Пролог

Брукфилд, Милуоки, десять лет тому назад. Мигающие сирены полицейских машин голубоватым сиянием отражались от снега, накиданного по бокам дороги, и освещали вход в серое жилое строение, одно из многих на окраине Брукфилда.

Перед широко открытой дверью подъезда стояла машина скорой помощи и пара офицеров полиции, в окружении небольшой группы парней, наблюдавших за сценой больше из любопытства, чем реального интереса. Такого рода ситуации стали обыденностью и не раздували шумихи. Прорезающие ночь крики, которые доносились изнутри здания, олицетворяли обрамление деградации существования, прожитого на задворках, и отчаяния тех, кто не питает больше иллюзий, даже продолжая бороться.

Череда оскорблений и богохульств, выкрикиваемых мужчиной, раздавалась всё ближе, пока в дверях не появились двое полицейских. Они крепко держали за руки высокого мужчину, с округлым, характерным для алкоголиков выступающим брюхом. Несмотря на кусающую температуру, на мужчине была надета лишь майка, заляпанная рвотой и пивом, и неопределённого цвета боксеры. На опухшем лице, покрытом неопрятной с сединой бородой, выделялись глаза — широко распахнутые с красными прожилками.

— Грязные ублюдки! Отпустите меня, уродливые сукины дети!

Мужчина затмевал холодную ночь. Его без особых церемоний загрузили в машину скорой помощи.

Однако крики не прекратились, они стали тише, отчаяннее. Это был плачь тех, кто застрял в жизни этого мужчины — людей, которые составляли её часть.

— Клааарк! — кричал детский голос.

Почти сразу из двери вышла женщина-полицейский, держа за руку тщедушную девочку. Длинные тёмные волосы девочки частично прикрывала шерстяная шапка, из-под пуховика выглядывала белая ночная рубашка, а на голые ноги были обуты красные калоши.

С искажённым паникой лицом, девочка тянулась руками назад, визжа и брыкаясь. И продолжала выкрикивать имя — Кларк.

Вскоре за ними последовал другой полицейский. У него на руках тоже был ребёнок, только более маленький. В отличие от сестры малыш не плакал. Он с ужасом рассматривал немногих присутствующих людей и мигающие огни машин. Глаза мальчика были широко открыты, и он жалостливо произносил дрожащими губами только одно: — Лорен… Полицейские усадили детей в патрульную машину. Как только двери закрылись, малыш устремился на колени к сестре и крепко обнял. Девочка прижала брата к своему телу маленькой птички, погладила по голове, убаюкивая и нашептывая на ухо, как должна поступать мать.

— Не волнуйся, Кларк, я с тобой. Малыш, я никогда тебя не брошу, обещаю. Я всегда буду тебя защищать.

Офицер, которая села в машину рядом с ними, была женщиной, разменявшей четвёртый десяток и повидавшая за годы службы всякое. Она ощутила в глазах пощипывание от сдерживаемых слёз, и проглотила сжимавший горло большой узел, вместе с чувством беспомощности, что приклеилось к ней два часа тому назад, в тот момент, когда вошла в лачугу, называвшуюся квартирой, и обнаружила пьяного мужчину, избивающего маленьких детей.

Очередной случай жестокого обращения и социальной деградации. Теперь эти дети остались одиноки. Отец, вероятно, отправится в тюрьму, а чужая семья возьмёт над ними опеку. Самое печальное в этой истории то, что Лорен и Кларк не останутся вместе. Системой не предусмотрена опека без разделения братьев и сестёр, в любом случае, не в ближайшем будущем.

Женщина пообещала себе сделать всё возможное для их скорейшего воссоединения.

Повернувшись к детям, она увидела, что мальчик заснул: щека прижата к плечу сестры, рот приоткрыт, а между бровями появилась преждевременная морщина. Сестра, напротив, не спала. Одной рукой Лорен гладила Кларка по спине, вкладывая в этот жест взрослую нежность и утешение. Женщина-полицейский затаила дыхание, когда заглянула девочке в лицо: взгляд очень жесткий, прикован к одной точке, а губы плотно сжаты в тонкую линию. Выражение чрезвычайно взрослое для её лет; видимо, сохраняя последние кусочки невинности, Лорен пришлось пройти через многое.

Женщина вздохнула и отвела взгляд.

Кто знает, что с ними будет.