— Как ты, мой солнцелюбимый, отнял ее и все сокровища у этого бедного молодого человека, царевича Париса, и прогнал его самого, когда он, уходя из Греции с ветреною женою Менелая, искал убежища от противных ветров у наших берегов…

— Вот ты уж опять начинаешь свое! — сказал мудрый царь Амосис с досадою. — Это — старые дела. Я поступил очень хорошо, как подобает земному солнцу. Украсть у мужа жену — большой грех, особенно украсть ее с такою кучею золота. Парис — негодяй, разбойник, обманщик: я должен был наказать его отнятием всего похищенного, а жену отдам мужу, когда он сюда явится. Перестанемте ссориться за такие пустяки. Ну что, Тиндаревна? — продолжал он, обращаясь к прекрасной иностранке. — Какие у вас есть известия о ваших друзьях?.. что делают ваши под Троей?

— Ничего не знаю, — печально отвечала Гречанка.

— Это нехорошо, — примолвил мудрый фараон, — они за вас дерутся, а вы и не стараетесь узнать, как им везет счастие. Так я же вам скажу. В Пелузию пришел финикийский корабль с галантерейными товарами, которых он не мог продать в Греции, потому что там ужасная нищета, да и не для кого наряжаться женщинам: все мужчины на войне!.. Он привез известие, что под Троей дела ваших земляков идут очень плохо. В стане их свирепствовала чума, множество народу погибло, и, вдобавок, возникли несогласия. Какой-то князек по имени Ахилл побранился с вашим деверем за девушку и произвел раздор. Трояне порядком поколотили ваших, и в Греции все были того мнения, что осада вскоре будет снята. Впрочем, вы очень хорошо делаете, что не заботитесь об своих плугах Греках: эти морские разбойники, поверьте мне, не за вас дерутся! Старый Приям очень богат, и им хочется ограбить его кладовые. Вы увидите, — присовокупил мудрый царь Амосис, обращая речь к своим придворным, — что когда Трояне прогонят Греков от своего городишка, те станут хвастаться на весь мир, будто они победили старого Прияма и отняли у его сына Елену, которая, между тем, играет нам здесь на арфе. Они готовы… таких лжецов и пустомелей, как эти мерзкие еретики, свет не видывал!.. готовы написать о том предлинную историю… пожалуй, еще и в стихах[23].

Весь двор мудрого царя Амосиса захохотал в честь его остроумия, как вдруг рассунулся пурпуровый занавес, закрывавший другой конец залы, и явился великолепный балет с пируэтами и мимикою, в котором танцоры обоего пола явили необыкновенное искусство. Но более всего, в заключение балета, восхитили собрание фигуры вновь изобретенного придворным балетмейстером танца, названного им пóликой.

Этот очаровательный танец, который, с бесконечным разнообразием поз, прелестью па и кокетством движений, счастливо соединяет в себе все условия высокой душевной драмы, переходя от равнодушия, холодности и до борьбы сердца, просьбы и, наконец, до пламенеющей страсти, пленил всех своей несомненной выразительностью, и многие молодые мужчины и женщины тут же принялись подражать придворным танцорам, к великой потехе солнцелюбимого царя фараона и его лунолюбимой супруги.

Эта невинная забава, первое начало страстной моды, в которую впоследствии вошел в Фивах, Мемфисе и Саисе танец полика, была прервана выходом фокусников и фигляров.

После чудной ловкости, с какою наши египетские фокусники превращали лилии в парики и платки в бананы, особенного удивления заслужили гимнастические штуки знаменитых царских фигляров и невероятная сила придворных иркулесов и иркулесиц.

Женщины, в этом отношении, явились еще замечательнее мужчин: кроме особенной прелести в движениях и позах, страшная степень силы, которую эти слабые создания успевают упражнением развить в своих нужных членах, и легкость, с какою в самых трудных положениях тела и при величайшем напряжении силы играют в тяжелые шары, доводя число их до десяти и более, достойны быть предметом глубочайших размышлений мудрецов.

Но египетский народ годится на все чудеса: другого такого народа боги не создали на земле!

Между тем, на площади, перед дворцом, простой народ наслаждался зрелищем боя двадцати огромных быков и подвигами храбрых фивских picadores. В палатах, при потоках царского вина, гости предавались самой необузданной веселости, особенно с той минуты, как земное солнце, утомленное пиршеством, удалилось во внутренние покои, чтобы с лунолюбимого супругою отдохнуть после обеда на своем высоком государственном ложе[24].

Одни играли в шахматы или кости[25], другие в чет и нечет на спине угадчика, который, угадав, подвергал своих товарищей тому же положению, а многие, встав на голову, кричали — «Да здравствует царь фараон, земное солнце!» — и держали пари между собою, кто в этом виде произнесет большее число раз приветствие гостеприимному хозяину.

Уже после полуночи разошлись гости по домам, то есть, большею частью отнесены были без чувств слугами из дворца в свои спальни.

На следующий день, даже и у земного солнца с похмелья жестоко болела голова; полный комплект врачей созван был в присутствие царя, и тот, по чьей части состояла болезнь великого фараона, принялся лечить его по правилам искусства[26].

В эту неблагополучную минуту почтенный обер-гофмейстер Тори и обершенк Каофи представили солнцелюбимому мудрому царю Амосису счет издержкам на вчерашние увеселения. Мудрый царь ужаснулся. За неуместную расточительность он приказал дать им, на главном крыльце дворца, отеческое поучение, и, пользуясь предлогом, что от пьяных гостей его произошли ночью в городе разные беспорядки, присудил свою любимую столицу к уплате, в виде пени, всех денег, издержанных на пиршество. С другой стороны, за то, что происходило в конце вчерашнего пира, и не один благонравный муж стовратного града Фив счел себя в праве, и в необходимости, с приличною нежностью напомнить своей супруге обязанности, предписанные осьмою главою третьей книги Гермеса Тревеликого.

Так сделалась царевна Микерия-Нильская Лилия совершеннолетнею. Мудрый царь Амосис весь этот день был нездоров, и не ходил в подземелья Лабиринта осматривать свои сокровища; но на третий день после пиршества рано утром отправился он в свои кладовые. Осмотрев замки и печати и найдя их в совершенной исправности, он отпер золотым ключом огромную и тяжелую медную дверь и вошел в любимые погреба свои. Груды богатств всякого рода лежали в симметрическом порядке по всему пространству крепких каменных полов. Царь долго прохаживался между ними, любуясь на плоды своей бережливости. Душа его утопала в высоком наслаждении. Вдруг одна груда золота показалась ему тронутою. Он осмотрел ее с величайшим вниманием. Не оставалось сомнения: чья-то преступная рука, во время пира, коснулась сокровищ и нанесла им приметный ущерб! Мудрый царь Амосис обошел кругом все подземелья, тщательно рассматривая стены, полы и потолки, построенные из огромных шестигранных глыб сиенского полированного гранита, и, не видя нигде пролома, должен был заключить, что кто-нибудь из придворных украл у него ключ и печати в ночь всеобщего веселья, когда земное солнце было помрачено облаком винных паров, и таким образом пробрался в кладовые.

Царь запер медную дверь ключом, приложил к ней другие печати, и удалился. Ввечеру он нарочно забыл на столе свои золотой ключ и печати, тайно наблюдая всю ночь за ними, чтобы поймать вора, который, без сомнения, захочет вторично воспользоваться рассеянностью земного солнца. Но к столу никто не подходил, а между тем, на следующее утро, отправившись в подземелья, солнце открыло признаки нового и весьма значительного похищения. Двери, замки и печати по-прежнему были целы. Удивляясь такому чуду, мудрый царь Амосис ставил у дверей сильные караулы, сторожил сам караульных, изобретал различные хитрости, и, несмотря на все это, не мог открыть ни пути, ни примет похитителя, хотя сокровища решительно каждую ночь уменьшались.

Светлая голова его кружилась от недоумения. Он тайно позвал главного своего механика и, при его содействии, изобрел такую западню, которая, схватив вора пополам, была в состоянии удержать его на месте до утра. Через несколько дней, замысловатый, неприметный глазу механизм поставлен был именно у той груды слитков золота, из которой похититель начал почерпать накануне. В этот раз мудрый царь Амосис не ошибся в расчете. После полуночи, один из огромных гранитов стены подземелья тихо повернулся, и два молодых человека вошли в кладовые через отверстие. Это были Ктепи и Апопи, сыновья покойного Тописа, знаменитого архитектора, построившего фивский Лабиринт для мудрого царя Амосиса. В числе бесконечного множества потаенных подземных и надземных ходов, из которых состоит это неподражаемое здание, настоящий логогриф зодчества, не распутанный умом человеческим, искусство архитектора неприметно направило один подземный ход от кладовых к его собственному дому, лежавшему в отдаленной части города, по другую сторону Нила. Ход, со стороны кладовых, был закрыт подвижною гранитного плитою, так отлично подведенною под общий вид венцов подземелья, что ни какой глаз не мог приметить разницы между нею и другими камнями стены.

Прежде чем Лабиринт был совершенно окончен, мудрый Топис, на случай смерти, вручил жене своей запечатанный сверток папируса, для передачи сыновьям их, Ктепи и Апопи, когда они достигнут совершеннолетия, взяв с нее клятву, что до того времени она не раскроет и никому не покажет этого писания. В папирусе том было сказано: «Дражайшие дети мои, Ктепи и Апопи! Я строю Лабиринт, громадное собрание надземных и подземных дворцов, храмов, галерей, колоннад, портиков, дворов, ходов, тайников и многоярусных колодцев, здание, какого доныне не бывало на лице земли и никогда не будет в другом месте. Многие после меня захотят подражать этому великому творению ума вашего отца, в Египте и в других странах, но никто не состроит подобного. Владелец Лабиринта навсегда безопасен: в случае нападения мятежников или злоумышленников, он может ускользнуть тысячью путей, а они запутаются в них, не найдут себе выхода и будут пойманы. В подземельях должны храниться его сокровища. Царь Амосис мудр и скуп: по скупости, он не заплатит мне обещанных тысячи фунтов золота, хотя подобному произведению цены нет на свете; а по мудрости своей, не захочет, чтобы кто-либо в Египте, кроме его, и еще лучше его, знал план Лабиринта. Крепкая десятиэтажная башня, которую, по его желанию, я с трою в середине этого чуда, будет наверное местом моего пожизненного заточения. Хотя боги позволили мне жить в такое время, когда в Египте вдруг вспыхнула неукротимая и разорительная страсть к пирамидам и великолепным чертогам загробной жизни, однако ж, по всей вероятности, я не оставлю вам никакого наследства, кроме скромного дому, в котором вы воспитываетесь. Другие зодчие, далеко не стоящие вашего отца, нажили от пирамид такие богатства, что воздвигают себе нынче пирамиды втрое огромнее и великолепнее тех, для которых некогда составляли они сметы по заказу. Лабиринт, поглотивший всю жизнь и всю деятельность мою, лишил меня подобных случаев. Я не оставлю вам ничего. Но если мои предчувствия сбудутся, если я не ворочусь к вам, то вы имеете право взять из подземелий Лабиринта следующую мне за создание плана и за тяжкие труды исполнения тысячу фунтов золота, которых мудрый царь Амосис никогда ни мне, ни вам не заплатит добровольно и которую я вам отказываю как мою неотъемлемую собственность. Примитесь за дело умно и осторожно: при этом завещании найдете полный план Лабиринта, всех его кладовых и подземного хода, проведенного к ним моим слабым гением под руслом Нила от вашего дому, с описанием секрета подвижного камня в стене подземелья и прочих подробностей. Запрещаю вам, дражайшие дети моя, Ктепи и Апопи, брать даже один гран золота более тысячи фунтов: тысяча фунтов — мое заслуженное добро, а после меня — ваше достояние. Всякое лишнее зерно было бы воровством, и вы, я уверен, не запятнаете перед светом имени вашего родителя и, перед бессмертными богами, вашей совести подобным преступлением», и прочая.