8. Катрин. Дневник Альберта

Удобно устроившись на подушках, вытянув на кровати ноги, Катрин щелкнула выключателем ночника и открыла первую страницу.

«Альберт Элленджайт», – гласила надпись на форзаце.

Взгляд метнулся к куклам, стоящим на прикроватном столике.

Кто из них двоих неведомый Альберт? Женственный ли блондин с продолговатыми, зелёными глазами? Или черноволосый брюнет с выражением холодного презрения на лице?

Первая запись датировалась 29 сентябрём 1855 года.

«Дорогой дневник, я пишу эту муть, потому что мой психиатр глупее меня. Он считает, что это поможет мне осознать мотивы моих поступков и избавиться от чувства вины.

Впрочем, если бы не чудовищная, бесконечная, убийственная скука, я бы заниматься этим не стал. Но что ещё делать? Читать Библию надоело. Наблюдать за другими сумасшедшими неинтересно. Посетителей, которых хотелось бы видеть, ко мне не пускают, а тех, кого пускают, видеть хотелось бы меньше всего.

Итак, дорогой дневник, мы с тобой здесь, в этом богом забытом месте, под названием Ашер.

Пейзажи здесь красивые. Но наблюдать красоту природы долгими часами всё равно что любоваться на декорации вместо просмотра действия: в принципе бессмысленно и быстро надоедает.

К тому же при всех своих многочисленных красотах Ашер не что иное, как дорогостоящая частная психлечебница, где я заперт стараниями папочки.

Оказавшись случайным свидетелям нашей связи с Синтией и Ральфом, отец отнюдь не счёл подобные отношения для кого-то из нас полезными. Мне в жёсткой форме поставили ультиматум: либо я отправляюсь на лечение, либо о наших отношениях он ставит в известность маму.

Пришлось согласиться. Расклад казался правильным.

А вот Ральф так не считает. Его мнение: пойдя на условия отца, я поступил, как слабохарактерный, слюнявый щенок.

«Противнику уступать нельзя», - презрительно бросил он мне.

Возражать не имело смысла. Для Ральф что мой, что собственный отец – враги. А я не могу и не хочу видеть противников в близких людях.

Тем более, что в глубине души знаю – они правы.

Наши отношения с Ральфом и Синтией не что иное, как патология. Здесь нечем гордиться, не за что бороться. Это безнравственно.

А ещё я знаю, что сказал бы Ральф, услышь он мои мысли. Сказал бы, что ему плевать, нравственно оно там или безнравственно.

Ведь что такое нравственность по Ральфу Элленджайту? Условность. Набор табулированных знаков, признанных нормой. На это не стоит оглядываться. На это не стоит ориентироваться. На это стоит наплевать.

Для Ральфа важно то, что доставляет ему удовольствие здесь и сейчас. И плевать на всё остальное.

Нам хорошо вместе? Мы никому не доставляем проблем? Так в чём вопрос?

Когда он рядом, такая система координат выглядит вполне убедительной, и я соглашаюсь с ним. Не хочу идти наперекор, слишком дорожу его обществом и привязанностью. Слишком боюсь потерять ту тонкую нить доверия, что протянулась между нами.

Только вот на исходе второй месяц, как я заперт в Ашере, а Ральф ни разу так и не навестил меня. Так что любые рассуждения о привязанности и доверии между нами – лишнее.

Ральфу наплевать на мои чувства. На причины, побуждающие меня поступать так или иначе. Ему на меня, на все на свете – наплевать!

Такому отношению не научишься, с этим нужно родиться.

Ладно. Дьявол с Ральфом. Пусть и думает, и поступает, как хочет.

А я буду поступать так, как считаю нужным сам.

В любом случае я ведь не могу позволить, чтобы эта грязная история коснулась ушей матери.

Да, в нашей чокнутой семейке и прежде случалась любовь между кузенами. На неё даже принято смотреть сквозь пальцы – мол, вырастут мальчики, перебесятся, женятся, обзаведутся собственными детьми и всё забудется, как забывалось не раз.

Но l'amour à trois?

Да ещё с единокровной сестрой?

Мама не поймёт.

Нет! Всё что угодно, лишь бы не глядеть ей в глаза, осознавая, что она всё знает.

Как ни странно, сидя в этой глуши я не чувствую себя несчастным. Мне спокойно, комфортно. Я даже рад освободиться от бесконечных поисков приключений и наслаждений.

Так что отец в чём-то всё-таки прав».

6 октября 1885

«У меня сегодня день особенный – День Рождения.

Утро, вместо праздничного пирога и подарков, традиционно полагающихся на именинах, началось плановой встречей с лечащим доктором.

Господин психоаналитик полтора часа терзал мой слух наиглупейшими вопросами.

Монотонный голос раз за разом раздражал, терзая оголённые нервы.

Что я отношу к сексуальным девиациям?

Я выложил ему всё, что знаю. Разделил половые извращения как по отношению к объектам, так и по способу их реализации.

Изъяснялся я пространно и подробно, очень надеясь, что доктор устанет слушать и отстанет.

Он не отстал.

Любезным тоном предложил самому определить мои сексуальные отклонения, раз уж я так отлично разбираюсь в теме.

Не менее любезно я сообщил, что геронтофилия, зоофилия и педофилия не мой профиль. Эгсбиционизм глубоко мне чужд, чего о вайеризме не скажешь. Ещё я страдаю (или наслаждаюсь, это уж как посмотреть) приступами мазохизма, но слава богу, садистских склонностей за собой не замечал.

Считаю ли я необходимым лечиться от гомосексуализма?

Хм-м…

А зачем мне лечиться от того, чем я не страдаю?

Не в смысле того, что я наслаждаюсь процессом, просто гомосексуализм подразумевает наличие полового влечения к особям своего пола, а я к мужчинам такого не испытываю.

А как же Ральф?..

Ах! Вы заставляете меня краснеть, доктор!

Значит, вы в курсе моих маленьких шалостей? Что ж тут скажешь? Увы! Из любого правила, даже железного, случаются досадные исключения. Молодость – время поиска и эксперимента. Не всегда, к слову, удачного. К тому же Ральф – вы же его видели, доктор? У него совершенно андрогенная внешность. Как, собственно, и у меня. При определённом освещении и после определённой доза алкоголя или опиума нам обоим так легко сойти за женщин.

Если на то пошло, Ральф единственная особь мужского пола, делившая со мной постель.

Вслух я этого не говорил, но история наша запутанная и сложная. Отрицать наличие секса между нами было бы ложью, но, если опускаться до описания грубой физиологии, дело до непосредственной близости никогда не доходило. Между нами всегда была Синтия. В прямом и в переносном смысле. Но об этом, доктор, я вам рассказывать не стану. Джентльмену не следует порочить имя дамы.

Итак, на чём мы остановились?

Ах, да! Ральф был. Но лечиться от гомосексуализма я всё равно не буду. Считаю тему исчерпанной.

Отношу ли я себя к бисексуалам?

Доктор, помилосердствуйте! Да что же это такое?! Вы всё утро пристаёте ко мне с неприличными вопросами?

Ах, у вас работа такая? Надеюсь, она вам хотя бы нравится? Меня от ваших вопросов уже тошнит.

Хорошо. Если клятвенно обещаете отстать – отвечу: да-да-да! Я могу спать, как с женщиной, так и с мужчиной.

И вы тоже, кстати.

И большинство людей.

Да я и не утверждаю, что вы это делаете. Можете делать – это факт.

Не надо придавать сексу большого значения, доктор. Не стоит носиться с ним, как антиквар с раритетной вазой или курица с первым яйцом. Обсуждать можно любовь и ненависть, понимание и непонимание между людьми. Вот что интересно нормальному человеку. А если вы получаете удовольствие от скабрёзных рассказов – поздравляю! Вам пора стать собственным пациентом, доктор.

Что такое секс, по-моему?

Вы же обещали, что предыдущий вопрос – последний?

По-моему, секс, это телесный процесс, связанный с раздражением нервных рецепторов. Это как пищеварительная система, дыхание, сердцебиение. Хороший секс – это дело техники. Не обязательно испытывать эмоции к партнёру для того, чтобы достичь желанной разрядки. Раздражение нервных рецепторов в определённой последовательности и в определённом ритме даёт нарастание импульсов. Напряжение нарастает-нарастает-нарастает, доходит до точки кипения и потом – бах! Вы получаете то, что хотели – вожделенный оргазм. За ним следует разрядка.

Процесс закончен.

Как, собственно, наш и разговор.

Вы кончили, доктор?

***

Я зря сорвался.

Господин Ф. хороший доктор. Ответственный. Он просто честно пытался отработать папочкины деньги.

Совершенно незачем так на меня подозрительно и обиженно коситься, сударь. Я, кстати, идеальный пациент.

 Попробовали бы вы задать подобные вопросы Ральфу, сэр. Почувствовали бы разницу».

10 октября 1855

«Я ждал её всё время, каждый день, каждый час и всё же оказался неготовым к встрече.

Мой взгляд, изголодавшийся по женским силуэтам, по мягким изгибам волнующих женских фигур, с жадностью впитывал в себя образ Синтии.

Может ли в мире быть что-то более уродливое, чем современный фасон женского платья? Женщина просто безвозвратно тонет в наряде, её немилосердно расплющивает кринолинами и корсетами, давит грудой материала и китовыми усами.

Я не одобряю современной моды. Но Синтия мила даже в них.

Она очаровательна в любом костюме. Как, собственно, и вовсе без оного.

Новое, с иголочки, платье воздушными волнами лежало на широком кринолине, находясь в полной гармонии с алыми туфельками на трехдюймовых каблуках. Лиф платья туго обхватывал безупречную талию, подчёркивая волнующе упругую грудь.

Моя дорогая старшая сестрица являла образчик аристократических манер и благополучия, в совершенстве владела томной элегантностью и небрежной грацией.

Взгляд тёмных миндалевидных глаз, отсутствие резвости и молчаливость с лёгкостью вводили наших многочисленных знакомых в заблуждение насчёт её истинного характера. Люди принимали Синтию за леди, наделяя её в своём воображении такими прекрасными женскими качествами, как скромность, девичья стыдливость, домовитость, сдержанность в чувствах, самоотверженность.

Но всё это было Синтии чуждо. В действительно она резка в суждениях, заносчива, самовлюблена до крайности и до крайности же сластолюбива.