Глава 15
Пришёл я к Алексею Петровичу, как обещал, на другой день. Чисто выбритый, в белой рубашке нараспашку, он выглядел помолодевшим и показался мне просто красавцем. Мы пили чай, и я внимательно рассматривал его. Правильные черты лица: высокий лоб, прямой, слегка утончённый нос, улыбчивые карие глаза - всё в нём говорило, что в молодости он был очень красив, и ничего удивительного не было в том, что молодая девушка в него влюбилась, несмотря на разницу в возрасте.
- Когда я, наконец, оказался в своей палате, - продолжил своё повествование Алексей Петрович, - Эльвина как-то изменилась, стала ласковее и внимательнее по отношению ко мне.
Улыбалась при встрече, спрашивала, как я себя чувствую, но заходить в нашу палату стеснялась. Уединиться и поговорить с девушкой мне никак не удавалось. Борис оказался ревнивее, чем я, и ходил за ней буквально по пятам. Караулил её везде: в коридоре, на крыльце, на лавочке, что было очень заметно и, на мой взгляд, неприлично. Эльвину такое поведение стало раздражать. Ей хотелось пообщаться со мной, а он не давал такой возможности.
Однажды она сказала ему довольно-таки грубо:
- Ты что в следователи ко мне нанялся?
- Почему? – будто бы не понял парень, но покраснел.
- Ходишь за мной по следам, - проговорила она, повернулась и пошла прочь.
После этого случая Борис немного изменил своё поведение, однако подойти мне к Эльвине всё равно не давал. Стоило мне к ней приблизиться, как откуда ни возьмись, как в сказке, появлялся сиамский кот. Теперь я его не только не любил, но и ненавидел и не столько за то, что он не давал нам общаться, сколько за его эгоизм. По-моему, его совсем не беспокоило состояние девушки.
В этот год лето выдалось на редкость засушливое. Погода стояла невыносимо жаркая. Июнь и июль нещадно палило солнце, высасывая из земли последнюю влагу. Потускнела, пожухла трава. Огрубели, скрючились на яблонях листья. Тяжело жаром дышала земля. Много раз собирался и уходил дождь-обманщик. Каждый день дули сухие ветры и разгоняли тучи.
Но с наступлением августа погода вдруг изменилась. Кругом всё засверкало, загремело, полилось. Дожди ринулись на землю и лили целую неделю. Такая погода наводила тоску и плохо отражалась на состоянии больных людей. Из палат то и дело доносился надрывный захлёбывающийся кашель и угрюмое ворчание.
Эльвина ходила на разные процедуры и, как другие больные, отлёживалась на кровати. Борис, который был поздоровее нас, слонялся без дела, пытаясь поймать девушку.
В этот год был урожай на яблоки. Ветви яблонь ломились от плодов, наклоняясь до самой земли. В траве, под деревьями и даже на тропинках валялись перезрелые яблочки-полукультурки. Урожай радовал всех, но сбором его никто не занимался, и пропало много яблок.
Наконец-то, на радость больных кончились дожди, и установилась хорошая погода. Эльвина стала появляться в саду. Мне очень хотелось поговорить с ней, приободрить. На себе чувствовал, как тяжело ей было все эти ненастные дни. Но мой соперник, как всегда, не дал нам возможности пообщаться.
Прохожу мимо нашей скамейки и слышу за яблоньками смех её и Бориса. Хотел было уйти, но затаился, не в силах сдвинуться с места. Тревожно забилось сердце, и я, как вор, боясь быть обнаруженным, слегка отодвинул ветку и замер. Стоит Эльвина боком ко мне, кидает в него яблочками и смеётся. Его мне не видно было, слышу только хохочет довольный. А тут, видно, яблочко попало ему в лицо, заохал притворно. Эльвина извиняется, шепчет что-то ласково. А Борис говорит:
- Ничего, до свадьбы заживёт.
- Долго же придётся тебе с фонарём ходить, - отвечает она и смеётся.
- А я, может, завтра женюсь, - говорит он.
- Вот и хорошо, значит, фонарь будет светить тебе только до завтра, - успокаивает его девушка.
Как нарочно, сдавил грудь кашель, и, с трудом сдерживая его в себе, я поспешил в палату. Сомнений не оставалось. Она любит его, а я для неё - только друг. Что ж, сердцу не прикажешь.
Терзаемый приступом ревности, я с трудом добрался до кровати и отвернулся к стене. Борис пришёл вскоре после моего ухода. Меня подмывало посмотреть на его фонарь, но я сдержался.