Глава 28. Дьявол, которого ты знаешь

ЭТО БЫЛО В ПЯТНИЦУ ВЕЧЕРОМ. Кингсли отсутствовал уже два дня, и Мими начала по-настоящему раздражаться из-за того, что позволила ему уйти из ее жизни, даже не спросив, когда он собирается вернуться. Если он в ужасной опасности, она никогда не сможет жить с этим. Донован пригласил ее на вечер, сказав, что устал видеть, как она дуется в офисе.

— Перестань хмуриться, нам будет весело! — сказал он. — Есть новый клуб, который я хотел проверить. Что ты делаешь, кроме как ждешь звонка мужа? Пусть он беспокоится о том, где ты!

— Хорошо, хорошо, — сказала она, хватая пальто.

— Не сейчас! Он рассмеялся. — Жарко только после полуночи. Может, в два часа ночи.

— В два часа ночи? Но мы должны быть на работе в галерее в девять!

Суббота была их главным днем, как и все выходные покупатели.

— Именно. — Донован лукаво улыбнулся, и Мими вдруг поняла, почему Донован не может даже скрепить счет и почему он делает такие ошибки, как скатывание картин в тюбики FedEx. Бедный мальчик не был глуп, он был лишен сна.

Прекрасно. Она выйдет после полуночи. Она увидит, что задумали молодые люди. Донован настоял, чтобы они встретились там, поэтому в назначенный час Мими вышла из такси и направилась к довольно невзрачному складскому зданию, где на тротуаре стояли кучки людей и курили. Она подошла ко входу, ожидая увидеть патруль и бархатную веревку, но, к ее удивлению, там был только сонный Вышибала и никакого контроля лица.

Что случилось с толпой отчаявшихся людей, жаждущих попасть в эксклюзивный ночной клуб? Что выбрала? Быть особенным?

Она спросила об этом Донована, когда увидела его. В отличие от своего обычного костюма — белой рубашки и черных брюк — он был одет в сетчатую рубашку, густо накрашенные глаза и что-то похожее на клетчатый килт.

— Бархатные веревки и столики с шампанским-это девяностые, — объяснил он, когда она спросила его о политике слабых дверей. — Нам не нужно, чтобы кто-то говорил нам, что мы крутые — мы знаем, что мы крутые.

Мими кивнула. По крайней мере, одна вещь осталась прежней: коктейли по-прежнему были разбавлены водой. Она оглядела большую темную комнату, где группы людей танцевали вместе или лежали друг на друге на кушетках. Она ожидала чего-то необычного, но музыка была той же самой техно, под которую она танцевала, когда была подростком.

Доновану, похоже, не нужно было ни пить, ни танцевать, он просто стоял и улыбался. — Круто, да? — спросил он.

Она пожала плечами. Она полагала, что это было весело, особенно после того, как она провела дома почти десять лет. — Давай потанцуем, — сказала она, увлекая его на танцпол.

Мими танцевала и раскачивалась, позволяя музыке двигаться по ее телу. Она закрыла глаза, наслаждаясь ощущением и вспоминая ночь в клубе не слишком отличается от этой, когда она и Кингсли танцевали вместе. Кингсли был таким красивым, и он был таким хорошим танцором; посмотрите, как он двигался с этой девушкой…

Она резко остановилась и оттолкнула Донована.

Да. Это ее муж танцевал с той девушкой. Девушка, которая держала руки у него на груди и смеялась, вкладывая что-то ему в руку.

Кингсли улыбнулся своей ленивой улыбкой, взял ее и что-то прошептал ей на ухо. Потом он поднял голову и увидел ее.

Мими просто смотрела на него, а потом повернулась и вышла из клуба на холод, ее слезы уже замерзли на ее лице. В последнее время было тепло, погода менялась с каждым днем.

— Мими!

Он бежал за ней.

Она не знала, куда идет и чего хочет; она просто хотела выйти, и девушка — она была так похожа на девушку, которую она видела в его мыслях на днях — когда она заглянула в его воспоминания (молодая девушка, так похожая на нее, что на мгновение ей показалось, что это она), и Мими почувствовала, что ее сердце не разбилось, а замерзло от холодной ярости; она была верна ему — но, конечно, она была верна ему. А он — нет. Вот он снова бегает с девчонками, а эта такая молодая и такая хорошенькая. Мими почувствовала всплеск ревности, зависти и ненависти, и это подпитывало ее, пока она мчалась к углу, отчаянно пытаясь найти такси и быть где угодно, только не здесь.

— Мими. — Кингсли стоял перед ней, тяжело дыша.

— Не говори ни слова! Я не хочу с тобой разговаривать! Так вот чем ты занимаешься!

— Это не то, на что похоже, — сказал он.

— На самом деле? Она почти ребенок! Я думаю, это выглядит именно так, как я думаю, — она выплюнула слова.

— Мими, — сказал Кингсли. — Я все объясню, дорогая, пожалуйста. Выслушать меня.

— Тебе нечего мне сказать, — сказала она.

Все это теперь смысл. Его таинственные исчезновения, его вина, его секретность. Вот что он делал в Нью-Йорке. Он вернулся к своим старым трюкам, к беготне — она не верила, что он бегал вокруг нее раньше, но ведь всегда бывает первый раз, не так ли? Он всегда говорил, что все бывает в первый раз.

Она вспомнила, как он выглядел там, танцуя с той молодой девушкой, и это заставило ее почувствовать себя старой, бесполезной и непривлекательной, и она никогда не чувствовала себя так раньше. Она была Мими Форс! Самая красивая девушка в истории Нью-Йорка. Но правда была в том, что вокруг было так много красивых девушек, и так много девушек помоложе, куда ни глянь. На самом деле их было десять центов за дюжину — в ней больше не было ничего особенного.

Боже, она ненавидела его, потому что Кингсли заставил ее почувствовать себя особенной, заставил ее почувствовать себя избранной, заставил ее почувствовать, что она больше, чем ее внешность, что он любит ее за ее душу. Но правда заключалась в том, что она уже не была той девушкой, которой была, не была на вершине своей славы. Он был таким же, как все остальные, таким же, как мужчина, жаждущим новой игрушки, уставшим от старой.

Возможно, ей следует переехать во Францию, где ценят таких женщин, как она. Конечно, любой другой ударил бы ее по голове, услышав такие разговоры, ведь ей едва исполнилось тридцать.

Он продолжал звать ее по имени, но, как и в аду, она продолжала уходить.

Вернувшись домой, она все еще чувствовала себя ужасно. Она не могла в это поверить. Она понимала, что он что — то от нее скрывает, но не верила, что дело в этом. Так глупо. Она была такой глупой. Мими стояла в гардеробной, снимая туфли, когда ее внезапно схватили сзади.

— Не двигайся. Не оборачивайся, — приказал мрачный и угрожающий голос. — Не издавай ни звука. Вскоре ей завязали глаза, и прежде чем она успела дотянуться до меча, спрятанного, как игла, в лифчике, ее руки были связаны за спиной серебряными наручниками, которые не давали ей двигаться.

— Кингсли, это не смешно, — прорычала она. Потому что, конечно, это был он — пришел извиниться единственным известным ему способом. — Если ты думаешь, что можешь заниматься со мной любовью Сейчас, ты ошибаешься. Отпустите меня!

— Но ты такая горячая, — сказал голос ей в ухо. — А я не хочу. Я должен был сделать это, как только вернулся в город. Не знаю, почему до сих пор это не приходило мне в голову.

Она хотела проклясть его, но уже чувствовала, как ее тело реагирует на него, чувствовала, каким горячим и твердым он был, и, несмотря на свой гнев, она начала чувствовать себя очень возбужденной.

— Кингсли, если ты меня не отпустишь, я…

— Ты что? — Кингсли только тихо рассмеялся, одним взмахом ножа разорвал ее платье пополам и проделал то же самое с остальной одеждой.

— Клянусь… — сказала она, тяжело дыша, ее сердце колотилось. Но она чувствовала, что ее защита слабеет с каждым мгновением, с каждым трепетом. Он толкнул ее на пол лицом вниз, и она услышала, как он расстегивает ремень.

— Разве ты не этого хотела? Немного повеселиться? — прошептал он. — Чтобы отпраздновать нашу годовщину?

— Я ненавижу тебя, — сказала Мими. — Я так тебя ненавижу.

— Я тоже тебя ненавижу, — сказал он и поцеловал ее в шею.

Ее трясло. Что с ним происходит? Они никогда не делали этого раньше — никогда так не играли — и это возбуждало ее, ее желудок сжимался от предвкушения. Господи, он был прав. Она хотела этого, хотела его — так сильно.

— Не надо! — выдохнула она.

— Не что? — он хотел.

— Не останавливайся, — прошептала она, ненавидя себя за то, что все еще любит его.

Он усмехнулся и укусил ее своими клыками. Вампиры не должны пить кровь друг друга, но Кингсли часто нарушал правила. Она почувствовала, как его кровь смешалась с ее.

Затем он оказался внутри нее, и она выгнула спину, прижимаясь к нему, и волна за волной наслаждалась, пока не подумала, что действительно может потерять сознание. За семь лет у них никогда не было более горячего секса. Несколько мгновений они лежали, тесно прижавшись друг к другу, потом Кингсли осторожно развязал повязку, и когда она обернулась, он смотрел на нее с такой любовью и нежностью, что она почти простила его. Почти.

Она вырвалась из его объятий. — Не думай, что это что-то значит, — сказала она. — Посмотри, что ты наделал! Ты разрушил еще одну Шанель!

Он поднял бровь. — Ты сказала, что хочешь немного повеселиться, и это все, что у нас было.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, потянувшись за халатом и запахнув его вокруг талии.

— Я хотел объяснить. Обо всем. Но ты не слушала, и я подумал…

Почему бы не заняться сексом, потому что секс — это то, как они связаны. Разве это не правда — он показал ей своим телом, что все еще любит ее, что никто не может заменить ее, и никто не смог. Теперь она это знала; она видела это в их кровных узах, читала в них правду.

Но она все еще сердилась на него.

— Если ты не спал с той девушкой, тогда почему ты был с ней? Что ты делал в городе? — спросила она. Его кровь только сказала ей, что он был верен, но не остальную часть истории. Кингсли рассказал ей.

— Мы должны рассказать Оливеру, что происходит, — сказала Мими, когда он закончил.

Она потрогала маленький пластиковый пакет с пятью серебряными треугольниками, который показал ей Кингсли, и содрогнулась при мысли о том, что в нем было. Вот что девушка вложила ему в руку, когда они танцевали. Она пока не могла в это поверить. Но если то, что обнаружил Кингсли, было правдой, то это была злоба самого коварного рода.