Никто не «косил» от армии, не тунеядствовал и не «ширялся» (я не знал ни одного наркомана!), а «гомики» сидели, где положено. Почти все стремились создать семьи и иметь детей. Холостякуешь? — Плати налог по бездетности. Вышла замуж, но хочешь с мужем пожить для себя? — Тогда твоя очередь оной подати. И никаких тебе гражданских браков, изволь-ка продемонстрировать штамп в паспорте — иначе в гостиницах спи с «женой» в разных номерах. А в двадцать три нуль-нуль: «отбой!» — никаких ресторанов, ночных клубов, баров и саун, посещений общаг, просмотра телепрограмм. Всем спать! «Не время, товарищи! Время классовых битв еще не прошло!»

Дебоширишь дома, выпиваешь, решил развестись? Погоди, дорогой, тебя заставят считаться с общественным мнением, и разберутся с тобой, вынеся соответствующий вердикт на заседании месткома или профкома. А если ты еще и член партии, то партком от души «всыплет» — мало не покажется. Что-что? Авторитарно, не демократично? Зато действенно и даже, в какой-то мере, черт возьми, естественно!

* * *

И конечно же, по-над «всея Русью Великой» колокольным звоном разливался метущийся и рвущий душу хриплый голос Володи Высоцкого... Это было поистине уникальное явление: Высоцким интересовались на всех этажах властной вертикали Страны Советов. Многие функционеры днем на работе, «клеймили» са́мого народного артиста, а вечером дома, с интересом его слушали. Слушали и восхищались.

Уникальность феномена Высоцкого заключалось еще и в следующем: на одной стороне — многотысячная армия «ратников» идеологического фронта из обкомов-райкомов, но им не верили. А на другой — Высоцкий, один-одинёшенек (пардон, вдвоем с гитарой), ему же верили безоговорочно. Народ с упорством и упоением изыскивал в песнях Владимира Семёновича скрытый тайный подтекст. Искали и находили, каждый — свой. Никогда не прощу себе, что не пошел, в своё время, на его концерт. Мог пойти, но не соизволил — помешала какая-то житейская ерунда, казавшаяся на тот момент очень важной. Думал, ладно, жизнь впереди длинная — еще удастся послушать. Эх, всю жизнь бы потом хвастался: ребята, я слушал Высоцкого вживую!

В молодежной среде считалось престижным разбираться в популярных западных группах и исполнителях. Это было, своего рода, признаком хорошего тона, показателем твоего преуспевания по жизни. Обсуждение новых модных альбомов и шлягеров происходило обычно с немного уставшим видом всезнающих специалистов. Напевать или просто цитировать тексты песен или, на худой конец, отдельные фразы из них на языке оригинала также приветствовалось. Но поскольку английский тогда преподавали на уровне «читаю и перевожу со словарем», чаще всего произносилось так же, как и слышалось — то есть почти полная абракадабра. Достать оригинальные слова было неоткуда, а безошибочно воспринять их на слух могли лишь единицы.

И не дай бог, если в приличной компании ты заикнешься, что тебе нравится творчество советской эстрады — всевозможные вокально-инструментальные ансамбли (ВИА), к примеру, «Голубые (или «Поющие») гитары», «Поющие сердца», «Лейся (или «Здравствуй»), песня», «Синяя птица», «Красные маки», «Веселые ребята», «Добры молодцы», «Орфей» и прочие. Минимум — насмешки, максимум — обструкция гарантированы тебе были железно. Конечно, песни наших ВИА звучали повсюду и, в силу несомненного музыкального достоинства многих из них, критично настроенной молодёжью совсем уж не игнорировались. Имелось ввиду другое: быть фанатом любой из этих групп считалось неприличным.

Хотя некоторые исключения допускались для «Песняров», «Цветов» (круче звучало «Группа Стаса Намина»), «Землян», «Аракса», «Самоцветов», Юрия Антонова, Александра Градского, Аллы Пугачевой, Софии Ротару, прибалтийских ансамблей и исполнителей. А уж если группа относилась к так называемому «андеграунду» («Машина времени», «Воскресенье», «Аквариум» и другие) — увлечение одобрялось: «фанатей» сколько влезет. Самое главное, чтоб официально не очень приветствовалось, а еще лучше, вовсе не одобрялось.

У советского «андеграунда» главным раздражителем для официальной общественности служили тексты. А у западных музыкальных групп? Если «Пинк Флойд» хотя бы пели «Брежнев тук (по-английски, взял) Афганистан, Рейган тук Бейрут», то в текстах «Битлз», «АББА» или «Бони М» ни слова антисоветчины. Если не считать таковыми бониэмовские фразы «хей-хей, Распутин, оу, ю, рашин — секс-машин» или «Оух, зоус рашинз...» И если средства на покупку лицензий для выпуска дисков Дина Рида, Джо Дассена, Мирей Матье, Тото Кутуньо, Джанни Моранди или оркестра Поля Мариа у государства всё-таки находились, то вожделенные «Битлы», «Пинк флойд», «Куины» или «Дип Папл» (некоторые с понтом растягивали «пё-ё-ёпл») — только на поганого качества, писанных-переписанных магнитофонных записях. Наличие фирменного винилового диска этих групп по значимости приравнивалось к владению книгой Булгакова или братьев Стругацких.

В результате сложилась преинтереснейшая ситуация: многие исполнители, которые критиковались или вообще игнорировались в молодом возрасте, нынче нами же, полысевшими, поседевшими, потолстевшими, оказались востребованными! А их песни, некоторые из которых вообще слушать считалось «западло», теперь воспринимаются нашим поколением с удовольствием! Звучание той, прежде «непрестижной, совковой», музыки зачастую усиливается еще и чисто ассоциативным восприятием, будучи накрепко связанным с нашей молодостью.

Нельзя также не упомянуть про расцвет интереса молодежи, особенно студенческой, к авторской песне, к бардам. Отношение к ним власть предержащих тоже было немного настороженным, поскольку никак не охватывались руководящим началом Ленинского комсомола. Авторская песня, звучавшая в любительских «Клубах самодеятельной песни» (КСП), в студенческих общежитиях или у лесных костров, вызывала подозрения. Не потому что КСП-шники были сплошь диссидентами (к таковым, и то лишь частично, могу отнести только Александра Галича), а поскольку их репертуар не утверждался всевозможными уполномоченными властью худсоветами. Сами они, как правило, не являлись профессиональными авторами и исполнителями, точнее, не имели соответствующих «корочек», официально не состоя в союзах композиторов или писателей. Мне понравилось очень точное определение авторской песне, как «фольклору городской интеллигенции».

Окуджава, Визбор, Никитин, Городницкий, Ким, Суханов, Крупп, Дольский, Клячкин, Долина, Матвеева, Якушева, Берковский, Кукин, Туриянский. Их песни светлы и чисты, грустны и ироничны, доступны и несложны. Они взывают к лучшим человеческим чувствам и учат любить родину. Но у всех один общий недостаток: я ни разу не слышал от самодеятельных авторов песен, славивших КПСС и Ленина.

И еще. Авторская песня была правдива, а правда во все времена — обоюдоострое оружие. Ежегодно летом тысячи любителей собирались на фестиваль самодеятельной песни имени Валерия Грушина под Самарой, пардон, под Куйбышевым. Но с 1980 года «Грушу», как в шутку кличут фестиваль КСП-шники, запретили. По слухам, каким-то функционерам не понравились некоторые песни предыдущей «Груши». В итоге, от греха подальше, был вынесен привычный незамысловатый вердикт: «мероприятие закрыть». Проведение Грушинского фестиваля возобновилось только в перестроечные времена.

Изредка по первому каналу телевидения поздно вечером шла популярная у молодежи передача «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». В ней подробно знакомили с творчеством и новинками эстрадных исполнителей братских стран социализма — чеха Карела Готта, болгарки Лили Ивановой, польской группы «Червоны гитары», венгерских «Омеги» и «Локомотива ГТ», информировали о ходе эстрадных конкурсов в польском Сопоте или на болгарском «Златният Орфее». А в конце... в конце передачи, «на закуску», ставили какой-нибудь клип «АББА», «Бони М», «Би Джиз», а то и «Пинк Флойд», «Дип Папл» или «Куин».

Знаете, когда программа этой передачи была наиболее насыщенна и интересна? В пасхальную ночь! Нечего по церквям ходить! Уверен, полное игнорирование религии в качестве естественного союзника — однозначно крупное упущение идеологических бонз эпохи развитого социализма. Ведь многие заповеди и нравственные нормы что христианства, что ислама были срисованы почти под копирку в свод «Морального кодекса строителя коммунизма». Понимаю, что в период становления власти большевиков религия была враждебно к ним настроена. Понимаю, что Владимир Ильич еще раньше «приласкал» религию незабываемыми определениями такими, как «вздох угнетённой твари» и «опиум народа» (почему-то все упорно произносили «опиум ДЛЯ народа»). Но ведь еще древние подметили: «всё течет, всё изменяется». И в годину тяжких военных испытаний мудрый Иосиф Виссарионович осознал, каким огромным положительным духовным, созидательным потенциалом обладает религия, использовав это во имя великой Победы. Так ведь нет же, упёртый и недалекий Никита Сергеич во всеуслышание пообещал показать советскому народу «последнего попа». Слава богу, «надорвался», но по инерции религия еще десятилетия три всячески унижалась.

На уровне массового глубинного подсознания нередко намертво впечатывалось: критикуют, осуждают, а, тем более, запрещают — значит круто; одобряют и тиражируют — значит фуфло. Всеобщее недоверие, недосказанность порой выливались в навязчивое желание людей всюду искать некий подсмысл, скрытый там, где его зачастую не было вовсе. А эзопов язык тогда можно было смело признавать вторым государственным.