Глава 3

Кэмерон

- Ты разрушила мою жизнь, - прочла я вслух и закатила глаза.

Эти четыре слова были напечатаны на листе бумаги, который я достала из конверта без марки, затесавшегося среди стопки пришедших сегодня счетов.

Мне хочется разорвать бумагу в клочья и выбросить в мусор, но вместо этого я сую листок в нижний ящик стола в папку с другими подобными посланиями, чтобы позже снять с него копию, прежде чем передать местным полицейским.

- Ну, по крайней мере, в этом все прямо и по существу, - говорит моя подруга и коллега Амелия, сидящая в кресле напротив стола. – Почему они не могут быть более конкретными и описать, как именно ты разрушила их жизнь? Проехала раньше их на перекрестке? Или, может, они стояли позади тебя в очереди на кассу, где пробивают менее десяти покупок, когда ты взяла одиннадцать?

Я хихикаю над серьезным выражением ее лица. В последнее время у меня мало поводов для радости, но я всегда могу рассчитывать на заряд бодрости от Амелии.

- Признаюсь, однажды я взяла более десяти товаров. Но только однажды, да и то из-за неотложной необходимости.

- Винно-бутылочной необходимости? – спрашивает Амелия, вздергивая бровь.

- Возможно… - Снова хихикаю я.

- Прямо сейчас в твоей жизни слишком много стрессов. Думаю, настала пора посетить твоего «друга с привилегиями». - Она знающе подмигивает мне и даже показывает воздушные кавычки, произнося «друг с привилегиями».

- Давай называть вещи своими именами. Грейди – отклик на мой зов плоти. И, кстати, я прежде тебя подумала об этом и как раз собиралась написать ему сообщение.

Амелия поднимает руку в жесте «дай пять», а я стараюсь не чувствовать себя виноватой, когда отправляю SMS. Грейди знает, как обстоят дела. Он согласился на это, и мне не в чем себя винить.

После нескольких минут в тишине Амелия улыбается и говорит:

- Не позволяй этому, - она машет на ящик стола, куда я убрала письмо, - беспокоить тебя. Некоторые люди просто не понимают, чем ты тут занимаешься.

Пять лет назад Амелия Спаркс приехала в лагерь вместе со своим трехлетним сыном, ища что-то, что поможет им справиться с последствиями того, каким ее муж вернулся из военной командировки. Мы быстро стали друзьями, поэтому, когда в прошлом году Амелия потеряла место хостес в ресторане в центре Чарльстона, я сразу же предложила ей вакантную должность директора-распорядителя. Она стала даром небесным не только для лагеря, но и лично для меня, особенно в последнее время. И глядя на женщину передо мной, так отличающуюся от той, что я встретила пять лет назад, я понимаю, что это чувство взаимно.

Тогда, впервые войдя в мой офис, Амелия выглядела просто ужасно: длинные неухоженные волосы собраны в крысиный хвостик, под покрасневшими от непрерывного плача глазами огромные мешки. Ее худоба пугала настолько, что я немедленно отвела ее в дом, усадила за стол и заставила поесть. Говорила она шепотом, и всегда нервно прятала взгляд, когда я пыталась завести беседу. Потребовалось несколько месяцев, чтобы она, наконец, открылась мне и призналась, что ее муж после возвращения домой постоянно злился, беспробудно пил и вымещал свои боль и страх на ней и их сыне Дилане.

С помощью наших консультантов она и Дилан смогли обрести силу и найти счастье, несмотря на то, что пережили. Амелия, взяв ответственность за свою жизнь, развелась с мужем, который категорически отказался принять психологическую помощь и таким образом воссоединить семью.

Сейчас Амелия – картина прекрасной здоровой женщины. Ее недавно осветленные волосы лежат на плечах легкими кудрями, ее макияж красив и безупречен, а вес, который она набрала, распрощавшись с депрессией, наградил ее тело такими женственными изгибами, что я даже завидую. Она запросто и часто улыбается, живет полноценной жизнью и старается, как может, чтобы и я делала то же самое. Получается не очень, но это не из-за отсутствия усердия со стороны Амелии.

- Со мной все в порядке, - говорю я, задвигая ящик стола. – Это не первое гневное послание, которые мы получаем и, определенно, не последнее.

Теперь, когда мои родители частично отошли от дел, и я взяла на себя управление лагерем, я продолжаю, как и они, передавать письма полиции в качестве меры предосторожности. За все эти годы не случалось ничего плохого, и я сомневаюсь, что когда-нибудь случится, но излишняя осторожность не помешает, когда ты руководишь лагерем, где находятся дети.

Однако меня по-прежнему злит, что некоторые личности крайне недовольны тем, что мы делаем. К примеру, политики, в программе которых неприятие всего, что связано с войной. Или те, кто в принципе против подобных лагерей. Или одни из тех, кто знал кого-то, кто приехал сюда в «Лагерь Райлан для детей ветеранов и действующих военнослужащих». Лагерь, в который мои родители превратили плантацию, где выросла мама.

Когда мой отец пришел домой с войны (п.п.: скорее всего, автор имеет в виду либо войну во Вьетнаме), казалось, он оправился от пыток и жестокого обращения, но это оказалось только видимостью. Долгие месяцы он пребывал в ловушке в своем личном аду, куда заманил его мозг, видя то, чего не существует. Единственное, что заставляло его вернуться в реальность – это любимая жена. Все прочее для него не имело значения, включая собственное здоровье. Любовь мамы помогла ему. С ее поддержкой и заботой он научился отпускать боль, сумел вырваться из темноты на свет и продолжать жить, не виня себя за то, что произошло в прошлом.

Отец поправился, и родители поняли, что хотят потратить свою жизнь на помощь ветеранам и членам их семей. Они хотели помочь им исцелиться и научиться жить заново без боли и вины. Родители получали много поддержки и любви на этом нелегком пути, но всех осчастливить нельзя, поэтому время от времени появлялись разочарованные злые люди, – чаще всего с ультраправыми взглядами или бывшие хиппи – которые считали, что деятельность лагеря связана с политикой и ясно давали понять, насколько нами недовольны.

Основанный родителями лагерь Райлан не только давал безопасное и счастливое место для детей военнослужащих, независимо от того все еще служат они, были ли ранены или убиты, но и предоставлял психологическую помощь. За все время существования было несколько человек, которые после консультации с нашими специалистами решали изменить жизнь, что порой означало расставание с супругом, как произошло у Амелии с ее мужем. И иногда подобные решения плохо воспринимались вовлеченными сторонами. Люди расстраивались, злились и искали того, кого могли бы обвинить.

Я старалась, чтобы гневные письма, телефонные звонки и сообщения не беспокоили меня, поскольку знала насколько тяжело этим мужчинам после участия в военных действиях вернуться домой и понять, что ничего уже не будет, как прежде.

Я выросла в доме, полном любви, но родители никогда не скрывали от меня ПТСР (п.п.: Посттравматическое стрессовое расстройство, «вьетнамский синдром», «афганский синдром» и т. п. — тяжёлое психическое состояние, которое возникает в результате единичной или повторяющихся психотравмирующих ситуаций, как, например, участие в военных действиях, тяжёлая физическая травма, сексуальное насилие, либо угроза смерти), с которым отец сражался и продолжает сражаться каждый день. Да, он поправился, но все равно у него случались бессонные ночи и ночи, когда он просыпался, крича от ужаса.

Из-за этого я отношусь ко всем отдыхающим с личной заинтересованностью, отчего порой сложнее смириться, когда кто-то не принимает совет, который мы даем или не верит в то, что мы делаем. Но я знаю, что в итоге хорошее всегда перевесит плохое, и количество благодарственных писем намного превышает количество негативных.

Эйден всегда говорил, что это неблагодарная и угнетающая работа, и никогда не понимал, как я занимаюсь ею изо дня в день. Он шутил, что зарабатывает предостаточно денег и с радостью поделится ими со мной, чтобы я стала домохозяйкой или посвятила свою жизнь чему-то веселому, а не депрессивному.

Глазами я нахожу фоторамку на своем столе, и борюсь, чтобы держать себя под контролем и не заплакать. Пальцы начинают теребить кольцо, которое после смерти Эйдена следовало бы убрать в шкатулку с драгоценностями, но которое я ношу, потому что он его подарил. Кольцо слишком кричащее и совсем не в моем стиле, но я отказываюсь его снимать, потому что, глядя на него и прикасаясь, я чувствую себя ближе к Эйдену.

Амелия замечает направление моего взгляда, берет черную рамочку, поворачивает ее к себе и улыбается, глядя на фотографию.

- Вы, ребята, просто дети на этом фото. Сколько тебе здесь? Десять, двенадцать?

- Двенадцать, - отвечаю я, и мой голос дрожит от эмоций. – Мальчикам по пятнадцать.

Я даже не могу заставить себя произнести их имена вслух. Прошло девять месяцев, как умер Эйден. Боль притупилась, но не ушла. Она все еще здесь, прячется под кожей и готова появиться всякий раз, когда я думаю о том, что он ушел и оставил меня одну. Эйден был единственным человеком, на поддержку которого я всегда могла рассчитывать, а теперь его больше нет рядом.

- Посмотри на ухмылку Эйдена. Даже подростком он уже был таким самодовольным, - смеется Амелия.

Я смеюсь вместе с ней, так как несчетное количество раз на протяжении многих лет получала от него эту усмешку, и точно знала, что Амелия имеет в виду. Эйден всегда был чертовски уверен в себе, в своей жизни, в своем окружении, и ему было абсолютно наплевать на мнение другие. Он знал себе цену, и это единственное, что было важно. Большинство считали это проявлением высокомерия и снобизма, но тот, кто действительно знал Эйдена, понимали, что под самоуверенным видом скрывается парень с золотым сердцем, который искренне любит своих друзей и сделает для них все, что угодно.