Глава 32

– Сюда, – тихо сказал Кейн.

Никс стиснула зубы и попыталась сориентироваться. Теперь они спешили, быстро двигались бок о бок, пока он вел ее глубже в ту часть тюрьмы, которую она не узнавала. Тот факт, что туннель становился все уже, а чужие запахи – заключенных или охранников – тусклее, заставил ее осознать, насколько они далеки от намеченного планом пути.

И как далека она была от Шака...

Кейн остановился без предупреждения. И обходя его, Никс нащупала под свободной туникой оружие.

Обернувшись, она наставила на него пистолет.

– Куда ты меня ведешь?

Одна из голых лампочек оказалась прямо над ним, поэтому по его лицу было трудно что–то прочитать. Под бровями залегли тени, так что его глаза были скрыты, и темные одежды заставляли его выглядеть еще более угрожающе.

– Сейчас, сейчас. В этом нет необходимости.

– Я выстрелю тебе в лицо. Мне плевать. И ты увел нас так далеко от Улья и всех остальных, что никто не услышит выстрела.

Кейн спокойно посмотрел на дуло девятимиллиметрового.

– Дорогая леди, я пытаюсь спасти тебя.

– Я хорошо знаю, как умеет лгать Глимера. И ты увел меня с намеченного пути, увел подальше от Шака. Такого в плане не было.

Пол под ней странно завибрировал, подошвы ботинок передавали вибрации к ступням и выше к голени. Но она не смотрела вниз. Она не сводила глаз с укрытых капюшоном глаз аристократа.

– Верни меня к Шаку, – потребовала она.

– Я не могу, – тихо сказал Кейн. – Слишком поздно.

Снова грохот, а затем с потолка туннеля посыпались мелкие камни и пыль.

– Верни меня к нему прямо сейчас, черт…

Без предупреждения ее отбросило к стене взрывной силой землетрясения. Пистолет, что подарил ей дед, чуть не выскользнул из рук, и в этот момент Кейн пригнулся и бросился вперед, обхватив ее за талию. Они боролись за оружие, в то время как земля продолжала двигаться под ногами, превосходящая мужская сила побеждала, а она никак не могла найти выигрышную позицию.

Как только камни начали падать, он схватил ее за руку, вывернул за голову и придавил.

Никс подняла голову как раз в неподходящий момент и поймала фрагмент каменной стены пещеры размером с футбольный шлем прямо своим затылком. Боль взорвалась в черепе, и дух борьбы покинул ее. Когда ее тело обмякло, Кейн выхватил пистолет и потащил ее куда–то. Зрение затуманилось, носки ее ботинок то появлялись, то исчезали перед ее глазами, и она велела себе взять себя в руки и освободиться…

Самый яркий свет, который она когда–либо видела, вдруг устремился ей на лицо.

Это было Забвение.

Это должно быть Забвение.

От грохота в голове ее мысли путались, но она знала довольно хорошо, что ослепительный свет означал, что она умирает, и к ней подступала мистическая вечность Девы Летописецы, чтобы забрать ее с собой.

Дальше будет дверь.

Будет туман и дверь. Ее дядя по отцовской линии испытал клиническую смерть буквально за сутки до реальной. И он был в сознании, чтобы описать увиденное.

Яркий свет. Туман. Дверь.

В тот первый раз ее дядя помедлил у двери… и стал прошедшим[9]. Но когда Забвение вернулось за ним, он решил открыть эту дверь. Если открываешь и переходишь? То навсегда остаешься на другой стороне... там обретаешь своих близких, тех, что ушли когда–то, и они ждут тебя. Там будет ее отец, ее мамэн и бабушка тоже. И Жанель.

Боже, было бы хорошо снова увидеть сестру и родителей, хоть ее и беспокоило то, что Пойзи останется с их лжецом–дедушкой... черт, и Шак. Хотя у них не было будущего, она не хотела умереть практически у него на руках. Словно это было дополнительным бременем к и так уже плотно набитому мешку их жизненного дерьма…

Послышался рокот, который все нарастал.

А потом… запах газа? Как будто землетрясение повредило бак с горючим, из которого заправляли грузовики, о которых они говорили?

Может, судьба обернулась против Кейна.

Может, они оба умрут сегодня вечером, даже если у него и был заряженный пистолет.

Когда Шак вошел в личные покои Надзирателя, его взгляд упал на огромную кровать. В четырех суровых стенах она возвышалась над аскетичным пространством.

Стальные цепи, свернутые в каждом из четырех углов, вызывали в нем ярость.

– Вытащи руки из карманов, – приказал Надзиратель.

Он приблизился к матрасу. Единственная простыня укрывала мягкую поверхность, и стоя перед местом, где его столько раз раскладывали, он думал о Никс… но ему пришлось быстро вычистить ее образ из своего сознания. Некоторые вампиры умеют читать мысли. Даже если Надзиратель не умел, то он определенно мог считать выражение его лица.

Раздался щелчок.

– Я хочу видеть твои руки прямо сейчас.

Шак оглянулся через плечо: рядом с Надзирателем стояли двое охранников.

– Не рано ли подкрепление? – Шак негромко рассмеялся. – Тебе не кажется, что они могут понадобиться в другом месте?

– Я тороплюсь. Они помогут тебе занять позицию – после того, как ты вытащишь руки из карманов.

Шак и раньше испытывал гнев. И ненависть. Он был в ситуациях с Надзирателем, когда он был унижен настолько, что казалось ниже падать уже некуда. Но никогда еще он не чувствовал такой всепоглощающей ярости…

Пистолет выплюнул транквилизатор с характерным звуком и, услышав его, он проклял то, что гасило сейчас его эмоции. Не было времени думать или чувствовать. Укол боли в грудной мышце служил визитной карточкой последующего транса, и почти сразу его тело обмякло, и он рухнул на пол.

Хуже всего было то, что, несмотря на потерю контроля над телом, разум оставался ясным. Поэтому он полностью осознавал, что Надзиратель приблизился к нему вплотную.

Капюшон повернулся к охранникам.

– Оставьте меня. Стойте у двери.

Раздался щелчок, когда его заперли наедине с Надзирателем, а затем его оседлали, черная драпировка качнулась, когда черный ботинок приземлился рядом с его телом. Капюшон двигался вперед и назад, пока он качал головой.

– Ты принес сюда пистолет. Ты разочаровал меня.

Надзиратель склонился над ним, и Шак почувствовал, как его руку подняли и отбросили в сторону, ладонь ударилась о пол, приземляясь мертвым грузом. А потом оружие оказалось перед его лицом, так близко, что если бы он сосредоточился на нем должным образом, его глаза бы окосели.

– Это. Ты принес это мне. – Из другого рукава появилась другая рука, и Надзиратель проверил оружие. – Он заряжен… и он местный. Ты принес в мой дом гребаный заряженный пистолет одного из моих охранников?!

Надзиратель занес девятимиллиметровый над плечом, и Шак приготовился к удару рукояткой…

До того как последовал удар, Надзиратель оторвался от него и зашагал вокруг, черная мантия развевалась из–за яростных метаний. В своем параличе Шак получал удовольствие от этого гнева…

Надзиратель резко остановился.

– Ты думал убить меня? Думал, придешь сюда и прикончишь меня? Ты, ублюдок.

Пистолет был направлен прямо на него, дуло чуть дрожало.

Шак уставился в черную дыру, откуда должна была вылететь пуля. В его жизни было несколько моментов – не много, но они случались – когда он на короткое время уверовал, что умрет: во время болезни, еще в молодости. Во время превращения. А потом еще дважды с тех пор, как попал в тюрьму.

Но ничего подобного с ним еще не случалось.

Из–под капюшона Надзирателя раздался гортанный рев, когда пистолет выстрелил, и не один раз, а много, и Шак был полностью парализован. Его могла спасти разве что каменная стена. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Хлоп…

Внезапно пистолет направили на дверь, и Надзиратель заорал:

– Убирайтесь! Прочь отсюда, пока я вас не призову!

Дверь захлопнулась, вероятно, потому, что охранники побоялись, что им подадут свинец в качестве Последней Трапезы.

Надзиратель подошел к Шаку, взял пистолет двумя ладонями и направил дуло ему в лицо. С такого расстояния его голова взорвется, как дыня, когда тот нажмет на курок.

И пока Шак размышлял о своей смерти, его самым большим сожалением было то, что он не узнает, благополучно ли выбралась Никс. Что он не мог спасти ее. Что…

– Открой свои глаза! – закричал Надзиратель. – Ты откроешь глаза и будешь смотреть на меня, пока я буду тебя убивать…

Он и не подозревал, что закрыл веки, но снова открыл их, потому что не хотел быть трусом. Он будет смотреть своей смерти в лицо. Все это время он знал, что этим все закончится, и столько всего было на его совести, на его сердце. Только было уже слишком поздно.

Надзиратель наклонился еще ближе.

– Ты сам сделал это с собой. Ты выбрал это…

Шак застонал, отрицая.

– Сволочь. Гребаный ублюдок! – залаял Надзиратель.

Раздалось еще несколько выстрелов, и Шак не дрогнул… и не только потому, что ему дали наркотик. Он смотрел прямо на капюшон, на сетку, закрывающую лицо. Ирония заключалась в том, что Надзиратель пострадает больше, чем он. Гнев и жажда возмездия – чувства преходящие, а вот его смерть уже не обратить. Последуют эпические сожаления, и что, если Забвение существует? За все свои деяния Надзиратель отправится в Дхунхд. Для него дверь Забвения будет закрыта. Тем временем Шак будет ждать Никс. Целую вечность он будет ждать свою женщину, своего боевого ангела, который показал ему, что в какой бы ловушке он не находился, его душа остается навсегда свободной.

Свободной любить ту, кого он хочет любить.

Никс.

– Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Пули прекратили рикошетить, резкий звон затих, гулкие взрывы смолкли.

Щелк, щелк, щелк…

Надзиратель снова и снова нажимал на курок, складки и рукава одеяния судорожно колыхались, а из–под капюшона выбивалось дыхание, ритмичное как барабанная дробь.

Шак просто смотрел вверх, не моргая, несломленный... непокоренный, хотя он и лежал на спине и не мог двигаться. Конечно, он истекал кровью, и это объясняло, почему его неподвижное тело не чувствовало всех ран, и он не ощущал удушья.

– Я ненавижу тебя, – рычал Надзиратель. – Я, мать твою, ненавижу тебя.