Глава 30

– Пойдешь со мной в купель?

Шак не мог сказать точно, сколько он позволил своей женщине отдохнуть. Но когда те же внутренние часы, которые всегда помогали ему отслеживать график охраны, затрезвонили, он ощутил позыв к действиям.

И он действительно хотел, чтобы Никс обязательно приняла ванну перед тем, как они двинутся в путь.

У нее на спине уже была мишень. Если Надзиратель почует его запах на ней? Разверзнется ад и преисподняя.

Никс зашевелилась рядом с ним, ее темные ресницы затрепетали, а взгляд был рассеянным и удовлетворенным. Улыбнувшись, Шак прижался к ее рту. И не удержался. Лизнул губы. Их тела не были соединены, но он сразу же захотел вернуть то слияние, и судя по тому, как ее рука скользнула по его затылку и притянула его к себе, это чувство было взаимным.

– Пойдем, – повторил Шак. – Примем ванну вместе.

Шак поднял ее и отнес к бассейну. Никс лежала в его руках, ее вес нисколько не тяготил его, а радовал как ценный дар, и он с удовольствием держал ее, пока она снимала футболку и бюстгальтер…

Вид ее обнаженной груди прервал его мысли, и Шак поставил ее на ноги, так, что теперь она раскрылась во всей своей обнаженной красе его очарованным глазам. Исчезло все, кроме великолепной плоти, расщелины ее лона, плоского живота и прекрасных грудей.

Никс улыбнулась ему улыбкой, наполненной древней мудрости, и ступила в купель. Сначала одной ногой. Потом другой.

И погрузившись в бурлящую теплую воду, Никс стянула повязку с волос.

Шак действовал не столь изящно. Он скинул штаны так резво, словно они оскорбляли его моральный кодекс, и когда выпрямился, его возбуждение было настолько явным, что выступало между бедер под прямым углом. Прежде чем он присоединился к Никс, он сунул руку за один из камней, обрамляющих купель, доставая кусок травяного мыла, который здесь оставил.

Он прыгнул и нырнул под воду, игнорируя мрачное волнение. Шак не знал, сколько времени у них осталось… неправда, он знал и ненавидел это знание. Поэтому, когда он вынырнул из воды с прилипшими к черепу волосами, он не позволил себе потратить хотя бы мгновение на воспоминания о том, как он раньше использовал именно этот кусок мыла.

Воспоминания все равно пришли. Здесь он мылся, когда все заканчивалось. Здесь он очищал себя от запахов и следов после того, как его использовали.

Он бы предпочел нанести что–то другое на кожу Никс. Но должен был очистить ее от своего запаха.

– Позволь мне помыть тебя, – сказал Шак, взяв брусок в ладонь и выбивая пену из прессованной комбинации щелока и трав.

Он был нежным с Никс, почитал ее своими руками, пока омывал ее волосы, шею и плечи, и знакомый пряный запах специй витал в воздухе между ними. А затем он продолжил движение ниже ее талии, скользнув рукой между ее бедер, его пальцы порхали по волнам...

И тогда он сбился с первоначального плана.

Шак ласкал ее лоно, войдя в нее пальцами, и следующее, что он осознал – как приподнял Никс и усадил на гладкие камни. Раздвинув ее бедра, он устроился между ее ног и прижался ртом к ее ключице, груди... Он сосал ее, поглаживая лоно большим пальцем, и, когда Никс стала влажной по другой причине, нежели от воды в купели, он лизнул ее сосок и прикусил.

Сделал то же самое с другой грудью.

А потом он скользнул ртом ниже. Еще ниже... и еще...

– Шак! – вскрикнула она.

Никс вцепилась пальцами в его волосы, и сама притянула его туда, куда он рвался, его губы коснулись ее лона, язык сменил пальцы. Лаская ее, посасывая ее плоть, он закинул ее ногу себе на плечо и доставлял удовольствие своим ртом, пока Никс не кончила у его лица… а затем снова продолжил.

Шак изначально не собирался доводить до этого, но был рад результату…

Он замер на мгновение.

Он не осознавал, что начал называть себя по имени, которое ему дала Никс. Это был сдвиг, как и многие другие, которые она сотворила в нем.

Еще одна вещь, которую он должен сберечь после ее ухода.

Что ж, это случилось, – подумала Никс некоторое время спустя, когда сидела одна на камне, поигрывая большими пальцами.

Повинуясь бессмысленному рефлексу, она приподняла запястье и откинула рукав свежей туники, которую надела после ванны. Но часов там не было. На самом деле, она никогда их и не носила.

Это было еще одним навязчивым движением, которое прилипло к ней с тех пор, как Шак оставил ее у купели. Точно так же подергивался ее левый глаз, словно кто–то светил в него стробоскопом, а ее ступня стала метрономом, ритм которого могла уловить лишь ее лодыжка.

Она не знала, как долго не было Шака. Казалось, что прошло десять лет, но, что более вероятно, всего двадцать, может, двадцать пять минут. При свете свечей, совсем одна, она дергалась от каждой тени, сидя с пистолетом в руке и рюкзаком, накинутым под тюремную робу, которую Шак велел ей надеть.

Задыхаясь, Никс повернулась, сердце бешено колотилось в ушах.

Вот только ничего.

Каждый звук был поводом для тревоги. Каждая едва уловимая капля воска или грунтовой воды, водопада, даже ее собственное дыхание, со свистом входящее в нос и выходящее через него же, все привлекало ее внимание. В промежутках между этими всплесками повышенной готовности она возвращалась к своим воспоминаниям о кормлении, затем о том, что произошло позже, в купели.

Когда от всего этого у нее заболело сердце в груди так, что стало совсем невыносимо, Никс сменила картинку в голове.

Представила, как Жанель умирает здесь, под землей, в одиночестве.

Да, несомненно, ей стало легче.

Протерев глаза, Никс воскресила в памяти последнее ясное воспоминание о сестре. За две ночи до того, как Совет собрался по поводу смерти того старика, но уже после того, как представитель власти предъявил Жанель официальное обвинение.

Последний прием пищи. На их маленькой кухне в фермерском доме, за столом на четыре персоны, где они проводили трапезы всю жизнь. Жанель стояла напротив нее, ее рыжие волосы были распущены, локоны подсыхали после душа, который она только что приняла. Кукурузные хлопья... да, они ели кукурузные хлопья, перед каждым из них стояла полная миска. Единственный звук в комнате, в доме... во всем мире – это стук ложек о дешевый фарфор.

Жанель была очень спокойна. Как та, кто знает, что не виновна в предъявленных ей обвинениях и верит, что справедливость восторжествует и правда, в конце концов, откроется. Тебе легко, ты уверена, что все будет хорошо – потому что никто не поверит в то, что ты в принципе способна кого–то убить, не говоря уже о старике, на которого ты работала и в котором души не чаяла.

Никс помнила, как черпала силы в этом спокойствии.

Все будет хорошо. Каким бы страшным ни было официальное обвинение, все будет в порядке.

Так она думала в то время.

Из этого момента она ушла дальше в прошлое, вспоминая, как Жанель, смеясь, выбежала из ангара под дождь, когда гремел гром, и молния озаряла ночное небо.

Все это исчезло, и никогда больше не повторится. Пустота с тех пор, как Жанель увезли. Но увидев ее имя на тюремной Стене, Никс словно совершила остановку с жёстким торможением, впервые настолько остро осознала потерю. Хоть Жанель и была разлучена с семьей, все же она была жива, и потому Никс считала, что у нее есть будущее. Какое бы ни было, где бы то ни было... будущее, каким бы невозможным оно ни казалось.

Напрасная надежда и свойственная ей решимость делали осязаемым – по крайней мере, в ее мыслях – то, чего она не могла коснуться, то, что не могла вернуть домой. Не счесть, сколько дней она пролежала в постели, считая, что найдет Жанель, зная, что она найдет ее. Но в конечном итоге, пророчество, которое она так лелеяла, не сбылось. И в подтверждение этому у нее была фотография имени Жанель на Стене.

Траурный саван опустился на плечи Никс, тяжелый и мрачный, и еще сильнее ее душил тот факт, что она покидает тюрьму с двумя потерями.

Именно эта реальность мучила ее, когда, наконец, прибыли мужчины. Шак шел впереди, Кейн в черной мантии позади него, а Лукан, Мэйхем и Апекс замыкали колонну. Поднявшись на ноги, Никс сделала все, что могла, чтобы отбросить подобное настроение – и, представ перед группой, она порадовалась тому, что не встретила их в темном переулке.

Особенно Апекса с его обсидиановыми глазами.

– Рада видеть всех вас, – хрипло сказала она.

Представляете, мое сердце разбилось вдребезги, когда я подвергла опасности свою жизнь и узнала, что моя сестра мертва. Считай два несчастья по цене одного.

Кейн заговорил первым:

– Шакал рассказал о проявленной тобой храбрости, когда тебе удалось скрыться от стражи. – Джентльмен поклонился. – Ты – достойная женщина.

– Она настоящий боец, да, – согласился Лукан. – Несомненно.

Настала ее очередь краснеть, что, по мнению Никс, было пустой тратой времени. Да ладно, как будто она маленькая девочка, которую пригласили погонять мяч со старшими.

– Так, каков наш план? – Она посмотрела на них, а затем сосредоточилась на Шаке. – Куда мы идем?

– Кейн провел небольшое расследование. – Шак подошел и встал рядом с ней. – Тюрьма все еще на блокаде, но они вызывают двойную смену, чтобы наверстать упущенное, как я и думал, а у рабочих сейчас обед. Порядок скоро восстановят. Мы вольемся в ряды, когда всех призовут на службу, и отправимся в производственную зону.

Кейн склонил голову.

– Оттуда больше шансов посадить тебя в грузовик.

– Грузовик?

Шак кивнул.

– Нам нужно правильно рассчитать время. После того, как продукт загрузят и проверят, ты сможешь безопасно дематериализоваться на крышу одного из грузовых отсеков. Тебе нужно лишь молчать и вести себя тихо. Затем, как только они выберутся из–под земли, дематериализуйся на свободу.

– На данный момент это действительно наш единственный вариант, – сказал Кейн.

Внезапно Никс вспомнила, как видела большой грузовик на шоссе, когда отправлялась на поиски церкви. Подумать только... она видела множество таких за последние десять или пятнадцать лет, разъезжающих туда–сюда по шоссе. Она всегда думала, что они прибывают из долины, но, возможно, некоторые из них ехали из тюрьмы.