Глава 2

Но девчонка и не думала сваливать. Так и знал! Стоило только пустить козла в город, и конец. Тот на милость всё до самой последней травинки выжрет. Сегодня полбуханки дашь, завтра уже целую потребует, а после завтра притащит роту беспризорников, которые задерут меня до дыр.

На следующий день я уже просто вызвал наши местные «правоохранительные органы». Ничего не стал объяснять голодранке, пусть с ней разбираются те, кто должен это делать по праву.

С рассветом меня снова разбудил раскатистые лай Грома. Я, естественно, сразу же догадался почему «ветра нет, но волны как прокаженные к берегу несутся». На улицу в валенках выскочил, злой как сам чёрт, потому что опять не выспался. Мельком в щель между досками сарая глянул, а там она сидит. И у меня дежавю в башке вспыхнуло. Да так вспыхнуло, что я чуть было заикой до конца своих дней не остался.

День начался один в один, как и предыдущий.

Да что ж ей всё неймётся. Ясно ведь дал понять, чтобы десятой дорогой мою избенку обходила!

С психу кулаками по дряхлым деревяшкам треснул, но тут же заставил себя остыть. Не, ну в самом деле! Не бить же мне девчонку, воспитывая, как дворнягу, чтобы выработать условный рефлекс на мои угрозы? А девчушка-то бесстрашная, кажется, не испугалась свихнувшегося рыбака и снова приплелась за добавкой в виде словесных тумаков.

В общем, бить девок — не моя фишка. Я хоть с виду и свихнувшийся на голову невменяемый псих-отверженец, но на самом деле, моё сердце ещё не полностью превратилось в острые рифы. Хай там закон по всем правилам разбирается, за землю я плачу, а избёнка моя приватизирована.

Местный «шериф», Степан Степаныч, явился только через час после звонка, и тут же мне всыпал люлей. Так сказать, за ложный вызов. Когда его старенькая «Нива», поскрипывая колодками, тащилась по размытым ухабам дороги, я снова заглянул в сарай, чтобы предупредить воровку, чтобы готовилась на выход «с вещами», а ещё, чтобы готовилась отвечать за свои поступки.

Раз предупредил, два предупредил… третьего уже не будет!

Взгляд в хлев — беспризорница сидит на том же самом месте, где и вчера сидела, поджав под себя тощие ноги, и с печалью в больших зелёных глазах обнимается с буханкой белого, с такой жадностью, словно это была не буханка, а кусок килограммового золота.

В чулане было тихо. Девчонка молчала. Молчала и дрожала, поглядывая на меня из-под густых опущенных ресниц. Всё, что я слышал — это завывание ветра, проникающего в щели между досками, противный скрежет зубов, по причине холода, и урчание голодного живота на весь сарай. А всё, что видел — взявшееся из ниоткуда чудище, перепачканное грязью, с которым теперь понятия не имел, что мне делать.

— Утро доброе, Владюша. Ну, и что у тебя тут такое срочное стряслось? Русалку что ль поймал? — хрипло расхохотался, старый алкоголик.

А мне вот было не до шуток. Я ночью плохо спал. Мне снова мерещились кошмары. А ещё будто кто-то вопил у самого утра. Жалобно так вопил, с надрывом. Будто помощи просил. Женщина вопила. Пришлось заглушить свои психи парой рюмок палёной сивухи. Спирт, конечно, это не моё, я за здоровый образ жизни, лишь изредка… и вот это «изредка» как раз настало вчера. Другого выхода, как справиться с припадком, у меня не было.

— Забирай её, Степаныч, шустрей давай! — кивком указал в настежь распахнутую дверь сарая. — Воровка! Уже второй раз ко мне в хлев забирается, нахлебница бесстыжая. Кто такая знать не знаю и не собираюсь. У меня тут не благотворительный фонд помощи малоимущим и обездоленным. Сам понимаешь. Поэтому делай свою работу и больше занимайся наведением порядка в своём ущербном городишке, а не брюхо пивом с утра до вечера набивай.

Улыбка вмиг испарилась с миловидного лица старичка, которое украшали усы с забавными завитушками, а на лысой голове покоилась почетная бескозырка. Обиделся, папаша, но я честно не хотел язвить. Просто уже в край всё достало! Достала моя грёбанная, однотипная жизнь без надежды на лучшие изменения.

Степаныч недовольно цыкнул и, важно поправив козырёк головного убора — его гордости, деловито зашаркал к сараю. Нырнул внутрь, и полминуты от него не было ни слуху, ни духу. А когда я его, недоуменного и непонимающего, вновь увидел на улице — взбесился ещё больше.

Что за ерунда? С утра пораньше и уже выпил?

Вот дед. Во даёт!

— Так кого забирать-то? — почесал седой затылок. — Где твоя эта… «особо опасная уголовница»? — зевнул, разгильдяй водочный.

Да он издевается?

Я его со злости за рукав дернул, да силу не рассчитал, а дедок, после вечерних посиделок у костра с корешами, совсем в рохлю превратился, чуть было носом в лужу не клюнул.

— Её блин забирай! Рыжую эту, нахлебницу.

— Ты парень что, того уже? Совсем в край тронулся? Или просто решил над стариком поиздеваться? — покрутил пальцем у виска, вырываясь из крепкой хватки. — Нет там никого. Шутник, блин

От злости я практически превратился в бешеного быка. Видать, старый ещё не до конца отрезвел. И это он меня ещё алкашом называет! А сам? Сам-то до чего докатился?

Пулей в сарай заскочил, девчонку за шкирку схватил и вытолкал на воздух, не обращая внимания даже на то, что она несколько раз споткнулась, пока я её за собой следом тащил. Единственное на что я обратил внимание, так это на то, что рука у неё была очень холодная. Ледяная. Как у живой арктической статуи.

Вчера я не особо успел рассмотреть незнакомку, но сейчас заметил, что у девчонки, вроде бы, рыжие волосы и большие зелёные глаза, а ещё очень нежная, хоть и холодная, кожа. Вообще, с таким-то слоем глины трудно разобраться человек это, или животное. Но волосы, скорей всего, рыжие.

Незнакомка молчала, прикусив губу. Молчала и тряслась, как одержимая кем-то, или чем-то, или может считала, что я её на заклание тащу. Наружу вытолкал, прямо перед самым носом Степаныча встряхнул хорошенько, чтобы тот поскорей прозрел и разглядел девку получше, аль угар глаза застилает.

— Ну! Вот же она! — с силой за шкирку телепаю, а оборванка мычит, шипит и в ответ начинает сопротивляться, пытаясь дотянуться до моей руки, чтобы впиться по самую кость своими обломанными ногтями с грязью.

Старик кривится без доли юмора:

— Ну ты даёшь, малый! А я тебе говорил, что одиночество — похлеще водки, до добра не доведёт.

— Не понял? — повышаю голос. — То есть ты правда не видишь девчонку?

Устало пожимает плечами:

— Разве что в своём больном воображении… Так, Влад, иди-ка ты отоспись, а потом поговорим, ладно? Нельзя вот так вот молодому и красивому парню свою жизнь гробить. Причём, без причины, — хлопает по плечу, а у самого в убитых жизнью глазах во всю печаль пританцовывает. — Больше не шути так со мной, если дело несрочное. Я по твоей милости больше часа по разбитым ухабам мчался.

Он выждал паузу, с недоумением глянул на мою подвешенную руку в воздухе, которая так умело подёргивалась на весу, будто я действительно кого-то за шиворот таскал, а затем, отвесив честь у виска, шарахнулся от меня как от чумы:

— Всё, парень. Будь здоров! Увидимся.

Через секунду «шерифа» словно штормовым бризом сдуло.

Я вдруг вспомнил, что не один остался. Мириться с не одиночеством, капец как непривычно. Тогда до меня ещё не сразу дошёл смысл происходящего. А когда дошёл… мне просто захотелось привязать к шее петлю с камнем и с головой окунуться в открытое море.

— Пусти меня! Пустиии, дурак! Мне больно! — тонкий, но такой чистый, словно горный ручей, раздался голос отчаянно сопротивляющейся девчонки.

Я тут же ругнулся и отшвырнул обузу в сторону. Так, что она, не устояв на ногах, неуклюже впечаталась попой в грязь.

— Господиии! — за голову схватился, принялся ходить туда-сюда, изредка бросая на незнакомку полные ненависти взгляды. — Ну кто же ты? Ктооо?!

— Я ведь сказала, — протяжный всхлип. — Что не знаю!

— Ты просто врёшь! Блиииин! — булыжник с психу схватил и в сторону берега запустил. Отдышался. Голова кругом, мысли в разлом, и я не знаю, что делать с этой дрянью. Не хочу верить. Не хочу осознавать... Что моё проклятие вернулось.

— Ты вообще ничего не помнишь? — спрашиваю, но уже мягче.

По бледным, испачканным глиной щекам оборванки, катятся крупные слёзы.

— Нет, — качает головой, трёт глаза дрожащими кулачками. — А этот пожилой мужчина-полицейский? Почему ты не сдал меня ему? Я ничего не понимаю. Я запуталась. Я замёрзла! И у меня ужасно болит голова, — прячет глаза в ладонях, беззвучно рыдает.

Лицом к Рыжей поворачиваюсь и, теряя контроль, бью её своим чёрствым словом в самое сердце:

— Потому что ты умерла.

— Ч-что? — выглядывает через щель между ладонями.

В огромных зелёных омутах, помимо горьких слёз, клубится дикий страх, с примесью непонимания.

— Ты, «кем-бы-ты-не-была», умерла. Смирись с этим и уходи. Иди на свет, или куда вы там все должны валить! Но ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!

— Что за бред? Ты не в себе! Ты чокнутый! Я всё ещё дышу, всё ещё вижу. Говорю! И я вижу море, вижу песок, я его кожей чувствую! И тебя я тоже вижу. И ты меня, чёрт подери, видишь!

Проклятье! Проклятье! Проклятьеееее!

Пулей подлетаю к девчонке, за локоть хватаю, со всей силы до синяков щипаю, чтобы доказать, что прав. Но я блин, напротив, ожидал обратной реакции. Сначала девушка, как бы защищаясь, немощно скорчилась, а затем вдруг взвизгнула от боли. А мои руки… они не растворились в её теле, не прошли насквозь, как должны были.

Тогда какого хрена я её вижу, а другие — нет?

— Я ведь не сумасшедший! Не сумасшедший! Не сумасшедшиииий! — прочь от себя нечисть отталкиваю и кричу до крови в горле, волосы рву на затылке, расхаживая туда-сюда по мокрому песку, пока не осознаю окончательно, что я бодрствую, а не морально подыхаю в очередном ночном кошмаре. Девчонка отскакивает от меня будто резиновый мячик, падает на песок, бьётся головой и… больше не поднимается.