Глава VIII
Ещё в лазарете я понял, что мне необходимо для сохранения себя стряхнуть привычную свою псевдоинтеллигентскую инертность и покорность судьбе.
Надо искать выход. Бежать, чтобы потом загреметь в дисбат — глупо. Вешаться, как Мосин, всё же не очень-то хотелось. Членовредительством заняться — страшно, да и останешься потом до конца дней своих колченогим или косоруким...
Опять же повторю, я абсолютно не был сумасшедшим или хотя бы просто психонеуравновешенным человеком. Все эти варианты определения собственной судьбы базировались на судьбах других ребят, которым суждено было служить в одно время со мною и роком предопределено оказалось попасть в строительные войска.
Вот только несколько случаев. Без всяких философских обобщений. Факты.
Шайдулин. Татарин из Казани. Моего призыва. Получил через полгода службы письмо от жены — полюбила другого, требует развода. Шайдулин, парень плотный, самоуверенный и нагловатый, сломался в момент. Побежал. Его поймали, в положение вникли, простили. Но фортуна, видимо, была предопределена, после репетиции последовало действие. Шайдулин работал в тёплом сытном месте — на продовольственных складах грузчиком. Ревизия обнаружила там большую недостачу. Не знаю, в какой мере был виновен наш татарин, но он опять побежал. Его поймали и дали для успокоения десять суток губы. Он отсидел, вышел и... побежал. Его поймали. В изоляторе комендатуры проглотил три швейных иголки. Ему сделали операцию, вылечили, судили и припаяли шесть месяцев дисбата... Многие у нас в роте всерьёз считали, что Шайдулин чокнулся. Однако, в отличие от Мосина, ему почему-то не повезло.
Другой случай. Молодой, салабончик, из нацменов, плохо говоривший по-русски и вообще какой-то тихий, забитый, без друзей. Попал в кабалу к блатному деду. Тот раз приказал постирать ему хабэ. Молодой постирал плохо и получил пару оплеух. Убежал и гулял по городу пять дней. Нашли, наказали. Чуть прошло время, дед приказал ему принести к Новому году «откуль хошь» пузырь водки или вина. Перепуганный парнишка ушёл на работу вместе со всеми, а в часть вечером не вернулся. Как потом выяснилось, все одиннадцать суток он прятался по подвалам и котельным, питался чёрт знает чем. У него даже и планов никаких не было — просто боялся показаться на глаза деду без бутылки, тянул время, вот и всё. Дали бедолаге полтора года дисбата.
А в соседней части тоже вот такой запуганный салага ударился в бега, даже добрался до дому в далёкую Грузию, но был привезён обратно родным дедом и даже практически не наказан. Дело в том, что дед у этого хлипкого характером грузинчика оказался Героем Советского Союза, известным своим подвигом на всю страну. Повезло бегуну! Может, потому и бежал?..
Что касается членовредительства вольного или невольного, то самострелов у нас, само собой, не случалось, ибо стреляться в стройбате не из чего, оружия нет. Но ведь увечье или смерть человеку при его хрупкости обеспечены буквально в любой миг его бытия и при любых даже самых безобидных и безоружных обстоятельствах...
Впрочем, я опять разглагольствую. Факты. Одни только факты. Много не буду. Только два.
Тот парнишка-очкарик, с которым мы в первые дни солдатской жизни отказались чистить сортир и в результате скоблили две недели пола в казарме, прослужил всего месяц. Однажды, перед самым Новым годом, утром, уже основательно попахав, мы сгрудились всей бригадой, пока Памир исчез, на первый перекур вокруг костра. Мустафаев отрядил двоих, в том числе и очкарика, за дровами. Тот полез в рядом строящийся, с уже возведёнными стенами панельный дом. Буквально через минуту те, кто стоял лицом к дому, увидели, как очкарик выскочил из проёма второго этажа на плиту ещё неограждённого балкона, затравленно обернулся в темноту комнаты и прыгнул вниз.
Казалось бы, ничего страшного — всего второй этаж, внизу снег, но очкарик, упавший при приземлении, почему-то не спешил подниматься, а начал сучить ногами, не издавая никаких звуков. Кто-то из нас даже прикрикнул: эй, мол, чего разлёгся, чего балуешься?.. А он, оскалившись, продолжал своё.
Вот это и было самое страшное. Я всё время, пока парнишку выносили из-под стены, пока он лежал навзничь на досках, как-то странно вывернув затихшие ноги, пока его запихивали в прилетевшую «скорую», я всё время, не отрываясь, смотрел на его распахнутый рот, выталкивающий толчками морозный пар, и с ужасом, как-то осязаемо представлял себе, какую раздирающую физическую боль он в этот момент терпит. Он даже не мог застонать, хотя всё время находился в сознании. И жуть была в том, что ватная телогрейка, толстые стёганые же штаны, жёсткие сапоги придавали парню обычный вид, и эта непонятность того, что с ним произошло, откуда боль — угнетала особенно.
В госпитале, как стало потом известно, когда освободили сапёра от одежды, ужаснулись: из обеих ног ниже коленей сквозь прорванное мясо и кожу торчали сахарные острия переломанных костей.
Уже время спустя, перед отправкой домой, очкарик ночевал у нас в казарме. Был он на костылях и теперь на всю оставшуюся жизнь. Естественно, мы кинулись расспрашивать его, что да как тогда произошло. Оказывается, он собирал в комнате новостройки дрова, увлёкся, задумался. Внезапно раздался окрик:
— Эй! Салага! Ну-ка, иди сюда! — в проёме двери незнакомый сержант.
Какой-то дурацкий инстинкт сработал, парнишка, ни секунды не раздумывая, рванулся прочь и прыгнул. Ведь второй этаж всего. Но...
А кто виноват?
Ещё более несуразный трагический случай произошёл на одной из новостроек летом. На высоте опять же второго этажа, где вроде бы не боязно, не страшно, земля рядышком совсем, два сапёра, бригадир и подчинённый, затеяли ссору на строительных лесах. Сержант взялся воспитывать рядового, мол, плохо пашешь. Тот ответил, взбрыкнулся. Слово за слово и сцепились. И в такой раж вошли, так разгорячились, что через мгновение грохнулись с лесов оземь. Бригадир свернул себе шею и затих навеки, у сапёра серьёзно хрустнула рука.
Оно, конечно, и в нормальной жизни неожиданные смерти случаются сплошь и рядом, но в армии видишь гибель только своих ровесников, что действует на психику особенно тоскливо. Да притом, мысль, что ты находишься в данном месте и в данное время не по своей воле, заставляет воспринимать свою предполагаемую близкую смерть как особенно несправедливый приговор судьбы.
Очень уж нелепые трагедии происходили, несмотря на то, что за жизнь и здоровье каждого из нас кроме нас же самих отвечали наши командиры и всякие строительные начальники. А вот поди ж ты!.. Говорят, что в мирное время в армии, дескать, гибнет (в слухах говорится даже: дается, мол, нечто вроде разнарядки на гибель) три процента личного состава. Может быть, имеется в виду — во время учений?
Не знаю. Знаю только, что три там или не три процента, но — не мало. В одной из полковых своих радиопередач я делал как-то репортаж с производственного собрания личного состава части, в котором было зафиксировано, что за три квартала 197… года в нашем полку произошло семь несчастных случаев со смертельным исходом. Семь!
Большинство бед происходило на стройплощадках. Строили быстро, очень быстро, ещё быстрее! Сдавать объекты, как у нас принято, надо обязательно раньше запланированных сроков, к праздникам. О технике безопасности талдычили на всех собраниях, но, когда сроки поджимали, оказывалось как-то не до неё. Исконное «авось!» частенько выручало, но иногда происходили сбои, и очередная человеческая жизнь сгорала неожиданно и глупо... В последний день летнего месяца пахали до самого вечера. В прорабском вагончике, который только-только перетащили на новое место, уже ближе к заре начали окончательно подбивать бабки, закрывать наряды. Стемнело.
— Эй, бригадир, — нетерпеливо бросил усталый прораб сержанту, — сделай-ка быстренько свет, хотя бы временный.
Тот приказал одному из сапёров проявить смекалку. Сапёр проявил: от соседней биндюги протянул в дверной проём оголенные провода и подвесил лампочку. Хорошо стало. Светло. Дело пошло веселее, и вскоре всё было готово. Когда прораб, мастера, бригадиры ушли, последний из оставшихся сапёров — не тот, доморощенный электрик, а другой — начал закрывать вагончик. Лампочку он вывернул и, спокойный, поплотнее притворил дверь, обитую листовым железом.
Его так шарахнуло, что он тут же, бедняга, потерял сознание. Мимо шла в полк бригада сапёров, подумали — пьяный, братец, валяется, но потом разобрались, что к чему. Кинулись делать парнишке искусственное дыхание, поволокли его к дороге... Затем врачи установили, что если бы правильно сделали искусственное дыхание, если бы оставили воина на месте до приезда машины — его ещё можно было спасти...
Другой момент, и опять же электрический ток плюс элементарное варварство погубили человека. Умудрились автокран поставить точнёхонько под высоковольтной линией. Само собой, стрела задела-таки за провода, и сапёр-стропальщик, державшийся в этот миг за крюки, даже охнуть не успел.
Особо жуткими бывали истории, когда молодые здоровые парни кончались только по собственному недомыслию. К примеру, один стройбатовский щёголь, уже из стариков, постирал своё хабэ в бензине. Очень ему хотелось чистеньким ходить, да и делали так многие. Простирнул он брюки и куртку, чуть подсушил, напялил на себя и тут же, ни секундочки не медля, принялся прикуривать от зажигалки сигарету. В считанные мгновения от живого, только что полного сил, желаний, самодовольства, уверенности в себе человека осталось на земле что-то обуглившееся, бесформенное, кошмарное...