VI Процвели люди умом и сердцем
ак Оберлин хлопотал о достатке своих прихожан; так вывел он их из уныния, научил общими силами домогаться хозяйственного благополучия…
Но помнил Оберлин, что люди не вечны.
— Должен я совершить дело свое пока не наступил вечер — говаривал он, состарившись, словами Христа (Ев. от Иоанна, гл. 9; ст. 4).
Знал добрый старик, что тот еще не окреп, кто ходит опираясь на чужую силу, как хромой на костыль; знал, что прихожане его прочно станут на ноги только тогда, когда научатся обходиться и без него; когда научатся опираться на собственный ум, когда в них укоренится добрая воля, укоренится привычка к незлобию, согласию, братолюбию.
К просвещению первый шаг — школа; затем чтение, размышление, обмен мыслей между людьми, чтобы один от другого поучаться мог.
Потому о школах Оберлин заботился не меньше Штубера. Он понимал, что по мере того, как оправлялась долина, хорошие школы становились для нее все нужнее и нужнее. Хозяйство, торговля расцвели; жители долины не ковыряли землю кое-как по старине, а улучшали землю; сеяли и сажали самые разнообразные растения: зерновой хлеб, картофель, лен, коноплю, клевер, другие травы; разводили для себя и на продажу самые лучшие овощи, плоды; держали скот на стойле; работали по укреплению склонов, по устройству канав, строились, проводили дороги, мосты: ремеслами занимались: в городе бывали беспрестанно: горожане и к ним ездили то и дело, обо всем с ними в разговор вступали. И в семейных и в мирских делах стыдно стало прихожанам Оберлина ходить в темноте. Научившись раз различать добро от зла, после долгих поучений в истинах христианских, стыдно им было не вникать в нужды односельчан, плохо заниматься детьми.
Привыкли они в час отдыха в семейном и приятельском кругу беседовать о том, как живется на свете, какими путями улучшается жизнь. И о податях, и о всякой общей затее хотели они иметь ясное понятие, следить за счетами, блюсти свои права, свои обязанности.
На все это нужна не только грамота, нужно читать, размышлять, знать где, как за себя постоять; нужно кроме того говорить так, чтобы все тебя понимали; не тем неуклюжим говором, которым когда-то кое-как обходились в незатейливом обиходе долины. Стали с людьми жить, так и читать, говорить, писать надо на общем — французском или немецком — языке, на которых и всякие книги, и газеты есть.
Когда Оберлин переехал в «Лесной Ручей», соседний помещик, видя в каком жалком домишке придется жить пастору, предложил построить ему новый.
— Тогда только переберусь в лучшее жилье, — отвечал пастор — когда хорошо устроятся все школы по деревням.
И обратился он к прихожанам:
— Порадейте, братцы, о собственных детях!.. Училища должны быть просторны, светлы, теплы; должна соблюдаться в них всяческая чистота. Пожертвуйте кто сколько может…
Было это еще в самом начале его пасторства (1768 г.), когда его не знали, считали пустым затейником.
— Что он, в своем ли уме? Из чего нам давать? Ну его и со школой! Поучатся ребята и в хижинах — заговорил народ.
Так ничего и не дали.
Стал Оберлин на стороне у добрых людей на постройку деньги собирать. И тут не угодил:
— Построит большой дом, высокие комнаты… Хорошо!.. — говорят опять: — А кто эти хоромы отоплять будет? Кто поправлять должен?.. Опять на наш карман зубы точить начнет!.. Нельзя!.. Не позволим строить!..
Наконец одну школу допустили строить, взяв с пастора подписку, что он тридцать лет исправлять здание будет на церковный счет или на сторонние пожертвования, как знает, но от обывателей долины за все время не потребует ни денег, ни работ для поправки строения.
Не оробел Оберлин, начал стройку, и — спасибо добрым людям — довел ее до конца. Больше всех помог Штубер.
Едва прошло пять лет, уже стала другая деревня сама просить:
— Помоги, батюшка, и нам школу построить!
А между собою сбор на стройку начали, и, конечно, никакой расписки не потребовали.
Помог им Оберлин, и опять не без подспорья от добрых людей. Когда дельный человек честное дело на общее благо затевает, всегда, смотришь, ему откуда-нибудь помощь найдется.
Еще пять лет прошло, выросла тем же путем хорошая школа и в третьей деревне, а там — и в четвертой, и в пятой (последняя в 1807 году, после первой через 28 лет).
А учение в этих школах всюду ставилось в образец. Успешно обучались дети закону божию: чтению, письму на языках французском и немецком: счету; пению; рассказам об отечестве, о чужих землях и народах (географии); истории отечественной, истории прочих государств древних и новых (всеобщей истории); основам сельского и домашнего хозяйства.
Мало этого, — желающим дана была возможность дальнейшего образования: в особые часы кончившие общую школу могли еще обучаться рисованию и черчению (применительно к ремеслам, землемерному, строительному делу), наукам, разъясняющим явления природы (естествознанию, более сложным счетам — математике).
Особенного внимания заслуживают устроенные Оберлином «приюты для малюток», для детей еще не доросших до школы. Такие приюты потом стали называть — «ясли». Их теперь заграницей очень много; стали их заводить кое-где и у нас по городам. Давно бы пора за них приняться и в наших деревнях.
Уходя на работы, матери относят и отводят своих детей в просторный приют, при котором обыкновенно есть и опрятный, огороженный сад с площадкой, с песком. Тут за детьми присматривают одна или две подготовленные к такому делу няньки, которые выбираются из девушек и женщин добрых, любящих детей, ласковых к детям. Дети свободно играют, бегают, резвятся под присмотром. Няня при этом и игрушку им даст (мячик что ли, чурочки какие-нибудь), и учит тех, что постарше, вязать, шить немножко, картинки показывает, сказочку скажет, песенку вместе с ними легонькую споет. Сами дети под надзором няни цветы разводят, поливают, подвязывают. И весело им, и под добрым призором они, озорству никакому не учатся; родители за них спокойны.
Сначала Оберлин завел такие приюты при своем доме да у некоторых добрых людей; потом стали принимать малых детей под надзор при школах в послеобеденные часы до вечера (а уроки с подростками к обеду кончали), а затем наняли для приютов отдельные помещения; еще несколько лет спустя построили для них и особые здания.
В этом деле, также как во всех благотворительных делах, большою помощницею Оберлину была жена его.
Когда Оберлин собрался на пасторство, и задумал жениться, сватали ему и богатую невесту, и красивую невесту. Но он искал девушку, которая бы охотно, без ропота и сожаления, согласилась жить в бедности, не вынуждала мужа искать богатого прихода; которая бы находила счастие в общей работе с ним на просвещение темных людей, на подъем населения бедного, захудалого, павшего духом.
И такую девушку он нашел. Шестнадцать лет, до самой смерти своей (1783 г.), была она ему верною помощницей в заботах о бедных, о сиротах, о беспризорных детях, о школах, в лечении больных, в уходе за больными…
И не только сама работала она неустанно, полная любви, приветливая, смиренная, но еще сумела собрать вокруг себя целый кружок таких же добрых, самоотверженных тружениц, которые помогали и ей, и, по смерти ее, овдовевшему Оберлину. Их имена с сердечной признательностью поминают в Каменистой долине.
Особенно памятна Луиза Шлеппер. Уже с 16-ти лет стала она заниматься с детьми, а потом, не переставая обучать детей, поступила в дом пастора прислугой. Когда же Оберлин овдовел, оставшись один с семью ребятами на руках (всех детей у него было девять), Луиза покоила старика, нянчила детей, вела хозяйство.
Поступила она в дом Оберлина еще при жене его, послужила в нем около десяти лет по смерти ее, и, в первый день 1793 года, вместо поздравления с «новым годом», подает старику пастору письмо.
Распечатывает пастор и читает:
«Дорогой, любимый отец наш.
Позвольте мне, ради нового года, просить у вас милости, о которой просить давно собираюсь. Я теперь свободна, так как мне не приходится более ни заботиться об отце, ни выплачивать его долгов; не откажите мне, дорогой батюшка, — позвольте называться вашей приемной дочерью. Перестаньте, прошу вас, платить мне жалованье. Ведь раз вы будете обращаться со мною, как с дочерью, вы не оставите меня без необходимого. Немногое мне и нужно: понадобятся небольшие расходы на чулки да башмаки, но, когда они мне нужны будут, я скажу вам, как бы сказала отцу. Прошу вас, родной, не откажите, а соблаговолите признать меня нежно преданной вам дочерью.
Луиза Шлеппер».
И стала она членом семьи; усердно помогала пастору в приходских делах, как, бывало, помогала ему жена; умерла же всеми почитаемая, как благодетельница бедных и сирот.
Под старость неожиданно получила она около 1250 рублей. Один добродушный француз, Монтион, оставил большой капитал, чтобы из процентов его ежегодно выдавали награды самым добродетельным людям. Распорядители капитала один раз и прислали награду Луизе. Она тотчас же раздала все деньги на добрые дела.
На могиле ее надпись:
«Луиза Шлеппер. Родилась 1763 г.; умерла 1837 г. Смиренная христианка. Верная слуга и помощница отца нашего Оберлина. Наставницею детей была с 1779 года. Учительницею пробыла 58 лет, в семье Оберлина — 48 лет».
Не менее замечательны сестры София и Магдалина Бернард. Небогатые девушки эти, исполнившись любви к ближним, просили у отца разрешения взять трех сирот на свое попечение. Отец сначала согласился было на их просьбу, но потом, когда случился неурожай, стал обращаться с приемышами сурово: нередко доводил их до слез, попрекая каждым куском. Сестры наняли отдельную хату и стали поддерживать детей своею работой. Когда первые ребята подросли, взяли они еще четырех. Жили они пряжею шерсти. Ребята помогали сколько могли, а добрые сестры не покладывали рук.