Глава 20

Пока Геодезист подбирался к солнцу Эсилио, Агата мечтала о том, чтобы дни перестали утекать с такой быстротой, отнимая у нее драгоценное время для работы.

Прошло четыре года, прежде чем она смогла привести основные положения теории поля к форме, которая была понятна ей самой – своеобразному разложению свойств фундаментальных частиц на набор простых диаграмм. Когда фотон перемещался между двумя точками, первая диаграмма в таком наборе изображала это явление в виде процесса, происходящего без каких-либо особых событий. В то время как на второй диаграмме фотон, отдающий энергию светородному полю, порождал пару возмущений с положительной и отрицательной активностью источника, которые, преодолев некоторое расстояние, рекомбинировали, превращаясь в копию исходного фотона.

В каком-то смысле это напоминало старый двухщелевой эксперимент, с помощью которого Джорджо, учитель Ялды, убедил людей в том, что свет – это волна: свет не мог проходить только сквозь одну из щелей, поскольку образуемую им на экране картину из темных и светлых полос можно было объяснить, лишь суммируя вклад траекторий света, включающих как первую, так и вторую щель. С той разницей, что в варианте Агаты множество «траекторий» включало в себя не только траектории какого-то определенного вида, но их всевозможные метаморфозы.

Поначалу ей было даже страшно себе это представить: одиночный фотон не мог превратиться в пару светородов – каждый из которых обладал лишь одной третью фотонной массы – поскольку вне зависимости от скоростей образующихся светородов такой процесс не мог удовлетворять законам сохранения энергии и импульса. Но в конечном счете она поняла, что каждая из диаграмм по отдельности была своего рода выдумкой, отражавшей лишь узкий срез истинной хронологии событий, а персонажи, которые появлялись и исчезали, не упоминаясь при этом ни в начале, ни в конце каждого эпизода, были не более чем полетом фантазии и жили совсем по иным законам, нежели постоянные участники этого действа. Каждая часть была необходимым кусочком целого, но лишь собранные вместе они являли собой реальную картину мира.

В рамках каждого процесса существовало бесчисленное множество вариаций, но увеличение сложности диаграммы компенсировалось уменьшением ее вклада, благодаря чему их общая сумма оставалась конечной. Ко всему прочему сам вакуум в этой модели был не более чем суммой всевозможных диаграмм, ни в начале, ни в конце которых не было ни одной частицы, а его энергия была обусловлена исключительно возмущениями, которые появлялись и исчезали сами по себе, без какой-либо связи со стабильными явлениями.

Агата с удовлетворением обнаружила, что как минимум в плоском пространстве эти диаграммы описывают вакуум, который сравнительно легко поддается описанию. Но если энергия вакуума искривляла пространство, то плоское пространство было физически невозможным – а если кривизна пространства влияла на энергию вакуума, то обе величины могли находиться в гармонии лишь в какой-то неуловимой неподвижной точке, недостижимой при помощи ее методов.

Зайдя так далеко, Агата жаждала довести дело до конца. Ей хотелось вернуться на Бесподобную, имея при себе полное решение – связь энергии вакуума с кривизной пространства и топологией космоса, что, в свою очередь, дало бы окончательный ответ на вопрос, был ли энтропийный градиент, создавший условия для существования жизни, примером невообразимо маловероятного везения, или всего-навсего неизбежным следствием, вытекавшим из нескольких простых принципов.

Когда она подняла глаза и отвела взгляд от письменного стола, грядущая посадка Геодезиста на планету предстала перед ней во всем своем трепетном великолепии, готовая, наконец, исполнить предназначение, возложенное на их миссию. Но вновь опустив взгляд на свои незавершенные расчеты, она подумала: великолепно, да – но пусть этот момент подождет.

Собравшись вместе с остальными членами экипажа вокруг консоли Тарквинии, Агата сравнивала два изображения на экране. На одном был серый диск, испещренный едва заметными красными и коричневыми точками, слабо, но равномерно освещенный, с низким разрешением и заметной зернистостью картинки, связанной с тем, что фотодетекторы работали на пределе своей чувствительности. Второе представляло собой диск того же размера, на две трети погруженный в непроглядную ночную темноту; на его освещенной части в форме полумесяца открывался фантастически живописный пейзаж серых зубчатых гор, красных, покрытых пылью, равнин и извилистых коричневых долин – настолько четкий, что к нему можно было прикоснуться.

Эсилио в свете звездного скопления их прародителей и Эсилио в свете собственного солнца. Эсилио, каким бы они его увидели собственными глазами, и Эсилио, запечатленный на обращенную во времени камеру. Эсилио, каким он был несколько курантов тому назад – и Эсилио, каким он станет несколько курантов спустя.

– Хорошая новость в том, что температура, кажется, вполне сносная, – сообщила Тарквиния. – Выше, чем та, к которой мы привыкли, но ненамного.

Агата удивилась.

– Как тебе удалось ее измерить?

– Я воспользовалась распределением плотности атмосферы. Более горячая атмосфера имеет большую протяженность.

– А этим результатам можно верить? – Агата не видела проблем в идее как таковой, но подозревала, что подобный метод сопряжен с разного рода неопределенностями.

– Точно не могу сказать, – призналась Тарквиния. – Мне еще ни разу не доводилось наблюдать планету.

– Если этот мир обогнул весь космос, – сказал Рамиро, – то у него должно было иметься достаточно времени, чтобы стать горячее, разве нет?

– Нет растений, нет пожаров, – заметил Азелио. – Если на планете нет источников света, согревать ее будут только медленные геохимические реакции.

– А. – Рамиро обратился к Агате. – Температура ведь не меняется, если повернуть время вспять, так?

– Как таковая – нет, – с осторожностью ответила Агата. – Представь, что все частицы газа в контейнере поменяли направление своего движения на противоположное – никакой разницы не будет.

– Но если «температура как таковая» не меняется, то как быть с ее последствиями? – не унимался Рамиро. – Будет ли тепло по-прежнему передаваться от горячего тела к холодному?

– Зависит от того, что конкретно ты имеешь в виду. – Агата не пыталась отвертеться, но самой большой ошибкой, которую она только могла совершить – это сделать безапелляционное заявление, не учитывающее нюансов проблемы. – На Эсилио мы должны увидеть примеры того, как два теплых тела изначально имеют одну и ту же температру, но затем тепло начинает перетекать от одного к другому – в результате чего первое охлаждается, а второе становится горячее.

Рамиро нетерпеливо зарокотал.

– Это же очевидно – до тех пор, пока наша роль ограничивается простым наблюдением, мы можем ожидать, что на наших глазах привычные явления будут происходить задом наперед. Но что, если мы прикоснемся к чему-нибудь на поверхности – какому-нибудь камню, который холоднее наших рук…?

– Почему ты ждешь простого ответа – правила, которое будет выполняться во всех случаях? – сказала в ответ Агата. – Раньше мы предсказывали направление теплопередачи, исходя из того, что энтропия возрастает вдоль одной из осей времени – тот же самый принцип будет справедлив и для Эсилио, большую часть его истории и с точки зрения его собственного будущего. Но эти две стрелы времени направлены в противоположные стороны, так что правила с каждой из сторон прямо противоречат друг другу. Эти правила никогда не были всеобщими законами, и именно здесь мы, наконец-то, вынуждены признать это как факт.

– Но разве скалы Эсилио не могли бы передать нам часть своего тепла, даже имея более низкую температуру? – предположил Азелио. – С нашей точки зрения их энтропия уменьшается, в то время как наша возрастает. Так что в итоге обе стороны играют по привычным для них правилам.

– Этот вариант не исключается, – согласилась Агата. – Но нельзя рассчитывать на то, что нам удастся все настолько аккуратно разложить по полочкам. Пока мы все еще держим дистанцию, можно говорить о двух сторонах и их правилах…, но в своей основе материя – это просто материя, она никому не присягает на верность. С точки зрения настоящих законов физики все направления в пространстве и времени равноправны, и именно таким законам подчиняются все до единого фотоны и светороды, которых ничуть не заботит ни так называемая энтропия, ни тем более вопрос о том, какую сторону им следует занять в случае столкновения термодинамических стрел.

– Допустим, мы оставим на Эсилио что-нибудь из нашего снаряжения – например, небольшую подзорную трубу. Мы ожидаем, что с нашей точки зрения по прошествии эонов пыль будет разъедать трубу, пока она, наконец, окончательно не развалится на части и не превратится в песок. Наша подзорная труба, наши правила – вроде бы все честно, не так ли? Но если этот песок остается на Эсилио, то каково будет его происхождение с точки зрения самой планеты? Скорее всего, он образуется из разрушившегося эсилианского камня – что для нас выглядело бы как эрозия наоборот. А в эсилианском времени из остатков этого камня рано или поздно самопроизвольно возникнет подзорная труба, которая будет лежать на земле до тех пор, пока мы не прилетим и не заберем ее с собой. Так что если мы возьмем материю, из которой состоит подзорная труба, и проследим ее историю достаточно далеко в обоих направлениях, нам станет ясно, что она не подчиняется ни тем, ни другим правилам.

– Все это очень занимательно, – возразил Рамиро, – но ты так и не ответила, получил бы я ожог, прикоснувшись к холодному камню.