10

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ не писал тебе. Не было свободного времени. Уезжал рано утром, возвращался поздно вечером. Письма отложил на сегодня. Сегодня воскресенье. Если бы был в Болгарии, то, наверное, солнце уже согревало бы меня в Петревене, а здесь долго вертелся в кровати, затем перебрался в качалку на террасе и стал наблюдать, как дышит вулкан Момотомбо, ежеминутно меняя свой облик. То обовьется, как чалмой, сверху донизу собственным дымом и скроется подобно упавшему в озеро облаку, то оголится и от солнечных лучей станет розовым, то нацепит набекрень шапку и утопит ноги в водах озера. Столько перевоплощений, и всего за несколько минут! Можно смотреть так не только часами, а целыми днями и каждый миг открывать что-то новое, интересное. Влево и вправо от вулкана выстроились большие и маленькие возвышения. У каждого из них свое имя и своя история, богатая мифами и легендами, повествующими о разгневавшейся земле. Неповторимая по красоте картина, вероятно, опьянила и Ригоберто Лопеса, побудив его сказать:

«Я считаю, что за эту землю человек и сто раз должен погибнуть, но не позволить затоптать ее грязными сапогами чужеземных пришельцев и пиратов».

Любуясь Момотомбо, я и не заметил, как на террасе появилась Росальба. Очнулся я от ее звонкого смеха.

— О Болгарии думаете? — спросила она меня.

— Нет! О вулканах! Вчера был на вулкане Масая, а отсюда каждое утро и вечер любуюсь Момотомбо. Экскурсовод мне сказал, что в XVIII веке вулкан извергал огнедышащую лаву. Испанцы прозвали эту огненную гору Адом и верили, что в ней кипит расплавленное золото. Узнал, что после 1772 года извержения уменьшились и ослабли, а последнее было в 1941 году. Когда смотришь на вулкан, одна мысль непрерывно сверлит голову — насколько мы беззащитны перед матерью-природой.

— Как муравьи перед людьми, — дополнила она меня.

— Да! Представь себе, что будет с нами, если этот вулкан всего лишь чихнет? Что значит человек перед этим могуществом?!

— Человек — это дорогое детище природы, милый друг. Самое красивое и самое умное ее творение. А сейчас, я надеюсь, ты не откажешься от приглашения женщины прогуляться? Воскресенье богом дано нам для отдыха в прогулок.

Я знаю, как занята Росальба — она работает заместителем заведующего организационным отделом Сандинистского фронта национального освобождения, и эти часы, которые она дарит мне, ей придется наверстывать ночью. Но разве ей откажешь?

— Росальба, — начал я, — знаешь, именно сейчас мысленно я гулял в окрестностях Момотомбо и долго стоял на берегу озера, которое, как я слышал, называют серебряной чашей вулкана. Может быть, лучше я сам продолжу свою прогулку? У тебя так много работы! Мне вполне достаточно твоего внимания. Благодарю тебя!

Однако она и слушать меня не захотела, и я понял, что упорствовать бесполезно. Время и наши беседы с ней о работе давали мне возможность еще лучше узнать характер этой женщины. Ей присуща твердость индианки и женственность испанки, которые придают никарагуанкам неповторимое очарование. Я поражался ее выносливости, когда мы падали от усталости, а она, хлопнув в ладоши, начинала петь национальные песни. Голос ее пробуждал, как звоночек, как весенний ветер, разгонял накопившуюся тяжесть, и на сердце становилось легче. Она все делала очень естественно и незаметно. Обычно в Латинской Америке любят переносить сегодняшние дела на завтра. Наиболее часто встречающееся здесь слово — маняна (завтра). Но Росальба другая. Революционная борьба научила ее, что каждое промедление является поражением, а от этого выигрывают только враги.

И сегодня у нее был хорошо продуман предварительно составленный план. Как только она, Педро и я сели в машину, она сказала шоферу:

— Поезжай к Акагуалинке. — И повернулась ко мне: — Вы же не были там?

— А что такое Акагуалинка? — вместо ответа спросил я.

Росальба уселась поудобнее, сдвинула пистолет, чтобы не мешал, и начала рассказывать. Акагуалинка — это квартал Манагуа. Самый бедный и самый несчастный. Тех, кто жил в Акагуалинке, Сомоса не считал людьми. Там царствовала жуткая нищета. Но именно каменотесы, которые добывали в этом квартале строительный материал, 47 лет назад раскопали несколько земляных пластов и открыли уникальные следы людей в животных, дав возможность исследователям окунуться во времена пятитысячелетней давности.

— Предлагаю посмотреть эти раскопки, а не нищету, которая пока еще не покинула наши кварталы, — сказала Росальба.

— И то, и другое является историей, — сказал я.

— Да, это так, — с печалью заметила Росальба, — но застывшая лава не имеет души и молчит, а с этими людьми мы связаны кровью. Я и десятки сотен таких, как я, детей этих кварталов жизнь свою начинали здесь.

Ее слова напомнили мне о нерадостном детстве моих сверстников и моих родителей. Вспомнил я нашу соседку — красивую женщину с гордой осанкой и большими строгими глазами. Бабушка мне не раз рассказывала о ней: с семи лет она сама стала зарабатывать себе на хлеб. Была прислугой и пастушкой. Страшная болезнь рано унесла ее мать и отца. Сирота, так и не познавшая радости детства, она рано вышла замуж. Но и после замужества несчастья продолжали идти с нею рука об руку. Новый дом не приласкал ее, а встретил руганью и побоями. Пьяный муж часто выгонял ее на улицу. Но она терпела, потому что ждала ребенка. Родился сын. С ним с утра до вечера она работала в поле. Пока она трудилась, малыш спал в люльке, привязанной к ветке раскидистого дерева. Когда ему было четыре года, его укусила гадюка и он умер на руках матери. Угасла ее последняя надежда.

Я рассказал Росальбе о жизни моей соседки, о ее страданиях, о человеческой трагедии, как запомнил из рассказов моей бабушки.

— Да, такой же была судьба и женщин этого квартала, тружениц капиталистического мира, — грустно вздохнула она.

Росальба рассказала мне о том, что во многих капиталистических странах были проведены исследования, которые показали, что зарплата женщин в этих странах едва достигает 50—80 процентов от зарплаты мужчин, работающих столько же времени. Это напомнило мне об одном любопытном факте. Некая американская газета однажды сообщила:

«Если бы все женщины США могли внезапно превратиться в мужчин, предприниматели вынуждены были бы заплатить за их труд на 10 миллиардов долларов больше, чем платят сейчас».

Когда мы подошли к кварталу, Росальба замолчала. Я заметил, как она напряглась. Глаза ее увлажнились. Позже я понял, как мало ее знаю. Росальба никогда ни слова не говорила о себе. Я и не подозревал, что эта веселая и нежная женщина была надежной защитой бедных и одно только упоминание ее имени вселяло в сомосовцев ужас. Несколько дней назад я спросил ее, знает ли она героиню, о которой люди рассказывают легенды. В кварталах Манагуа женщины не спорят об эмансипации, а просто опрашивают мужчин: «Кто из вас смелее Росальбы?»

Тогда она покраснела, но, быстро овладев собой, попыталась мне внушить:

— Это собирательный образ никарагуанской женщины-героини. Это все мои боевые подруги. А их так много!

Позже я понял, что женщина-легенда, которая в одиночку выходила против вооруженной до зубов сомосовской роты, которая в течение одного дня могла преображаться и в мужчину, и в ребенка, и в обездоленную женщину, и в красивую светскую даму, которая и мысли не допускала, что можно не выполнить поручения, и была Росальба. Сомосовцы ее искали в каждой женщине. И многих они убили только за то, что те носили такое имя.

Эта Росальба сидела рядом со мной в машине, медленно прокладывавшей путь между стайками детей, и через открытое окошко ласкала их стриженые головы. А они хором кричали:

— Росальба, Росальба!..

— Вы из этого квартала? — тихо спросил я.

— Нет, я из Леона.

— А откуда вас знают даже дети?

— Это не просто дети. Это мои боевые друзья. Присмотритесь к ним. С этими бойцами мы воевали против врага.

Машина остановилась. Ребята бросились к нам, окружили. Каждый из них хотел приблизиться к Росальбе. А я, нахмурившись, рассматривал бараки, окружавшие нас. Она заметила это.

— Каждый из этих бараков во время революции был нашей крепостью.

Росальба привлекла к себе черненького мальчика лет восьми. Глаза его радостно засияли. Она погладила его по кудрявым волосам.

— Фредерико стоял на посту, когда мы обсуждали план боевых действий.

Ребенок гордо выпятил грудь.

— Я был не один. Вместе со своей собакой стоял и охранял вас от сомосовцев, — сказал он.

— А если бы они тебя схватили и стали пытать, что бы ты делал? — спросил я его.

— Молчал бы, как Росальба. — И он по-детски прижался к ней.

Прежде чем научиться читать, эти дети узнали цену жизни. И никто не может их запугать.

Вместе с большой и шумной ватагой ребят мы пересекли канал — памятник глупости Сомосы, — отводящий нечистоты всего города в озеро Манагуа. Одно из красивейших озер из-за этого канала превратилось в вонючую городскую клоаку.

До самого канала шли следы пятивековой давности. Следы детей, взрослых и животных отпечатались в застывшей лаве вулкана. В них отразились страх, быстрые движения и ужас, который испытывали бегущие люди и животные. Но куда они бежали? Где могли найти спасение от огня? Кто они были?

— Что говорят об этом ученые? — спросил я у Педро, который одновременно был и охранником и экскурсоводом.

— Сразу же после революции ученые занялись этим. Пока ничего конкретно не известно. Из преданий знаю, что в этих местах жило несколько племен. Самое большое называлось никарус. Люди были маленькие, слабые, но выносливые. Жили еще и уанчесы, мискитосы, москосы, самбосы, рамосы. Предполагается, что в этих местах жили и акагуалинки. Поэтому квартал и носит их имя.

— А из какого вулкана эта лава?