Обхватив рукой шею Филдинга, я прижал его к себе и углубил поцелуй. Мой язык яростно двигался в нем. Так идеально, будто Филдинг создан для того, чтобы я целовал его именно так.

Он издал еще один нечленораздельный звук и дрожащими руками сжал мою талию. Я начал отвечать на это приглашение, притягивая его к себе для большего, желая чувствовать, как он сильнее прижимается в потребности тереться об меня и…

Вдруг я понял, что не хочу, чтобы Филдинг чувствовал, как я возбужден, потому что я был абсолютно тверд. И не хочу знать, что он в таком же состоянии или, к моему ужасу, нет. В любом случае, я не готов к этому.

Я отстранился, прерывая поцелуй и попытался взять себя в руки.

— Ну вот, — мой голос был хриплый и какой-то чужой. Я бросил один короткий взгляд на лицо Филдинга, и у меня перехватило дыхание.

Он стоял и смотрел на меня широко распахнутыми глазами. Зрачки почти полностью перекрыли радужную оболочку. Губы раскраснелись от поцелуев. Филдинг прерывисто дышал. В лунном свете я мог видеть красный румянец возбуждения на бледной коже его шеи. Черт. Он выглядел таким откровенно сбитым с толку и потерянным в своем желании. Мне потребовалась вся выдержка, чтобы не втянуть его в новые объятия и новый поцелуй.

— О, — сказал Филдинг тихим, ошеломленным голосом.

Я прочистил горло.

— Ну… э-э, как-то так.

Филдинг молча кивнул. И продолжал кивать. В кои-то веки он лишился дара речи.

— Ладно, — сказал я. — Уже поздно. Спокойной ночи.

Резко повернувшись, я потопал в свою комнату. Закрылся и прислонился к двери не в силах отдышаться. Я пытался сопротивляться, правда, но слишком далеко зашел. Поспешно стянув штаны, я схватился за член. Он был до боли напряжен и пульсировал рафинированным желанием — агрессивный, требовательный. Я старался ни о чем не думать, пока доводил себя до разрядки, но поцелуй не выходил из головы. Я все еще ощущал вкус губ, чувствовал, как чужой язык скользит по моему. Лучшее, что я мог сделать, — не думать о том, кому принадлежали эти губы и этот язык. Мне не потребовалось много времени.

Кончив, я сполз по двери на пол, мой дух пал вместе со мной.

Я просто невероятно, неслыханно облажался.

img_1.jpeg

10

Я был прав. Поцелуй с Филдингом оказался грандиозно глупой идеей.

Потому что, какие бы эмоции ни испытывал, стараясь разобраться в своих чувствах, я все же мог притвориться, что ничего не случилось. Но Филдинг… Филдинг абсолютно не умеет лгать и увиливать.

Уже на следующее утро стало ясно, что между нами не все в порядке. Филдинг едва взглянул на меня. Обычно утром по субботам мы проводили время дома. Филдинг отваживался на еженедельный телефонный звонок своей маме, а затем мы отправлялись на пробежку. Вечерами я работал в фитнес-центре, так что пол дня мы могли заниматься чем-то интересным: смотреть кино, играть в карты или обедать вне дома. Но в эту субботу Филдинг пробормотал что-то о лаборатории, схватил рюкзак и проковылял к выходу не поднимая головы. Он даже не остановился, когда я крикнул вслед, чтобы он захватил бутерброд.

В воскресенье Филдинг закрылся в своей комнате. Я сидел за кухонным столом и размышлял, как лучше разыграть карту «ничего не изменилось». Около трех часов дня Филдинг вошел в кухню и достал порцию замороженного йогурта. Он долго стоял у раковины, тщательно пережевывая, а я делал вид, что поглощен сочинением конспекта. Не выдержав, я поднял глаза. Филдинг таращился на мой рот с напряженным выражением лица. На парне была мешковатая футболка и джинсы, но его с головой выдал румянец возбуждения, горевший на шее. Ложка зависла на полпути ко рту и, подтаивая, йогурт начал капать обратно в стаканчик. Филдинг был так сосредоточен, что даже не заметил моего взгляда.

Я ощутил прилив возбуждения и похоти такой силы, словно мой живот взорвало картечью. Не говоря ни слова, я встал и скрылся в своей комнате.

На самом деле я точно знал, что происходит с Филдингом: поцелуй, так сказать, запустил его сексуальный механизм. И он не знал, как с этим справиться. Но чего же хотел Филдинг? Может быть, то была лишь сильная реакция на его первый внешний сексуальный раздражитель? Или он реально гей? Неужели я облажался и сделал все еще более запутанным и болезненным для него? И я должен беспокоиться об этом на гребаном пике моего собственного чувственного торнадо.

Я понятия не имел, что происходит с моим телом.

Годами абсолютно все, включая меня, были убеждены в моей натуральности. В средней школе я был звездой футбола. С девушками было все легко и просто. Репутация бабника, которой дразнили друзья, следовала за мной по пятам. Не стану отрицать, я намеренно тянул ее за собой в колледж, при каждом удобном случае подпитывая. Другие парни, похоже, находили это классным, а для меня подобная репутация служила защитой. Чем больше девчонок видело во мне бабника, тем больше я привлекал тех, кто хотел просто пошалить. И тем меньше меня воспринимали всерьез девушки, которые ожидали большего.

Это было правильно. Потому что мысль об отношениях пугала меня до чертиков. Ближе всего я сходился с парнями: Джон Дэвисон в средней школе, кучка сопляков в старшей школе с Дином Томасом в качестве моего лучшего друга, товарищи по футболу Чили и Коннор первые два года в Корнэлле, а затем Филдинг. Мы срослись, как сиамские близнецы, практически за одну ночь, стоило ему переехать. Так было всегда: женщины для секса, а парни — для душевного комфорта, и именно такой расклад меня устраивал.

В виду нынешней ситуации это немного тревожило. Факт, что у меня никогда не было девушки дольше недели, — это так себе статистика, верно? А факт, что я всегда предпочитал тусоваться с парнями? С Филдингом? И все же ничего из этого не делало меня геем. Я просто боялся обязательств, как и многие в моем возрасте. Не то чтобы я когда-нибудь хотел заняться сексом с парнем.

Вот только… Если бы я не сыграл труса и заглянул в некий ящик в своем подсознании, он оказался бы не совсем пуст, не так ли?

Помню, как подумывал о дрочке с Дином, когда мы учились в старшей школе. Просто потому, что это звучало грязно и круто. Но я никогда об этом не заговаривал — боялся, что Дин заподозрит во мне гея. Однажды в походе я почти предложил ему залезь в один спальный мешок и подрочить друг другу. В крови бурлило возбуждение и алкоголь, а вокруг ни одной девушки. Мне тогда пришла мысль: «Если ты не можешь быть честным со своим лучшим другом и сказать: «Эй, я возбужден и хочу кончить?» — тогда с кем?»

Но я не был честен с ним. Я держал рот на замке, и ничего не произошло.

Но все это можно списать на банальный подростковый гормональный всплеск. Это случайные мысли, все мальчишки думают о таких вещах. Черт возьми, наверняка я единственный, кто никогда по-настоящему не экспериментировал. А только воображал.

До поцелуя с Филдингом, который вывернул меня наизнанку. Даже воспоминания об этом превращали мою почти восьмидесятикилограммовую накачанную тушку в бесформенное желе.

Дерьмо.

Невыносимое напряжение повисло в доме почти на неделю. Филдинг мало разговаривал и почти ничего не ел. Я не знал, попытаться растормошить его или оставить в покое. Следуя прекрасной традиции засовывать голову в песок, я оставил все как есть. Надеясь, что само устаканится и я не потеряю лучшего друга. Как-то проблема решится.

***

В четверг, вернувшись после занятий домой, я обнаружил в гостиной Филдинга, распаковывающего две гигантские коробки. В них лежали рождественские украшения для небольшой искусственной ели, которая стояла уже собранная. Филдинг не успел украсить ее, игрушки и гирлянды все еще валялись вокруг.

— Откуда это? — удивленно спросил я.

— Мой папа. Я попросил его прислать что-нибудь подходящее.

Я порылся в коробке, забитой стеклянными украшениями ручной работы и дюжиной гирлянд с фонариками.

— Подходящее для чего? Для рождественской программы Марты Стюарт6? Это же дорогущее бутиковое дерьмо. Помочь тебе?

— Нет, я должен сделать все сам. У меня такой пунктик.

Я удивленно посмотрел на Филдинга, и он прыснул.

— Ха-ха, поверил! Боже, ты такой лопух.

— Оболтус, — фыркнул я.

Так мы и порешили. Нарядили елку, а оставшиеся огни развесили по каминной полке, фальш-камину и арке, разделявшей гостиную и кухню. Закончив, мы выключили верхний свет, и комнату залило сиянием рождественских огней.

Филдинг стоял перед елкой, запрокинув голову, с закрытыми глазами и широкой улыбкой. Он напоминал мне маленького мальчика.

— Ты знал, что, если встать вот так близко и закрыть глаза, то сквозь веки все еще можно видеть разноцветные огоньки?

Я улыбнулся.

— Ты и правда любишь Рождество, да?

Филдинг открыл глаза и смущенно пожал плечами.

— Думаю да. Я всегда проводил его с отцом.

— Разве ты с ним не часто виделся? Твои родители оба живут на Манхэттене, ведь так?

— Да, но мой отец много ездил по работе. А мама водила меня на такое количество занятий, что никогда не было времени повидаться с ним. Только обеды по воскресеньям. Но на Рождество все по-другому. Мне не нужно было заниматься. Я проводил с отцом несколько недель, и мы украшали дом и ходили на рождественские шоу. Знаешь, обычные вещи. Это было самое лучшее.

Я представил себе отца Филдинга этаким Гордоном Гекко7 в манхэттенском пентхаусе, ведущим юного Филдинга гулять в Рокфеллеровский центр. Не то чтобы обычная картина.

— Эй, если хочешь по-настоящему заурядную жизнь, тебе надо как-нибудь съездить в Пенсильванию. Мама готовит рождественский ужин в нашей маленькой кухне цвета авокадо в стиле семидесятых, моя младшая сестра бегает вокруг, с криками преследуя кошку, собака возится в снегу на заднем дворе, а отец со своим пивным животом смотрит американский футбол по телеку.

Филдинг посмотрел на меня так, словно перед ним пугающий вид пришельцев из космоса.