Преисполненная твердой решимости, он идет пешком по снегу рядом со мной столько, сколько может. Временами она чересчур устает и начинает волочить ноги, тогда я несу ее на руках, словно комплект. Она бурчит на меня из-за этого, тем не менее держится за мою шею, отдыхает, а когда она прижимается поцелуями к моей коже? Это того стоит.

Джорджи зевает и трет глаза.

— Я проснулась.

— По-видимому, — подразниваю я, постукивая по кончику ее маленького человеческого носа. — Давай, подкрепимся чем-нибудь прежде, чем продолжим путь.

Мы одеваемся, а потом садимся у тлеющего костра, чтобы съесть свою утреннюю еду. Вкус кааха ей до сих пор не нравится, поскольку она морщит нос от его пряного аромата. В последнее время мы готовим их с более мягкий вкусом, не раздражающим человеческие языки, но я, просто не подумав, прихватил их в тот момент, когда стащил каах из хранилища. Я отвлекся, поскольку мои мысли были заняты моей парой.

— К вечеру я поймаю тебе что-нибудь на ужин, — обещаю я ей, как только она делает большой глоток воды.

— Все нормально. Я уже начинаю к нему привыкать. Потихоньку.

— Ты плохая лгунишка, — подшучиваю я.

— Самая худшая, — морща свой носик, она улыбается. — Он не так уж плох, честно. Просто я чересчур преувеличиваю. Я никогда не любила острую пищу, даже человеческую еду, — и в подтверждении того, что она в порядке, она откусывает еще один большой кусок и запивает его большим количеством воды. — Ну, нам, наверное, пора уже идти?

Я киваю головой, потом убираюсь в пещере, навожу порядок в припасах и упаковываю вещи для следующего охотника, который придет сюда. Джорджи закутывается в свои одежды, а когда она надевает рукавицы, я натягиваю на ее красивое лицо капюшон ее плаща, а затем целую.

— Сегодня днем мы будем уже в твоей летающей пещере.

Джорджи делает глубокий вдох.

— Отлично. А Доминик? Та рыжеволосая человеческая девушка?

— Она гораздо ближе.

Я до сих пор не могу забыть то душераздирающее зрелище, как она, насмерть замерзшая, лежала в снегу, и как на какой-то момент мне вдруг показалось, что это Джорджи. Как мое сердце заколотилось от паники. От одного только воспоминания об этом мне становится не по себе, и я притягиваю ее к себе. «Как же мне хочется, чтобы сегодняшний день прошел для нее легко», — думаю я, прижимая мою пару к своей груди. Я стараюсь не думать обо всех тех неприятностях, на которые мы можем нарваться, если мэтлаксы или другие хищники добрались до трупов первыми.

— Мы заберем ее с собой и похороним вместе с остальными, так ведь, дорогой? — Спрашивает Джорджи тихим, подавленным голосом.

— Ну конечно, — для нее это очень важно, и я не стану ни в чем ей отказывать. Но даже при этом я не хочу, чтобы она удивлялась, если то, что мы обнаружим, не будет… целым и невредимым. — Пара моя, я не хочу волновать тебя, но вполне возможно, что другие добрались до них раньше нас.

— Знаю, — говорит она, и я вздыхаю с облегчением. — Поверь мне, это постоянно приходило мне в голову. Но независимо от того, чтобы нам ни пришлось сделать, чтобы достойно их похоронить, этого будет достаточно, — она смотрит на меня из-под капюшона своими кхай-синими глазами. — Спасибо тебе еще раз.

— Нет никакой необходимости благодарить, — повторяю я.

— Да, ты прав, конечно, — Джорджи робко мне улыбается, глядя на меня снизу вверх. — В таком случае, полагаю, нам лучше заняться делами этого дня.

Но ее глаза переполнены страхом.

***

Мы идем, и она рассказывает мне о человеческом погребальном обряде. Он гораздо более роскошен, чем тот, что у ша-кхаев. Читаются стихи, возносятся молитвы, а для тех, кто умерли, оформляются каменные памятники. У нас ничего из этого нет, чтобы мы могли бы дать этим погибшим женщинам, но Джорджи говорит, что все в порядке. Все это представляет собой лишь оказание внимания и творческие усилия по его реализации.

Я рассказываю ей об обычаях ша-кхаев, тех немногих, которые у нас есть. Порою, если кто-то не возвращается с охоты, то тела найти невозможно. Порою его оставляют падальщикам, только ножи и личные вещи передаются семье. В рога скорбящих высекаются следы и порезы, чтобы показывать свою скорбь, и, ссыпая снег себе на голову они безутешно причитают об их утрате. Племя отдает дань жизни того, кто скончался, а потом… жизнь идет своим чередом. Когда умершие у нас, их доставляют в неиспользуемую пещеру, одетых в их лучшие одежды, после чего пещера заваливается, чтобы они могли спать вечным сном. Мой отец — и многие другие — лежат в подобной пещере из-за кхай-болезни.

Впрочем, то были плохие времена, и мне не хочется вдаваться в них больше, чем необходимо.

Недалеко от пещеры, которую я когда-то разделял с Джорджи, мы находим тело рыжеволосой женщины. Я запомнил это место, никогда не забывал, как покрывал ее снегом и обозначал близлежащим камнем, чтоб наверняка знал бы его местоположение и мог показать ей его позже. Я раскапываю снег, а Джорджи стоит рядом и смотрит. После того, как обнаруживаем рыжую гриву, не требуется много времени, чтобы откопать остальные бледные части ее тела. Она промерзла насквозь, и я заворачиваю ее в большую шкуру са-кохчка, которую прихватил с собой для такого дела. Взяв тело на руки, я смотрю на мою пару.

Ее руки скрещены на груди, а лицо бледнее обычного.

— Я могу идти сама, — говорит она мне, подходя ко мне поближе. Она выглядит очень маленькой, очень хрупкой.

— Держись рядом со мной, — говорю я ей, хотя в словах нет необходимости. — Это территория метлаков.

Джорджи кивает головой.

— Я хорошо помню, что произошло в прошлый раз, когда я упала в их пещеру, а ты меня спас. Я буду держаться рядом.

Ее рука в рукавице проникает за мой пояс, и она держится за меня.

Мы поднимаемся дальше в гору, и я намеренно замедляю свои шаги, чтобы Джорджи могла за мной поспевать. Это приводит к очень медленному темпу, но в конце концов, я вижу черный корпус летающей пещеры, которая доставила мою пару и других людей в этот мир. По ее словам, та спустились с небес. Сейчас она покрыта недавно выпавшим снегом, верхняя часть которой нетронута, за исключением дыры с зазубренными краями, через которую поступает свежий воздух.

Я поворачиваюсь к моей паре.

— Куда мне положить этого человека?

Я стараюсь произносить слова деликатно, потому что я знаю, что в данный момент она очень чувствительная. Когда она смотрит на пещеру, выражение ее лица отстраненное, а глаза на ее личике просто огромные, и я уверен, что она затерялась в своих недавних воспоминаниях. Относительно тех, кто ее похитил, они у нее совсем не добрые, и мне хочется поубивать их всех за то, что они посмели прикоснуться к моей Джорджи.

Мгновение спустя ее взгляд сосредотачивается на мне, а ее рука снова сжимает мой пояс.

— Ничего, если мы оставим ее здесь? Я бы хотела похоронить ее и остальных снаружи.

— Мы можем это сделать, — я осторожно опускаю женское тело на снег. — Хочешь забраться внутрь или это сделать мне? — она колеблется, и я поворачиваюсь к моей паре, поскольку потребность защищать ее у меня зашкаливает. — Джорджи, ты не обязана туда возвращаться.

— Я пойду, — она мотает головой. — Я должна.

— Там тебе делать особо нечего.

Прикусив губу, она снова мотает головой.

— Я должна помнить, чтобы никогда не забыть, Вэктал. Для меня это очень важно. Не мог бы ты мне помочь туда подняться?

Она указывает рукой на дыру наверху. Утрамбованный снег вокруг нее сменился на лед, и ей будет скользко туда подниматься.

Меня бесит, что она настаивает… но как я могу отказать? Какое-то мгновение я хмуро смотрю на нее, надеясь, что она передумает, но Джорджи, не отрывая взгляда от меня, лишь вскидывает подбородок. Ничто не собьет мою пару с намеченного пути. Для нее это важно… и поэтому я должен это позволить.

Вздохнув, я опускаюсь в снег на колени.

— Забирайся мне на спину.

— Ты самый лучший в мире мужчина, ты ведь знаешь это? — она целует меня в лоб, после чего, обняв за шею, прижимается к моей спине.

— Я самый терпимый из пар, — ворчу я, но ее легкий смешок заставляет меня чувствовать себя лучше. Я хлопаю ее по руке, прежде чем встать на ноги, а потом со спины обвиваю ее руки вокруг своей талии. — Держись за своего мужчину.

Найдя опоры для рук на странной, холодной поверхности, я начинаю подниматься вверх.

Короткое падение внутрь, которое еще больше сокращает слой снежного сугроба прямо у меня под ногами. Там занесено снегом, создавая мягкое место для приземления, и когда мои сапоги ударяются об пол пещеры, это звучит приглушенно. Внутри темно и до сих пор много чем попахивает. Я улавливаю слабый намек на дым от наших костров с того времени, когда мы спасали женщин, а еще вонь от их насильственного тут обитания. Они оказались в ловушке в этой маленькой, странной пещере в течении многих дней, исчисляемых на пальцах двух рук, и были уже присмерти, когда мы смогли доставить их в племя. Содержание этой пещеры в чистоте и свежести не имело приоритетного значения.

Я снова опускаюсь на колени, и Джорджи, соскользнув с моих плеч, делает шаг вперед. Она стискивает плащ у своей шеи, глаза у нее широко распахнуты и светятся в то время, как она обводит взглядом темную внутреннюю часть этого помещения.

— Выглядит меньше, чем мне запомнилось, — шепчет она. — И темнее.

Я рычу, оглядываясь по сторонам. В дальнем конце пещеры, около стены, где мы вытаскивали шесть самок из их капсул для спячки, я вижу два холмика аккуратно прикрытых женщин. Ради людей мы должны были их похоронить, но были вынуждены спасаться бегством, поскольку их похитители угрожали вернуться. Я смотрю на мою пару, жду.

Потерявшись в свих мыслях, она стоит, пялясь вокруг себя. Глаза у нее блестят от непролитых слез, и она облизывает свои губы.

— Здесь так холодно.

Здесь теплее, чем снаружи, потому что ветра нет, но я молчу.