Глава восемнадцатая

Харпер

Наше время

Харпер сидела на кровати, поджав под себя ноги, и уставившись невидящим взглядом на белую стену напротив. Чай, который она заварила, уже остыл, и она со вздохом поставила кружку на прикроватный столик. Она даже не любила чай. Но он всегда казался обязательным атрибутом в моменты самоанализа и глубокой расслабленности.

Жаль только, она не продвинулась далеко с первым и не могла достичь второго.

Харпер щёлкнула пультом и включила программу новостей. Ведущий прогноза погоды указывал на карту за своей спиной, его голослился мягко и монотонно.

Опять будет снег. Ожидается похолодание. Сильное.

Харпер подумала о Лукасе. Он был сейчас совсем один, в совершенной глуши, где снега навалит до самых окон его маленькой хижины.

«Одиноко ли ему? Должно быть, не так ли?»

В жизни Лукаса не было абсолютно никого. Харпер признавала, что тоже одинока. Но, по крайней мере, у неё были друзья и общество, книги, сотовый телефон, телевизор, чтобы рассеять тишину и при необходимости создать иллюзию компании.

«Так вот почему он стащил журнал из полицейского участка? Чтобы было чем заняться в уединённые, совсем одинокие вечера, находясь посреди леса?»

Харпер задрожала, несмотря на то, что ей было тепло и уютно в своей кровати под мягким пледом. Ее пугала одна только мысль о глубокой, невыносимой изоляции, в которой, вероятно, был Лукас.

Потому что она это понимала. Конечно, не на том уровне, что Лукас. Но Харпер не могла припомнить времени, когда бы ни страдала от одиночества, от ощущения, что просто плывет по течению, отчаянно пытаясь ухватиться за что—нибудь, что ее удержит. Всегда безуспешно пытаясь вернуть то, что было вырвано из её жизни так внезапно и необъяснимо.

«Любовь. Дом. Уют».

А теперь… она нашла машину, сможет похоронить родителей, и всё же чувствовала себя такой же опустошенной, как и всегда. Такой же потерянной. Все такой же одинокой. Ведь то, что она действительно пыталась вернуть, не будет найдено там, где она искала.

Разделял ли они с Лукасом похожее одиночество? Наверное, нет. Он слишком одичал за то время, что был оставлен на произвол судьбы, по причинам, которые ей вряд ли когда-либо понять. И даже если забыть о его невероятном одиночестве — хотя само по себе оно казалось, по меньшей мере, катастрофичным — как он выживет без возможности охотиться, ведь его лук и стрелы были взяты шерифом на экспертизу?

Харпер вспомнила охотничий нож, привязанный к бедру Лукса, тот самый, который, он собирался использовать для поимки ужина. Тогда это ее ошеломило, и даже сейчас она была смущена. Что Лукас собирается делать? Наброситься на животное, а затем перерезать ему горло, содрать кожу и…

Харпер плотнее закуталась в одеяло, и, осознав, что морщится, и немного расслабила мышцы лица. Она не была новичком в охоте, но никто из её знакомых не хотел участвовать в таком близком, можно сказать личном убийстве, которое предполагалось при использовании ножа.

Так что же Лукас собирается делать теперь? У него нет хорошего оружия для охоты, и с тех пор, как убит Исаак Дрисколл, отсутствует какой-либо контакт с внешним миром. Он сказал, что выживал до встречи с Дрисколлом, справится и теперь. И это может быть правдой. Но что, если ему действительно что-то нужно? Что, если он заболеет или получит травму? Возможно, он был изолирован раньше, но теперь… теперь он был полностью отрезан от окружающего мира.

— Что же мне делать?

— Хм. Я думаю, ты мог бы начать проклинать Бога. Обычно это мое лучшее решение. Делать это очень громко и с большим возмущением.

— Это работает?

— Нет, в целом. Всё это заставляет меня чувствовать себя маленькой и беспомощной…

— Муравей, проклинающий Бога с вершины травинки.

Почему эти слова Лукаса прозвучали так знакомо? И почему они показались… более утонченными, чем она ожидала услышать от человека, который обладал скромным словарным запасом, редко и мало говорил и не имел доступа к книгам?

И всё же Лукас цитировал кого-то известного. Или какое-то произведение. Вот почему эта фраза кажется знакомой. Она из книги или стихотворения — Харпер была уверена. Она каким-то образом знала эти слова. И Лукас, сказав их, похоже, сразу об этом пожалел и быстро сменил тему.

Отбросив плед, Харпер встала с кровати и взяла ноутбук. Сев обратно, она включила его и, открыв браузер, набрала слова, произнесенные Лукасом, в строке поиска.

— Я так и знала, — пробормотала она, чувствуя, как колотится её сердце.

Это была одна из самых непонятных цитат из «Графа Монте-Кристо».

Её дикарь процитировал Александра Дюма.

«Её дикарь? Не совсем её, но…»

Дикарь процитировал Александра Дюма.

Харпер на мгновение уставилась на компьютер и закрыла глаза. Смутный образ матери мелькнул у неё в голове.

…Харпер сидит на скамейке рядом с папой, а мама идет к ним, улыбаясь. Отец что-то ей говорит. Мама смеется, кладет на скамейку бирюзовый рюкзак, целует отца, а потом берет Харпер на руки и спрашивает, что они принесли на обед…

Этот бирюзовый рюкзак. Мама носила в нём свои классные заметки. Отец шутил, что это делает её похожей на одну из старшеклассниц, а не на учительницу. Учительницу английского языка, которая всегда включала в программу свой любимый роман: «Граф Монте-Кристо».

Приглушенный звон вернул Харпер в реальность. Она выпрямилась и повернула голову на звук. Сотовый телефон. Она встала, ощущая себя немного растерянной, и поспешила к сумочке, которую оставила висеть у двери. Когда она ответила, у неё перехватило дыхание.

— Харпер, привет. Это Марк Галлахер.

— О, здравствуйте, — сказала она, возвращаясь к своей кровати и садясь. — Как у вас дела?

— Всё в порядке, спасибо. Слушай, я надеюсь, ты поможешь мне ещё кое с чем.

Она услышала шум на заднем плане, похожий на шуршание бумаги.

— Да, конечно. Вы узнали что-нибудь об этих книгах из библиотеки Мизулы?

— Нет ещё, но скоро поеду туда. Я просматривал записи в дневниках Дрисколла, и некоторые из них вводят меня в настоящий ступор.

— Что же?

— Ну, например, вот это: «Сегодня утром я заметил белохвостого оленя, который ел сырую рыбу на реке. Кажется, он был рожден, чтобы выживать в суровых условиях, ведь он готов есть всё, что угодно, лишь бы сохранить себе жизнь. Вне зависимости от того, вкусно это или нет».

Харпер нахмурилась.

— Олень, который ест рыбу?

— Вот это меня и смущает. Я погуглил этот момент, но не нашёл никаких упоминаний, что олени могут есть рыбу.

— Точно, они ведь травоядные, — сказала Харпер, удивившись не меньше агента Галлахера.

— А как насчет крайних случаев вроде… сильного голода или очень долгой зимы, что-то в этом роде? Редких, особенных ситуаций?

Харпер в задумчивости прикусила губу.

— Животное может съесть всё, что угодно, если оно голодает, но как олень мог поймать рыбу?

— Может быть, она уже была мёртвой и лежала на берегу реки?

— Пожалуй… только такое объяснение и может быть.

— Значит, если бы олень был сильно истощён и нашёл на берегу мёртвую рыбу, то мог бы её съесть?

— Животные будут делать то, что должны, чтобы выжить. Поэтому да, мог бы. Но, как правило — нет, олени не едят рыбу.

— Хорошо, я хотел уточнить у тебя этот момент. Япытаюсь со всем этим разобраться, но всё так… странно. Похоже, что Дрисколл наблюдал за одним конкретным опоссумом, одним конкретным оленем и одним конкретным волком.

— Зачем ему это делать? И откуда ему было знать, что это тот самый?

— Понятия не имею. Если у тебя появится какая-нибудь идея по этому поводу, ты дашь мне знать?

— Конечно.

— Спасибо, Харпер.

— Не за что. Э-э… Есть какие-нибудь новости? — помолчав, спросила она, зная, что не должна уточнять, о чём именно речь.

— Пока нет. Специалисты немного заняты, но я надеюсь получить информацию к завтрашнему утру. Тогда они смогут отдать тела, чтобы ты сделала всё необходимое.

Харпер некоторое время молчала, переваривая услышанное. Это было то, на что она так долго надеялась — возможность упокоить своих родителей, — но надвигающаяся реальность заставила её сглотнуть мгновенно подступивший комок в горле. Ей нужно было начать думать о похоронах или кремации, и как за это заплатить. Ей нужно было начинать звонить и договариваться, но всё, что она хотела — лежать под пледом на кровати и пить чай, который ей не нравился.

— Харпер? Ты здесь?

— Да, извините. Мне также интересно, что было найдено в машине или в багажнике? В частности, бирюзовый рюкзак? Он принадлежал маме, и она всегда убирала его в багажник после уроков.

В ту ночь они взяли внедорожник мамы, потому что дороги обледенели, а у машины мамы были совершенно новые шины. Харпер помнила это, потому что ей нравилось ездить в машине отца — в машине шерифа, — и она жаловалась, что в тот вечер они едут не в ней. Последняя поездка на машине, которую она когда-либо совершала со своими родителями, а она только и делала, что ныла и дулась тем вечером. И вот это она помнила. Ксвоему великому сожалению и стыду.

— Нет. В багажнике не было ничего, кроме разорванного одеяла.

Харпер нахмурилась. Возможно, её мама оставила рюкзак где-то в другом месте, но эта проклятая цитата не давала покоя.

— Ладно, спасибо. — Она на мгновение замолчала. — Агент Галлахер, могу я спросить, есть ли какие-нибудь новости, связанные с Лукасом, с экспертизой его стрел или анализом ДНК? Если вы не можете сказать, я пойму…

— Следы крови были найдены на всех принадлежащих ему стрелах, но это кровь животных. Нет следов человеческой. И ни на одной из стрел, использованных в убийствах, нет его ДНК.

Харпер медленно выдохнула. Она чувствовала себя немного странно из-за внезапного прилива облегчения, но и отрицать эти смущающие эмоции не хотела. Что-то внутри неё болело и переживало за Лукаса. Кроме того, она даже представить не могла, что он — убийца.