до колен они ныли словно отмороженные. И кроме этих монотонных мук ноги периодически простреливала острая боль, внезапно устремляющаяся гвоздём в мозг. Врач на приёме заумно говорил об этом недуге и наконец, на предложение - «покороче», ответил: пить надо меньше, водочка аукается…

Так же сна не было из-за бешено скакавшего давления. Голова кружилась, Саныч чувствовал – расслабься он на секунду и трындец. Отдышавшись, он вновь ронял голову на мокрую от пота подушку. А забывшись, через пару минут опять подрывался, часто-часто дыша: «о, чёрт, о господи, блин, сдохну».

Саныч пытался достичь восьмичасового перерыва между стопками. А там, глядишь, и десятичасового, пока окончательно не выйдет из запоя. Резко бросать пить нельзя, это каждый алкаш знает. И вот он тянул время.

К концу восьмого часа не раз уж слышал, помимо бубнящего телевизора, несуществующие звуки. Мерещились какие-то движения. И Саныч, дёргаясь, опять горячо шептал: «о, чёрт, о, господи, блин, сдохну».

Но вот, наконец, прошло восемь часов, и Саныч похмелился. Первая стопка не пошла, она не в счёт, зато вторая прижилась. Наконец полегчало.

Он посмотрел на экран телевизора. Там, два оранжевых пятна целовались. Саныч пригляделся: «Ёлки! Кэтрин Зета Джонс!»

- А жизнь-то налаживается! Вижу кой чего, - усмехнулся Саныч и, забыв о жёстком графике: «одна стопка за восемь часов», уж более твёрдой рукой плеснул себе ещё водки. – За самый новогодний фильм «Зорро»!

Когда фильм заканчивался, Саныч, опорожнив бутылку, налил в третий раз полстопки и выпил.

Нормально пошла.

Он подошёл к большим настенным часам и разглядел, что уже восемь вечера. Через четыре часа наступит новый, 2012 год. Древние индейцы обещали конец света и Саныч был склонен им верить.

Поначалу не хотелось обращать на Новый Год внимания. Он думал просто валяться и дохнуть дальше. Но водка зацепила. Депрессняк отступил. Здоровье поправилось. Мысли стали вменяемы. После водки почувствовал себя в твёрдом уме и трезвой памяти. И Санычу, ох, как не захотелось обратно в ад похмельный. Он был уверен, что все алкаши попадают в рай. Потому что муки за грехи свои принимают сполна при жизни, с бодунища, как говорил один его друг.

Но только не на Новый Год! Одинокий, забытый, жалкий. В горячечных кошмарах, пожирающих его, стоит лишь на минуту забыться в дрёме.

«Крюгер - мой Дед Мороз».

И вновь отрывая жаркую голову от мокрой подушки, часто-часто дыша шептать: о, чёрт, о господи, блин, сдохну.

Нет, только не сейчас, когда весь Мир празднует.

И Саныч, чувствуя прилив сил, стал собираться в магазин.

3

Он аккуратно спустился по ступенькам магазина и пошёл к свету фонарей, растянувшихся вдоль дороги. Движение на ней не было оживлённым, но всё же он опасался, упустив движение фар угодить под машину. И обрадовался, увидев фигуру начавшую переход дороги. Саныч пристроился сзади и в конце чуть не упал, запнувшись о бордюр.

«Вот наверняка кто-то увидел, и теперь засплетничает: Саныч то до двенадцати наотмечался. На ногах не стоял».

Пришёл он домой злым. Включил телевизор. Пододвинул табуретку, служившую столом. И плюхнулся в кресло похожее на трон. Откупорив бутылку, налил стопку и залпом выпил, даже не запив. Потянул жадно ноздрями воздух, и шумно выдохнув, похлопал себя по колену. Эх, ноги, конечно, всё ныли. Саныч к этому уж привык, ныть они ещё весной начали. Но вот периодические прострелы острой боли, после водки, вроде прекратились.

-Так оно получше будет, - проговорил Саныч и пошёл в ванну помыть-побрить тело к празднику.

С расчёсанными, длинными, мокрыми волосами, благоухая подбритыми щеками и шеей (короткую бородку он оставил), Саныч вышел из ванной голым, и направился к шкафу, одеваться во всё свежее. Одежда, провонявшаяся потом осталась в тазу, под ванной.

Он одел, лёгкие камуфляжные штаны, и достал хранившуюся в распечатанной упаковке белую рубаху. Кристина, жена, подарила её на прошлый Новый Год. Саныч тогда померил рубаху перед зеркалом, и они на пару покивали головами: о, да замечательно. И благополучно убрали её в шкаф для подходящего случая.

И вот подходящий случай настал. Он налил полстопки, выпил, и пошёл в маленькую комнату гладить рубаху, сорвав этикетку.

Поглаженная рубаха осталась висеть на спинке стула, а Саныч отправился готовить праздничные блюда.

Он прикинул, чем располагает. Гречка, - очень полезно. Чёрный перец, горошек, - очень душисто. Банка консервы, килька в томате, - очень экономно. Луковица репчатая, - не гусь конечно лапчатый, но сплошь витамин. Масло растительное, - живём братцы. И хлеб чёрный, всему голова. К тому ж был крупнолистовой чёрный чай с ароматом лимона, вместо которого были лепестки подсолнуха. Это прочитал на упаковке ему один из редко заходящих знакомых.

- Слепого каждый обмануть может, - сказал тогда Саныч. – Пахнет лимоном. Кому верить, тебе или нюху?

Вообще, у Саныча друзей не осталось. А хорошие знакомые, кто здравствовал ныне, тем времени на него не хватало за своими житейскими заботами. Да и интересы их разошлись.

Существовали ещё сменившие друзей суррогаты, «друганы», в основном новоиспечённые, что в последний год посещали его. Имевшие острый нюх на халяву. Появлялись цыганским табором, когда Саныч получал деньги, и растворялись вместе с последней стопкой так внезапно, что дохнущий с бодунища Саныч, глядя на разруху в доме, гадал: а был ли мальчик?

Когда гречка сварилась, Саныч насыпал меж газетных листов горошинки перца и пустой бутылкой раскатал перец в порошок. Затем ссыпал его в кастрюлю с гречкой, перемешал. Душистый аромат был восхитителен. Это вам не молотый, в упаковке. Тут и запах, и острота.

Наложив тарелку простой гречки, пошёл в комнату, где импровизированный стол-табуретка, был уж накрыт. Нарезанный, подсоленный лучок в растительном масле. Открытая банка кильки. Кружка остывающего чая. Нарезанный хлеб. И вот, главное праздничное блюдо – гречка.

Саныч надел выглаженную рубаху, налил и выпил стопку водки, закусив лучком. Затем достал из серванта чистую стопку и, поставив её на комод, налил до краёв водки, накрыв сверху куском хлеба.

Кристина. Она умерла в феврале прошлого года. Спустя чуть больше месяца, как подарила рубаху, что сейчас была на нём.