ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА

Весть о смерти Ивана Туйкова быстро облетела город. Первым узнал обо всем цыган Ибо.

Участок потонул в гробовом молчании. Дежурный полицейский боялся прикоснуться к двери камеры, в которой висел труп Ивана Туйкова.

Йордан Николов и старший полицейский Цано Стефанов не отходили друг от друга. Нервная дрожь била Йордана Гатева. Город ощетинился.

— Вы показали свое бессилие, господин Николов! — резко сказал Николову Гатев.

— Нет! Это результат вашего неумения и бездействия…

— А город? А люди?.. Что мы скажем людям? В этом городе совсем другие люди… Балканджии… Они…

— Люди… другие… — скривил губы Темница. — Вы что? Уж не стали ли вы членом красной партии?

Начальник полиции подскочил как ужаленный:

— Послушайте!.. Как вы смеете так говорить… господин Николов? Я не только презираю, я ненавижу это отребье… Однако я хочу… да, да, я хочу спокойствия в городе и в околии!

— Спокойствие будет только тогда, когда мы раздавим голову красной гадюке. Иначе она отравит и воздух, и воду, и все!.. Она уничтожит нас! — яростно выкрикнул Темница.

Оба умолкли. Потянулись мучительные минуты. Первым подал голос Гатев:

— Нервы… Простите, господин Николов! И все же… Что нам теперь делать? Люди возбуждены. Не исключено, может случиться что-нибудь…

— Знаю! Я был на рынке… кое-что услышал…

— Что же мы будем делать? — дрожал Гатев.

— Я свою работу закончил, господин Гатев. Остальное — ваше дело, — произнес Темница с безразличием. — А этого фанатика, скажу вам прямо, я бы вынул из петли и снова бы начал пытать. Вы меня понимаете? Каков характер! Не сказал ни слова… — Он сжал кулаки и нервно заходил по кабинету Гатева. Остановился, посмотрел на околийского начальника полиции. — Вы понимаете? Ни слова! Он меня… он меня из кожи моей вытащил. Меня… человека с опытом… Эх, если б он только был жив, я бы ему…

В дверь постучали. Гатев открыл. Старший полицейский Цано Стефанов откозырял, выпятив грудь:

— Господин Николов, народ узнал об убийстве. Сейчас там, внизу, люди собрались и кричат, негодуют, ропщут… Некоторые угрожают. Когда я проходил по улице, ребятишки швыряли в меня камни. Может произойти нехорошее…

— Замолчи ты, скотина! Какое это убийство? Какое убийство? Произошло самое обыкновенное самоубийство через повешение. Ты что, понять этого не можешь, болван? — взревел Темница.

— Так точно, господин начальник! Я… конечно… понял… — сконфузился старший полицейский. — Это я ведь только здесь, а там…

— И здесь, и там, и везде, и навсегда!.. Слышишь?

— Так точно, господин начальник.

— Пошел вон!

Гатев чувствовал себя неспокойно. Только Темница, привыкший к чужой крови и смерти, спокойно смотрел на происшедшее.

— Труп больше нельзя держать здесь! — медленно проговорил он. — Нам нужен только протокол о самоубийстве. От родителей надо потребовать гроб и зарыть его, но не на кладбище! Он безбожник. На похороны допустить только самих близких родственников! Все ясно?

— Предельно ясно… — выдавил из себя Гатев.

Спустя два часа последняя полицейская акция началась. Прежде всего была объявлена воздушная тревога. Наводящие страх звуки сирены ударили в горные скалы, возвратились назад и наполнили город леденящим ужасом.

Тетевенцы, подгоняемые жутким воем, убегали из домов в горы. Склоны Трескавца, Петрахили, Козницы быстро почернели от народа.

Когда последний человек покинул город, наступила гробовая тишина.

И в этой тишине душераздирающий женский крик взметнулся в небо. Его подхватили другие голоса. Это рыдали идущие за гробом Ивана по мосту через реку Вит немногочисленные родные — несколько мужчин и три женщины.

Крики женщин долетели до слуха убежавших из города людей. Большинство из них остановились и повернули к Тетевену. Они увидели небольшую погребальную процессию. Она остановилась на краю города. И в этот момент послышался мощный мужской голос, словно резкий удар грома:

— Э-эй, люди! Послушайте, лю-у-ди! Хоронят Ивана Туйкова, лю-у-ди!

Крик пролетел от горы к горе и поднял людей на ноги. Дети, юноши, девушки, мужчины, женщины, старики, старухи поднялись и стояли безмолвные, сняв шапки, со сжимающимися от боли сердцами, с полными слез глазами, с рыданиями в горле и бескрайним человеческим состраданием и мукой. Они прощались с Иваном Туйковым. Со своим Иванчо. Стояли до тех пор, пока два гробовщика не опустили гроб и не засыпали его землей. Когда над могилой вырос небольшой холмик, рослый бородатый горец громко сказал:

— Земля тебе пухом, Иванчо! — И затрясся от рыданий.

Эти слова понеслись из уст в уста, от человека к человеку. Так тетевенцы прощались со своим верным сыном.

Перевод В. Н. Гребенникова.