Глава 2

«Проводник» — очень красивое название для того, чей удел и судьба — убивать.

«Проводник между миров» — так они назвали меня и других, таких, как я.

В течение нескольких недель нас с девочками и всех остальных, кто прошёл испытание, расселили по разным спальням. Не знаю, как изменилась жизнь других, а меня поселили одну в северное крыло.

Здесь вдоль длинного мрачного коридора тянулись двери учеников — у каждого своя. В конце располагалось окно, выходившее на утёс, над которым почти что всегда бушевала гроза.

Я полюбила стоять, распахнув ставни, и смотреть на океан. Он сливался в единое пространство с моей душой, где царил такой же сумрак, всегда было холодно, и бушевал ураган.

Я снова осталась абсолютно одна и от того всё чаще задавалась вопросом — что же такое я? Мать рассказывала мне сказки, где кроме прочего существовало и колдовство. В её волшебных историях маги творили добро, защищали мир от тёмных сил, создавали из ничего замки и мосты.

За четыре года, проведённые в башне, я успела позабыть, как выглядит её лицо. Но ни разу не видела я и того, о чём она пела мне перед сном — ни замков, ни мостов. Только вечная гроза, бушевавшая за окном.

Чары, подчинявшие чувства и волю. Чары, приносившие боль. Чары, способные обратить пламя очага в пожар, покорить молнию и послать её во врага.

И вот теперь меня обучали убивать.

Мы, Проводники, на словах служившие звеном между миров, на деле изучали жизнь и смерть. Есть множество способов «проводить» несчастного в мир иной, помимо электрических разрядов и огненных шаров, которые магом использовать давно уже было запрещено.

Нас обучали как отличить одну чудодейственную траву от другой. Один и тот же цветок, поданный по-разному, мог спасти жизнь, а мог накликать смерть.

Мы изучали, как устроен человек, и как одним движением ветра заставить его замереть.

Как исцеляющий сон превратить в смерть, а смерть — в сон.

Они говорили красивые слова — о том, что мы, «проводники», нужны Аустрайху для защиты наших Островов. О том, что пока существуем мы, никому не придётся идти в бой. О том, что наша жизнь сольётся с жизнью архипелага в одно, мы будем дышать его душой и чувствовать каждое движение овевающих утёсы ветров.

Я верила. С каждым днём моя вера становилась всё сильней.

Но я ничего не могла поделать с собой. Меня привлекали не тайны жизни и смерти, а тайны материй и миров. Загадки отражений иных реальностей и сновидений, отражённых в зеркале и в воде. И легенды о тех существах, что обитают «на другой стороне».

Я хотела быть чем-то большим, чем просто одинокой девочкой, застрявшей в жерновах Семи Ветров. Пусть даже и Проводником.

Смерть, молнии, холод и огонь — они подчинялись мне всё лучше день за днём.

Мне было пятнадцать, когда я научилась прогонять грозу от своих окон — или снова призывать её. Тогда, когда захочу.

Наставник Озер — теперь он проводил со мной времени больше, чем кто-либо ещё, сказал, что это очень хороший результат. А я толком не знала почему. Я была грозой, и гроза была мной. Конечно, она делала так, как я захочу.

Больше всего меня удивило то, что в группе, куда меня перевели, почти что не было девочек, кроме меня.

Только худенькая и молчаливая Рейчел, длинные чёрные волосы которой всегда закрывали лицо, и Локлин — угловатая и широкоплечая, больше похожая на мужчину.

Первая пугала меня больше, чем любой из мальчишек. Когда она поднимала лицо, можно было увидеть, что в глазах её уже живёт та смерть, которую она призвана привести в этот мир.

Рейчел наслаждалась тем, чему её обучали. Наслаждалась мыслями о том, как будет убивать. Обычно она не говорила об этом вслух — но я видела это чувство в её глазах.

Не могу сказать, чтобы оно было так уж чуждо и мне.

Как-то я разговорилась с ней — я хотела знать. А она, очевидно, была рада расспросам, потому что кроме меня с ней не говорил никто.

— Тебе нравится убивать, — первая сказала я. Думала, она станет со мной спорить, но Рейчел ответила:

— Да.

По спине у меня пробежал холодок.

— Почему? — спросил я тогда.

Она странно повела головой, на секунду становясь похожей на змею.

— Они отправили меня сюда.

Я пока ещё не понимала тогда.

— Разве ты не хочешь изучать магию? — с удивлением спросила я.

— Меня никто не спрашивал, чего я хочу, а чего — нет.

Мне нечего было ответить ей.

Меня тоже никто не спросил. Но я никогда не считала наказанием то, что оказалась здесь. Что я имела бы там, на общей земле? Жила бы сейчас в нищете и стирала чужое бельё, чтобы помогать матери зарабатывать на хлеб.

И всё же зерно сомнения оказалось посеяно в моей душе. И, стоя у своего окна, я теперь часто думала о том, почему нас отправляют сюда, не спрашивая, хотим мы этого или нет?

С Локлин общение ладилось ещё трудней.

Она почти не ощущала токов магии и предпочитала орудовать мечом. Попала сюда, потому что однажды на занятиях воспламенила свой клинок и проткнула наставника насквозь.

Мне всегда казалось, что она не слишком умна — неуклюжа как в искусстве общения, так и в колдовстве. Всё, что она делала, было грубым, и мне никак не удавалось понять, почему её определили заниматься столь тонким мастерством.

На мой вопрос она ответила просто и легко:

— Я не люблю и не умею делать чего-то иного, кроме как убивать.

Мне стало грустно. Абсолютно отчётливо я поняла, что даже эти двое отлично знают, чего хотят и зачем оказались здесь.

Я не знала. Мне нравилось управлять стихиями, но я боялась, что когда-нибудь моя магия призовёт настоящую смерть. И не хотела торопить этот момент.

К своему удивлению, я обнаружила, что мне куда интереснее наблюдать за мальчиками — и, по возможности, общаться с ними.

Все, с кем я училась, были хорошо воспитаны, и многие происходили из знатных семей.

Раньше мне казалось, что богатенькие мальчишки до невозможности высокомерны и глупы. Ну… не могу сказать, что я была так уж неправа. Многие из них, обладая достоинством, манерами и красотой, имели такой заносчивый нрав, что больше хотелось врезать им чем-нибудь по башке, чем продолжать разговор.

Но в то же время мне нравилось, что они не грубят, не ругаются и следят за собой.

Были, конечно, и дети бедняков. Разделение между ними и аристократами проходило чёрной чертой. И те, и другие общались исключительно между собой. И те, и другие имели свой, особый язык.

И те, и другие с одинаковым презрением относились ко мне… потому что я была ни то и ни сё. Родители мои не принадлежали к знати, и я не пыталась этого скрывать — ещё не хватало, чтобы кто-нибудь из богатеньких отпрысков, польстившись на то, что других кандидатур в округе нет, решил вступить со мной в династический брак.

Но и бедняки видели, что хоть руки у меня и не такие белые, как у Рейчел, но я явно не привыкла отстаивать свою правоту кулаками и руганью на весь этаж.

Ну и, конечно же, куда больше останавливало и тех, и других то, что я была девочкой. Никто толком не верил, что из меня получится хороший Проводник. У Рейчел её пристрастия были написаны на лбу. К Локлин попросту опасались подходить. А меня упорно считали книжным червём — в том смысле, что все были уверены: я не пойду дальше книг.

Я бы, пожалуй, не стала доказывать никому и ничего, но мне было жутко одиноко здесь теперь, когда меня отделили от подруг — как в первые недели, когда меня только привезли в Башню Слоновой Кости.

В конце концов у меня всё-таки обнаружился один друг. Его звали Густав, и он, так же, как я, не вылезал из книг.

Он никогда не рассказывал о том, кем был до того, как ему пришлось стать колдуном, но на богатых мальчишек не походил.

По большей части мы с ним засиживались в библиотеке до утра, вместе разбирали заклятия и готовили магические эликсиры.

Через год после того, как мы стали друзьями — мне тогда исполнилось шестнадцать — я обнаружила, что он поджидает меня под дверью по утрам перед занятиями, чтобы помочь донести до аудитории забитый фолиантами мешок.

Я не возражала. Никогда не любила носить тяжести, да и просто заниматься физическим трудом.

Всё чаще я ловила на себе его взгляд — немного загадочный и будто бы выжидающий. Но что он значит, понять ещё не могла.

Мне исполнилось восемнадцать, когда я впервые отправилась в город — то была ночь Ястреба, и двенадцать лучших учениц Академии должны были танцевать чаровные пляски перед императором.

Великий Чародей Кавелл отбирал нас. По одной от каждой школы искусств. Не знаю, почему выбрали меня. Я никогда не отличалась особенной красотой лица — наверняка императорский двор видел немало девушек куда лучше меня.

Но представлять факультет Проводников годились только Рейчел и я. Для мальчиков были свои праздники. А выбранные девочки как-никак должны были радовать глаз — то есть Локлин можно было сразу отметать.

Рейчел… полагаю, она казалась им слишком опасной. Но Рейчел не считала так, и всё время, пока меня готовили к торжеству, смотрела на меня из-за угла. Я хотела бы подойти к ней и спросить, что её не устраивает, потому что чувствовала по её глазам — она не забудет просто так, что я у неё отобрала.

Однако наставницы не спешили меня отпускать. Мои руки долго и тщательно умащивали маслами, расписывали хной. По волосам провели расчёской, должно быть, тысячу раз.

Я успела задремать, а приподняв веки, увидела, что ещё один человек наблюдает за мной — это был Густав.

Странное выражение в его глазах проступило отчётливей, но я всё ещё не понимала, чего он ждёт.

— Ты будешь самой красивой из Двенадцати в этом году, — сказал он, когда наставницы наконец выпустили меня из своих цепких рук.

Я посмотрела в зеркало. Мне нечасто доводилось видеть своё лицо, потому что в комнатах учеников не было зеркал.

Наверное, поэтому я не могла оценить, правду он говорит или нет. Рыжие волосы мои, переплетённые золотыми нитями, оказались собраны в невесомую сеточку за спиной, шея, натёртая жемчужными мазями, казалась матовой и сама походила на слоновую кость. Платье, состоявшее из множества невесомых покрывал, поддерживало стан и едва прикрывало грудь.