Смотрю вниз на свои ботинки, но парень, присев, заглядывает мне в лицо и ухмыляется.

— Есть у вас пожелания, баронесса Ротшильд? — протяжно спрашивает он.

«Можно забрать деньги? Мне нужно угостить тебя выпивкой, чтобы ты рассказал о моем отце». Добрым, но, честно говоря, безумным взглядом пытаюсь передать эти намерения.

— Ничего не могу придумать. — Кошусь в сторону, притворяясь невозмутимой, а втайне мечтаю провалиться сквозь землю.

Есть плюс — я больше не думаю о своем мертвом отце. Вот и прогресс намечается.

— «Копакабана»! — поступает предложение.

— «Девушка из Кавана»! — кричит кто-то другой.

— «Член в коробке»!

Малаки оглядывает толпу и смеется. В ту же секунду, как он отводит взор от моего лица, у меня словно отбирают тепло. Однако его раскатистый смех горячим воском ощущается в животе.

Он выпрямляется.

— Что за звонкий болгарин это предложил?

Парень в зеленом берете и оранжевом твидовом пиджаке поднимает руку и машет.

— Не болгарин, а англичанин, — самодовольно усмехается он.

— Господи, еще хуже, — невозмутимо заявляет Малаки, и все заливаются смехом.

Я пользуюсь передышкой, чтобы замедлился пульс, и улыбаюсь вместе с остальными. Ха-ха, как смешно.

Малаки возвращается на место и перекидывает через плечо ремень от гитары. У него стройное, но мускулистое тело человека, работающего не в зале, а на поле. Малаки показывает гитарой на меня, и все поворачиваются в мою сторону.

— Я не в восторге от девушек, которые не знают, чего хотят. — Он поднимает темную густую бровь. — Однако нутром чую, что ты заставишь меня передумать.

Он начинает играть. Может, потому что я пристыженная, ранимая и грустная, но капитулирую перед звуками его мелодии, закрываю глаза и отпускаю все плохое. Мне кажется, что эта песня оригинальная, потому что слова незнакомы. Слишком хорошие, чтобы быть хитом. Он поет совсем иначе, чем пел «One». Каждое отдельное слово прорывает ему плоть. Волдырем, шрамом, ожогом.

Слабость, ненависть, страсть,

Я бы хотел согреть твою душу пламенем,

В комнате, полной потерянных девочек и скверных несчастных мальчишек,

Ты найдешь меня, окунешь в лед и заглушишь белым шумом.

Хочу видеть мир твоими глазами и влюбиться,

Но больше всего на свете боюсь, что тебя не существует,

Потому что в моей сказке нет красавицы,

Только одинокое печальное чудовище.

Я двигаюсь, хотя этот парень даже не дотронулся до меня, и чувствую его прикосновения, хотя он даже пальцем меня не задел. Его дед прав. Малаки — проблема.

Зрители так притихли, что я начинаю сомневаться в том, что все это происходит на самом деле. Перестаю покачиваться и открываю глаза. С изумлением вижу, что вся улица смотрит на него. Даже официантки в ресторанах и кафешках стоят на пороге и с восхищением слушают его голос.

А что Малаки? Он смотрит на меня.

Я подхватываю камеру и делаю фото, как он поет.

Закончив, Малаки делает легкий поклон и ждет, когда стихнут аплодисменты и выкрики. Он игриво шевелит бровями, не сводя с меня глаз, словно обещает, что мы переспим. Это глупо, потому что мне восемнадцать и я не сплю с кем попало.

Пока я спала только с одним человеком — с выпускником Тейлором Киршнером, потому что мы долго встречались и не хотели уезжать в колледж, неся бремя неудобной девственности.

Но Малаки я верю. Мы переспим.

Верю, потому что он как раз такой. Таким, полагаю, был и мой папа. Совершенно безбашенный, духовно страдающий, морально надломленный Ромео, который с вашего позволения ломает кровати, сердца и силу воли. Без злого умысла. И не потому что хочет. Просто ничего не может с собой поделать. Он рушит все на своем пути. Этот недооцененный, красивый и гениальный парень наделен талантом, о котором никогда не просил, но он умело им пользуется. Его дарование, обаяние и красота — оружие, и в эту секунду оно направлено против меня.

Я вижу, как он зачерпывает деньги из чехла и засовывает их себе в карман. Круг становится реже и постепенно рассасывается. К Малаки подходят две девицы-студентки, игриво заправляя волосы за уши. Он напропалую флиртует с ними, то и дело поглядывая на меня, чтобы убедиться, что я никуда не ушла.

Я хочу объяснить, что не ухожу только из-за своего отца. Скажу ему сразу, как он закончит.

И раз уж Малаки доволен тем, что я еще жду, то не чувствую вины, когда снова вытаскиваю камеру и делаю фото, как он закидывает гитарный чехол себе на плечо и удостаивает одну из девушек поцелуем руки.

— Польщен, но видите ли, я обещал разрешить этой щедрой, пусть и немного навязчивой девице угостить меня пинтой пива.

Я опускаю камеру и смотрю на него, изогнув бровь. Он расплывается передо мной в улыбке, а девушки, мечтательно хихикая, несутся к автобусной остановке и на ходу подталкивают друг друга.

— Учитывая произошедшее, думаю, ты и сам в состоянии угостить бокалом эту щедрую, пусть и немного навязчивую девицу. — Я засовываю камеру обратно в рюкзак и набрасываю капюшон куртки на голову.

— Только если она отправит мне копию этого снимка. — Малаки кивает на мой рюкзак и блаженно улыбается.

— Чего ради?

Он подцепляет большим пальцем ремень на чехле и неспешно подходит ко мне. Останавливается, когда мы можем вдыхать запах друг друга.

— Чтобы у меня был ее адрес.

— Ну и кто теперь навязчивый?

Я скрещиваю на груди руки.

— Я, — ухмыляется парень. В его завораживающих глазах броского фиолетового цвета словно отражается весь мир. — Определенно, я. Ты американка?

Я киваю. Он обводит меня взглядом.

У него фиолетовые глаза как у деда. Но немного другие. Яснее. И такие глубокие, что утащат на самое дно, если не проявлять осторожность.

Я разворачиваюсь и иду в обратную сторону, зная, что он пойдет за мной. Так и происходит.

— Что за история? — Малаки засовывает руки в передние карманы.

— Давай где-нибудь присядем? — Я пропускаю его вопрос мимо ушей и оглядываюсь по сторонам.

Хотелось бы выпить и что-нибудь съесть. Полагаю, у любого нормального парня возникнет куча вопросов, что мне от него надо, но похоже, Мала нельзя отнести в эту категорию. Он кивает головой в обратном направлении, и мы разворачиваемся. Теперь я иду за ним.

Пользуется ситуацией. А уличный певец в этом мастак.

— Есть у тебя имя? — спрашивает он.

Я иду за ним. Едва поспеваю.

— Аврора.

— Аврора! Принцесса Аврора из?..

— Нью-Джерси. — Я закатываю глаза. Ну что за кривляка.

— Нью-Джерси. Ну конечно. Известный обработанным мясом, чижом⁷ и Джоном Бон Джови, хотя последним попрекать тебя не стану.

— Какая невероятная забота.

— Что сказать? Я тоже щедрая душа. Имей в виду: все известное мне о Нью-Джерси я почерпнул из реалити-шоу «Пляж». Мама безнадежно влюблена в того, у кого геля на волосах столько, что можно заполнить им бассейн.

— Поли Ди, — я улыбаюсь и киваю.

Внезапно мне становится жарко. Нужно снять камуфляжную куртку. А, может, и толстовку. Расчехлиться. Стащить с себя слои одежды.

— Он самый. — Малаки щелкает пальцами. — Но я уверен, что ты и твоя семья совсем не похожи на него и его пережаренных на солнце друзей.

Я кусаю большой ноготь.

— Вообще-то моя мама была бы там практически королевой. Она на двадцать пять процентов состоит из автозагара, на двадцать пять — из лака для волос и на сорок — из тесной одежды и краски для волос. Она крайне огнеопасна.

— А куда делась оставшаяся десятка? — смеется он и смотрит на меня непонятным взглядом.

— Она не очень хороша в математике, — невозмутимо отвечаю я.

Малаки откидывает голову назад и так громко хохочет, что от его смеха у меня внутри что-то трепещет. В моем городе парень вроде него обязательно выгодно воспользовался бы своей внешностью — стал бы актером, моделью, медийной персоной или занялся бы еще какой-нибудь мнимой работенкой. Маму хватил бы удар, если бы она услышала смех Малаки. Он буквально смеется каждой морщинкой. Сплющивается каждый миллиметр его плоти.

— Я — Мал, — говорит он.

Мы еще идем, и он не может пожать мне руку, поэтому просто пихает плечом и стягивает с моей головы капюшон, открывая лицо.

— А ты? Разрушишь какие-нибудь стереотипы об ирландцах? — спрашиваю я.

Мал резко поворачивает за угол. Я за ним.

— Боюсь, что нет. Я католик, маменькин сынок и вполне работоспособный алкоголик. Мой дед… вообще-то формально он мне не дед. Отец Доэрти — католический священник, но мамин папа умер совсем молодым, и отец Доэрти, его брат, был так добр, что растил ее как собственное дитя. Короче, он научил меня делать рагу, и оно по сей день единственное блюдо, которое я умею готовить. Я живу на ферме с непомерным количеством овец, и они все кретины. Светлому пиву я предпочту темное, позу не сзади, а миссионерскую, считаю Джорджа Беста⁸ богом и уверен, что коричневый соус лечит все, кроме рака, включая похмелье, несварение желудка и, вероятно, гепатит С.

— Мы… поразительно шаблонные для наших родных краев персонажи. — Я перекатываю кольцо через дырочку в носу. Постоянно так делаю, когда нервничаю, чтобы хоть чем-то занять руки.

— Стереотипы существуют, потому что в них есть зерно правды. — Мал останавливается, поворачивается и стучит по крыше старого «форда» цвета гнилых зубов. — А теперь пошли. Нам есть куда пойти, есть что посмотреть, и, боюсь, придется тебе сесть за руль.

— А?

— Принцесса Аврора из Нью-Джерси, ты не смотрела ни одной старой доброй мелодрамы? Где в самых лучших в истории кинематографа сценах первой встречи женщина куда-то везет мужчину? «Когда Гарри встретил Салли», «Поющие под дождем», «Тельма и Луиза»...

— В последнем не было сцены первой встречи. И Джина Дэвис не мужчина.

Я не могу удержаться от смеха. Как он осмелился растопить мое сердце до того, как я оказалась готова оттаять?

— Да что ты говоришь. — Он кидает мне в руки связку ключей, и я инстинктивно ее ловлю. — Карета подана, мадам придира.