Двигатели работали мерно и тихо.

Капитан сидел на мягком диване в кают-компании, уперевшись стеклянным взглядом в переборку, в созерцании нирваны. Корабельный фельдшер бессмысленно тасовал засаленую колоду карт. Корабль словно бы превратился в огромную приемную стоматологической клиники.

Команда молча сидела на своих койках и в столовой. С регулярностью раз в десять секунд кто-нибудь проверял время на настенных электрических часах. Некоторые спали с истинным солдатским фатализмом. Всякий знает: войны не проспишь. Разбудят, когда понадобишься. А пока есть возможность, дави на массу по полной. Чему быть ‒ того не миновать.

Именно потому скрип отворяемого люка и канонада резких выкриков Райнхардта произвели среди экипажа эффект разорвавшейся в замкнутом помещении бомбы.

‒ Малый вперед! Руль тридцать пять! Боцманскую команду наверх! Готовить корабль к швартовке! Живо, вашу мать! Артиллерийский расчет к орудиям! Приготовить под погрузку технические люки! Готовить швартовы! Поднять швартовые кнехты! Шевелитесь, черти!

После этого обычным голосом в сторону центрального поста:

‒ А этот ваш радиопеленгатор я вам советую забить себе поглубже в задницу!

* * *

Судно обеспечения 'Оксфольт' оказалось перестроенным рудовозом, все в пятнах и потеках ржавчины на некогда окрашенных в зеленый цвет бортах, неизвестно с какой целью маскирующееся шведским флагом. Словно бы кто-то всерьез мог поверить, что его верхние палубы, ощетинившиеся зенитными орудиями и пулеметами, принадлежат судну нейтрального государства.

Все происходило в потемках и потому казалось несколько сюрреалистическим. Крики матросов, связки больших швартовых кранцев, висящие между бортами, как огромные колбасы, мешки с продовольствием, спускаемые вниз ‒ в погрузочные люки, раскачивающеся на цепях лебедок торпеды, гофрированный толстый шланг к емкостям для солярки, нависающий над кормой субмарины как диковинная пуповина.

Небо чуть прояснилось, хотя до рассвета было еще далеко.

В районе баластных цистерн слышался треск сварки и, несмотря на наличие охранных экранов, отсвет ее и брызги искр были видны, должно быть, на много миль вокруг. Внутри субмарины горел только слабый красный свет. Команда беспорядочно металась по палубам, моряки с охапками буханок хлеба и кругами сыров то и дело натыкались на тех, кто меняли аккумуляторы или переносили элементы электрооборудования. Старший механик вертелся в этом хаосе словно какой-нибудь сумасшедший папуасский шаман и руководил всеми ремонтными работами.

Райнхардт и капитан вступили по трапу на палубу 'Оксфольта'.

Подводный корабль нового поколения мог бы показаться комфортным местечком, но разве что только самим подводникам. Здесь под ногами стелился красный ковер, сплетенный из кокосовых волокон, яркий свет буквально резал глаза, в кают-компании среди элегантной мебели из красного дерева сверкал великолепием накрытый белой скатертью стол, ломящийся от угощений и напитков, как в День Святого Мартина. Были на нем круги колбас, печеные гуси, паштеты, пенистое холодное пиво в больших стеклянных кружках. Пламя свечей отражалось в хрустале.

Гости ошеломленно застыли на пороге салона, словно пара бродячих попрошаек. Риттер ‒ в своем измятом и замызганном кожаном плаще и Райнхардт ‒ в тяжелых морских сапогах и воняющей смазкой, покрытой потеками соли, куртке. Оба небритые, грязные и бледные. Оба щурили глаза, как вытащенные из норы кроты.

Капитан 'Оксфольта' и его свита, напротив, выглядели так, словно перенеслись сюда прямо из берлинской 'Оперы'. Черные мундиры, белоснежные рубашки, блестящие золотом полоски знаков отличия на манжетах, начищенные до блеска ордена.

Запах сигар и одеколона.

Гости щелкнули каблуками, одновременно вытягивая руки в нацистском приветствии. Риттер ‒ с энтузиазмом, выбросив вверх ладонь так стремительно, словно хотел выбить кому-нибудь из присутствующихг глаз, а Райнхардт лишь лениво имитировал неопределенный жест ‒ что-то среднее между 'помахать ручкой' нелюбимой тете на перроне вокзала и незавершенной попыткой снять с головы шляпу.

‒ Пожалуйста, господа. Как говорится: чем богаты…

‒ Наши морские герои…

‒ Рыцари подводной войны…

‒ Волки Атлантики…

‒ Прозит!

Отдельные голоса тонули в общем гаме. Капитан позволил проводить себя за стол. В эту минуту он, как никогда ранее, напоминал взлохмаченного преподавателя арифметики. На своем корабле он казался образцом опрятности и чистоплотности. Никаких цивильных тряпок, никакой бороды. Ежедневно скоблил лезвием щеки, распоряжался чистить щеткой свой мундир. А теперь, хватило немного света ‒ и чары исчезли. Стали заметны и выцветшие манжеты, и потрепанные знаки различия, и какие-то неопределенные пятна и потеки на одежде. В дополнение ко всему, желтый цвет лица, как после тяжелой болезни.

Когда-то Райнхардт испытывал стеснение от подобных превращений, прятал глаза, выслушивая тосты, любезно отказывался от личных презентов и героически принимал все, что дарили экипажу, после чего с облегчением смывался на свой корабль. Но со временем поумнел. Стал понимать, что скоро над его головой снова сомкнутся волны океана, а он, замкнутый в своей стальной трубе, с тоской будет вспоминать о каждой сигарете и каждой рюмке коньяка, от которых прежде отказался.

С тех пор он спокойно позволял разным франтам квохтать вокруг себя, похлапывать себя по плечу, без колебаний принимал в подарок сигары, плоские бутылочки коньяка и плитки шоколада.

‒ Райнхардт, познакомьтесь с нашими будущими гостями, ‒ подал голос Риттер, хватая первого помощника за рукав. ‒ Это ‒ герр Клаус Фордингер, это ‒ доктор Альфред Висман… А это ‒ фройляйн Ева Левенганг.

Ева Левенганг заслуживала внимания. Прежде всего, своим ростом. Ее голова с кудряшками 'а ля пудель' на добрых пару сантиметров возвышалась над макушкой самого Райнхардта. Кроме того, заслуживали уважения ее внушительные плечи и импонирующая грудь под пушистым свитером. Формы последней напоминали два носовых бульба стоящих борт о борт близнецов-эсминцев.

Райнхардт щелкнул каблуками своих морских сапожищ и пожал протянутые ему ладони. Гибкую сильную ладонь дамы, холодную костлявую ручонку Фордингера и сухую ‒ Висмана.

Фордингер носил усы, был совершенно сед и выглядел как доктор-пенсионер. Висман был тощий, в очках с круглыми линзами в проволочной оправе, а зубов имел, казалось, вдвое больше, чем у нормального человека. Чем-то напоминал превращенного в человеческое существо крокодила.

‒ Каюты наших гостей уже готовы?

‒ К сожалению, это трудно назвать каютами, ‒ ответил Райнхардт, ‒ но я уже распорядился освободить два помещения, согласно вашему приказанию.

‒ Вы меня не узнаете, герр оберлейтенант? ‒ спросила его бойкая дородная блондинка.

Райнхардит задумался в замешательстве. Мозг его работал на высших оборотах, как артиллерийская счетная машинка, но среди разнообразных житейских эпизодов, приключений и даже пьяных инцидентов воспоминание о почти двухметровой блондинке ‒ шкафе с титьками, как два бакена, и голосом, как рев пикирующего бомбардировщика 'штукас', не фигурировало. Определенно нет.

‒ Мадам Ева ‒ примадонна берлинской 'Оперы', ‒ строгим менторским тоном уведомил Риттер ('Райнхардт, сесть! Неудовлетворительно!'). ‒ Ее исполнение Вагнера вызвало восхищение у самого фюрера!

‒ Мои извинения. В последнее время я не слишком часто посещаю 'Оперу'.

‒ Может, вы желаете помыться на нашем судне? ‒ предложил капитан 'Оксфольта'.

‒ Благодарю, но мы должны выйти в море как можно скорее. Как только рассветет.

‒ Герр оберлейтенант, вы находитесь под охраной наших зенитных батарей. И вдобавок достаточно далеко от обычных морских путей. Корабль здесь в полной безопасности.

‒ Вы ведь не из пугливых, лейтенант? ‒ Ева посмотрела на Райнхардта голубыми глазами, напоминающими замороженные в кусочках льда сапфиры.

‒ Из пуганых, фройляйн. Я опасаюсь за корабль и экипаж. Будучи пришвартованными, мы безоружны и лишены возможности маневрировать. Погрузку следует завершить как можно скорее. К тому же, состояние моря в любую минуту может ухудшиться.

‒ Но ведь здесь столько разной артиллерии… Вы можете быть совершенно спокойны. Я уверена, что ничего не случится.

‒ Значит, вас троих мы берем к себе на борт?

‒ Господин Райнхардт, разве ваш капитан вам ничего не сказал? ‒ ответил встречным вопросом Фордингер. ‒ Не только нас. Еще груз и наших людей. Надеюсь, что все поместимся.

Райнхардт проследил взглядом за его ладонью и остолбенел при виде четырех мощно накаченных блондинов в черных, как сажа, мундирах и полевых фуражках, которые, выстроившись в шеренгу, подпирали стену, похожие на оживших идолов с плакатов Фольксштурма. Скулы, словно высеченные из гранита. Голубые глаза, сверкающие из под черных козырьков. Волосы цвета льна. Все в бриджах, портупеях и начищенных до блеска офицерских сапогах. Но род войск, к которому они принадлежали, он определить не сумел. Предписанных уставом нашивок на рукавах их униформ не оказалось.

‒ Впрочем, не факт, ‒ подумал Райнхардт, ‒ что это вообще военная форма. Столько развелось всяких организаций и служб ‒ и все облачаются в какие-нибудь мундиры, с каждым разом все более опереточные.

Да и представленные ему мужчины во внешне цивильных костюмах, были одеты идентично. Оба в галстуках с пришпиленными на них округлыми свастиками и с какими-то значками на лацканах пиджаков. Черная, с белым контуром, стрелка. На красном фоне. Острием вниз. Черт знает, что такое.

‒ Все поместитесь. В этих двух отсеках обычно проживают до двадцати человек, но комфортных условий там не будет. Особенно для дамы.