Под моей ладонью стремительно колотилось сердце Эллоиссента. Я тонула в этой сумасшедшей пульсации, отдающейся жгучим наслаждением во всем теле. Не оставалось клеточки спокойной или равнодушной. Я была вся – огонь.

Но пылая, знала, что вскоре от всего этого не останется ничего, кроме пепла.

***

В изнеможении уткнувшись в горячее, влажное плечо, я закрыла глаза, прислушиваясь к сбившемуся дыханию своего любовника:

– Интересно, как скоро ты меня забудешь?

– Я тебя не забуду.  Ты это знаешь.

– Не знаю.

– Хотел бы, да не получится.

– Как зовут ту очаровательную блондинку, с которой ты ворковал тем утром, когда я сбежала?

– Ацуки Вицу.

– Превосходная память!

– Бедняжка была мне интересна ровно столько, сколько ты смотрела на нас. И ни минутой больше.

– До глубины души трогает способ, которым ты предпочитаешь привлекать к себе моё внимание. Оставляет надежду, что с моим исчезновением ты примешь целибат.

Эллоиссент засмеялся. Его изящные длинные пальцы бережно, как величайшую ценность, сжали мою ладонь. Свечи отражались в зелёных глазах:

– Не дождёшься, мой очаровательный демон.

Я отняла руку и перекатилась на живот, тем самым отдаляясь:

 –Тебе уже сообщили, чем займут твоё время после окончания учёбы? – сменила я тему.

Эллоиссент как-то скучно пожал плечами:

– Сантрэн прочит мне должность начальника Магического Сыска в каком-то богами забытом городишке. Полагаю, народ в отделе Департамента рад данному обстоятельству так же, как и я.

– Я думала, тебя ждёт карьера дипломата?

– Я тоже.

– И снова – поразительная покорность? Так и не научишься возражать любимой родне?

Меня всегда очаровывала в нём эта особенность. Только что взгляд его был мягок, как сама нежность, и вот уже в его в глазах сверкает стальной блеск. Удалось его задеть?

– Какой смысл имеет возражать в мелочах, раз у меня не хватило сил и аргументов возразить в самом главном? Хотя, это даже к лучшему – я карьеру дипломата имею ввиду, не твоё скорое замужество. Если бы в последнем вопросе, хоть что-то зависело от меня, Одиффэ…

– Не начинай!

– Я просто хочу, чтобы ты поняла… – вскинулся он.

– Ты меня недооцениваешь, я не так глупа, как, возможно, кажусь. Не нахожу в сложившейся ситуации ничего сложного для понимания.  Фиар – лакомый кусок, вот твоя властолюбивая родня и вцепилась в него всеми своими клешнями и присосками. Наверное, даже при наличии лишь моего трупа, свадьба все равно бы состоялась.

Резко, наотмашь, кулак Эллоиссента неожиданно врезался в подушку рядом с моей головой. Ещё раз. И ещё. Яростно, гневно, отчаянно. А потом он застыл, и лицо его сделалось разом как-то старше, строже и интереснее:

– Ты думаешь, что ненавидишь меня, Одиффэ? – он покачал головой. Длинные локоны заметались по спине, извиваясь гибкими змеями. – По сравнению с тем, что я чувствуя, твоя ненависть – ничто. Ты не можешь презирать меня сильнее, чем я презираю себя сам. Каждый раз, глядя в зеркало, я вижу перед собой мальчишку, которому нужно поступать, как взрослый, а он не может… – В голосе Эллоиссента, словно трещина в хрустале, послышалась хрипота. – Ты не представляешь, какого это, каждый раз прикасаясь к тебе, чувствовать себя подлецом, мерзавцем и вором. Знать, что ничего здесь, от взгляда до сердца, мне не принадлежит.

Ты считаешь меня неразборчивым в связях игроком? Поверь, я не ищу разнообразия, волочась за очередной юбкой, как тебе, возможно, кажется. Я лишь пытаюсь утопить мою тоску, забыться, как-то выжить. Но сколько бы я не пытался, Одиффэ, у меня не получается!

Ты вот-вот уйдёшь из моей жизни, и моё существование потеряет смысл. Никакой секс, ни дорогие куртизанки, ни дешёвые проститутки, ни девственно-невинные девы мне тебя не заменят. Я это знаю. Встречаясь с очередной пассией, я хочу увидеть, как в её волосах пылает огонь, чтобы каждая волосинка в её прическе походила на превращённый в нити рубин. Чтобы глаза, подобно чёрному драгоценному камню, поглощали свет. Но даже если мои пожелания сбудутся, они всё равно – не ты.

Лишь когда ты сбежала, я понял, какой неотвратимой может стать разлука. Как тяжело не иметь возможности просто прийти, увидеть и обнять.

Эллоиссент опустил голову. Волосы тёмным дождем пролились вниз, скрыв от меня его лицо. Когда же он снова поднял глаза, передо мной не было привычного бабника и паяца.

Боль жила в его душе точно так же, как она жила в моей.

Его глаза удивленно расширились:

– Одиффэ, ты…плачешь?

Надо же? Я и не заметила. Так давно не плакала, что думала, будто и не умею.

Я не плакала, когда увидела труп моей матери. Не плакала, когда убивала сама. Не плакала, когда пытались убить меня. А тут, какая-то любовь?..

Эллоиссент заключил меня в объятия. Он укачивал меня, словно младенца.

А я смотрела на него снизу вверх и пыталась представить, каким он станет лет через пятнадцать.

Тридцать?

Сто пятьдесят?

Триста?

Увижу ли я его ещё когда-нибудь? И как мы встретимся?

Останется ли от нас, теперешних, хоть что-то? Будет ли для нас, трехсотлетних, что-то значить давняя, пусть нелепая, но такая горячая и живая первая юношеская любовь? Или со временем забывается всё, и даже это?

– Эл?

– Что?

– Скажи, что любишь меня.

– Я люблю тебя.

Так мы и лежали, голова к голове, плечо к плечу, рука в руке.

***

В моей долгой, бурной жизни, не было минуты более горькой. И более светлой.

Я любила его тогда.

По-настоящему – любила.