При быстром осмотре это оказалась дополнительная спальня, которую она украшала когда-то. Однако более пристальное изучение выявило грязь на полу и пропитанный засохшей кровью бетон между каменными плитами. Зловонный запах исходил от стен и стоявшей в центре кровати, заваленной измятыми и запятнанными простынями.

Она боролась с приступом тошноты, ставший очень чувствительным желудок взбунтовался против этого «аромата».

В комнате она была одна и быстро сообразила, что была прикована к стене и оставлена кем-то в подвешенном состоянии до пробуждения. Вспомнила, как Джозеф душил ее, а его телохранитель Эмори держал до тех пор, пока она не потеряла сознание. Прохладный воздух коснулся кожи, говоря, что кто-то снял с нее одежду, и Арианна задрожала от мысли, что с ней сделают.

Арианна не знала, кто войдет через дверь. Она молила, чтобы это оказался Джозеф. Она не вынесет, если Эмори разрешили к не прикоснуться, но ее молитвы не были услышаны, и через час последний вошел из вестибюля.

— О, отлично. Ты проснулась, и мы можем наконец-то начать, — голос Эмори походил на голос сумасшедшего.

Арианна похолодела от страха остаться наедине с охранником Джозефа, на ее коже выступил пот:

— Что ты делаешь? Где Джозеф?

— Он больше не хочет тебя, сказал, что я могу теперь поиграть с тобой. Ты не рада? — Эмори захихикал, и этот смех был таким же отвратительным, как его голос.

Приблизившись к ней, одной рукой он принялся водить по ее животу и груди, в то время как другая проникла между ее ног.

Ее тело дернулось, пытаясь увернуться от него, несмотря на цепи, которые приковывали ее к стене.

— О, да. Это будет чудесно, я хотел трахнуть тебя в течение многих лет, Арианна, — он усмехнулся. — Я всего лишь не хотел кончить как твой ухажер. Я знал, что Джозеф скоро устанет о тебя.

— Эмори, ты должен остановиться. Я беременна… это ребенок Джозефа, — Арианна поклялась всем, что у нее было. — Ты должен пойти и привести его, чтобы я могла сказать это.

Она ненавидела саму мысль отдать себя в руки этого мужчины, стоявшего перед ней, но выбора не было, если она собиралась сохранить себе жизнь. Печально, но Арианну не заботило, будет она жива или нет, но стоило ей вспомнить о двух мальчиках, которых она оставила в музыкальной комнате, то к ней пришло осознание, за что стоит сражаться. Сердце словно разлетелось на осколки от мысли что ни у Аарона, ни у Ксандера не будет никого, если с ней что-то случится. Она не могла смириться с тем, что никогда их не обнимет, не сыграет с ними на музыкальных инструментах или не увидит, как они играют.

— О, Боже! Эмори, пожалуйста, приведи Джозефа… он должен знать! — ее голос перешел на крик от боли, которые причиняли ей его прикосновения. Она кричала и молила его остановиться, но руки, рот и зубы Эмори коснулись каждого дюйма кожи, заставляя ее желать смерти на этом самом месте.

— Пожалуйста…

Эмори рассмеялся, а жар его дыхания прошелся по ее коже, пока их глаза не оказались на одном уровне. Расстегивая ремень, Эмори облизнул губы.

— Я не расскажу Джозефу ничего, кроме того, как хорошо было трахать тебя до смерти. — Поверь мне, крошка, спустя несколько часов ты больше не будешь беременна. Я намерен насладиться сегодняшним вечером.

Арианна забилась в цепях, зовя на помощь мужа. Она лелеяла безумную надежду, что он придет, чтобы она могла сказать ему, почему он не мог позволить Эмори это сделать. после нескольких минут горло пересохло, и она не могла выдавить из себя ни звука. Эмори смотрел на нее непроницаемо темными глазами, расстегивая ремень. Штаны упали на пол.

— Ты облажалась, Арианна. В буквальном смысле, — из его груди вырвался дьявольский смех

Схватив ее ягодицы, он развернул ее так, что ее лицо впечаталось в стену. Он поднял ее и вошел с такой силой, что ее нос закровоточил от столкновения со стеной. Много времени не потребовалось, чтобы он закончил и начал снова, разрывая своим членом нежную кожу ее влагалища и задницы. В течение этих минут она чувствовала, как кровь стекает по ногам, и все время продолжала звать Джозефа, несмотря на боль в горле.

Когда Эмори закончил, то на шаг отступил от нее. Держа член в руках и осмотрев залитый кровью пол, он рассмеялся и поднял свою алую руку, чтобы она видела.

— И подумай… это только начало.

Эмори быстро пересек комнату и, открыв ящик комода, начал доставать инструменты. У Арианны отвисла челюсть, а глаза округлились, когда она увидела, что он достал из ящика. Ножи, клещи, бритвы и медицинские инструменты.

Она ничего не могла с собой поделать, и ее вырвало, что добавило еще и запах рвоты к ужасному аромату в комнате.

Эмори обернулся и улыбнулся, видя, что ей плохо. Быстро преодолев разделявшее их расстояние и окунув в блевотину палец, он начал с силой запихивать его ей в рот:

— Ты что-то уронила.

Ее снова стошнило и он, смеясь, убрал палец.

— Если ты пытаешься разжалобить меня и считаешь, что я не буду тебя трогать, то придется придумать что-то получше, чем это, сучка.

Голова уперлась в стену, слезы сами собой хлынули из глаз, а под потоком эмоций подкосились ноги. Безрезультатно она пыталась поднять себя за эти цепи, найти силы не удалось. Мысли возвращались к прошлому: воспоминания о Конноре, смех у реки, солнечный свет, согревающий кожу, в месте, где они могли скрыть свои жизни. Она подумала о мальчиках, их смех, крики, представила, как они выросли. Сердце разбивалось от мысли, что она никогда не увидит, как они станут взрослыми.

Чувство абсолютной пустоты поглотило ее, но его оттенило осознание, что дети будут предоставлены воле и наставлениям сумасшедшего, а их жизни поглотит черная дыра, представляющая собой «Эстейт» Джозефа. При мысли о лицах мальчиков, оставленных в музыкальной комнате, у Арианны внутри все словно умерло от понимания, что это был последний раз, когда они видели друг друга.

Жизнь несправедлива. Сказки и истории, которые ей рассказывали в детстве — ничто иное, как фантазии, мечты, что никогда не осуществятся. Нет принца, который приехал бы на белом коне, нет лягушонка, который превратится бы в идеального мужчину, когда его поцелует принцесса. Нет. Ее жизнь была какой угодно, но не справедливой. Иллюзией будущего, которое ей никогда не узнать, светом, который погасил мужчина, за которого она много лет назад вышла замуж.

А теперь она прикована к стене, отдана безумцу, бездушному ублюдку, упивавшемуся болью, кровью и смертью. Ей было ненавистно, что он будет последним человеком, которого она видит и знает, поэтому, закрыв глаза, она попыталась уйти в место, где могла сбежать из комнаты, в которой была заточена.

Подумала о своей семье, старых друзьях, но больше всего она старалась увидеть, что ждет ее, когда она умрет. Вообразила, что душа Коннора была очищена от убийств, которые он совершил, когда отдал свою жизнь, пытаясь спасти ее.

Она слышала, как Эмори вернулся к комоду и открыла глаза, когда он выбрал маленькое лезвие. Она не хотела видеть, что произойдет, хотела остаться в том красивом и светлом месте, созданном воображением, но отвести взгляд не было сил. Вернувшись на место перед Арианной, он улыбнулся и сжал лезвие.

— Ты знаешь, что я собираюсь сделать? — напевая под нос, он добавил, — Спорю, что нет.

Еще один мерзкий смешок, и он провел краем бритвы по внутренней части ее бедра, прежде чем задержал его у входа во влагалище.

Пристально смотря в ее глаза, он прижался к ее лбу своим. Лицо обдало его гнилостным дыханием, и она закрыла глаза, пытаясь скрыть страх. Он рассмеялся.

— Готова стать моей, сучка? Мы отлично повеселимся.

Эпилог

Гордо выпрямившись, Джозеф наблюдал, как огонь пожирает тело его жены. Спустя годы и смерти в его доме, он выяснил, что легче сжигать останки, а не хоронить. У него был поле, засыпанное песком, где он хранил тела, пока они не становились пылью.

Убрав руки за спину, он смотрел на то, что должно было доставить ему огромное удовлетворение, но вместо этого, его сердце сжалось так, словно последний кусочек человечности вырвали из его груди.

Он вынужден был признать, что у сучки были когти.

Его раздражала сама мысль, что даже после смерти она его обыграла.

Вечером, когда Эмори унес ее, Джозеф сидел в своем кабинете, позволяя шлюхе отсасывать себе, в то время как крики Арианны, от которых кровь стыла в жилах, эхом разносились по залам. Он не знал, что с ней делают, и его это не интересовало. Он испытывал удовлетворение от этих звуков — только они могли насыть жестокость его души. Он кончил трижды, к тому времени как вытащил шлюху из-под стола, но это была не ее заслуга — все дело было в криках.

Настало утро, и она затихла. Джозеф подумал, что Эмори наконец-то покончил с ее жизнью. Любопытство взяло верх, и он спустился по коридору вниз, в комнату, где она была заточена. Отрыв двери, он нашел Арианну прикованной к стене, обнаженной, кровь сочилась из каждого отверстия на ее теле. Джозеф раньше видел работу Эмори, но никогда не переставал удивляться, насколько изощренным мог быть его телохранитель.

Когда он взглянул на обмякшее тело Арианны, ее руки, зафиксированные наручниками над головой, и безвольно болтающиеся ноги, то ничего не почувствовал. Ни боли, ни раскаяния, ни единой эмоции, которые, как ему казалось, нужно было испытывать, если бы она умерла своей смертью. Выдохнув с облегчением, Джозеф вошел в комнату.

Он медленно подошел к ней, не переставая рассматривать то, во что она превратилась. Подойдя вплотную, он убрал волосы с ее лица, и она вдруг закашляла, а изо рта на пол полилась кровь. Джозеф резко отпрыгнул, удивившись, как она может еще быть жива.

— Как это было, красотка? Он обращался с тобой так же умело, как и предыдущий телохранитель?

Ее единственный глаз посмотрел на него — голубая радужка и белок, ставший алым от крови из лопнувших капилляров, второго она лишилась.