Введение
Талант и работоспособность А. Т. Болотова были огромны, заслуги перед обществом несомненны, тем не менее его деятельность не получила надлежащей оценки ни при жизни, ни у последующих поколений.
Правящие круги царской России, пресмыкаясь перед иностранными дворами, из поколения в поколение воспитывали русскую интеллигенцию в духе преклонения перед всем иностранным, в частности перед иностранной наукой, в духе неверия в русский народ и презрительного отношения к его способностям.
Вот почему проявления русского таланта, открытия и изобретения, даже такие, которые составляли эпоху в истории человечества, не замечались правящей кликой, приоритет русской науки и практики не отстаивался. Ведь не случаен же тот факт, что Екатерина II приглашала в Россию за огромную плату англичанина Уатта, в то время как русский гениальный самоучка И. И. Ползунов, уже давно сконструировавший паровую машину, умер в нищете и неизвестности.
Открытие и экспериментальное доказательство величайшим русским ученым М. В. Ломоносовым закона сохранения материи и энергии своевременно не было оценено в России. Оно было несправедливо приписано французскому ученому А. Лавуазье, хотя тот пришел к своим выводам па 20 лет позднее Ломоносова.
С тех же позиций освещалась и история агрономической мысли в России. Введение новых приемов земледелия, новых сортов сельскохозяйственных растений, новых машин и орудий некоторые авторы связывали только с развитием иностранной науки и техники.
Примерно такое положение было и с работами А. Т. Болотова. На его опытах, исследованиях, печатных трудах воспитывались сельские хозяева целого столетия (с 70-х годов XVIII в). Авторы же всевозможного рода учебных пособий по агрономии обычно ссылались па Тэера, Либиха, Юнга, Феленберга и других ученых, но редко упоминали Болотова. А между тем, например, Тэер начал свою деятельность только в начале XIX в. Болотов же во второй половине XVIII в. уже изложил основные принципы рационального сельского хозяйства.
Он считал, что прошла пора, когда Европа могла смотреть на нас сверху вниз, что у русского народа ей многому можно и нужно поучиться. «Мы находимся ныне в таком состоянии, что во многих вещах не только не уступаем нимало народам иностранным, но с некоторыми в иных вещах можем и спорить о преимуществах»[1 Экон. магазин. 1786. Ч. 26. С. 64.].
Болотов не был сторонником пренебрежительного отношения к иностранному опыту. Но он был против некритического, механического перенесения в Россию всего иноземного. Так, говоря об устройстве садов, Болотов следующим образом излагал свои мысли об использовании иностранного опыта. «Мы, имея известия о садах разных государств, можем ими при сем случае пользоваться и извлекая из всех их лучшие и более с обстоятельствами нашими сообразные вещи, присоединять к ним нечто и от себя, и через самое то составим нечто особое»[2 Там же. С. 62.]. Русская агрономическая наука развивалась своими путями, на основе своей теории и практики. Деятельность Болотова является прекрасным подтверждением этому. Однако при изучении истории нашей Родины некоторые авторы допускают грубые ошибки в оценке прогрессивных деятелей прошлого.
Подобный, сугубо формалистский подход к оценке деятельности Болотова мы имеем в работе В. Б. Шкловского [3 Красная новь. 1928. № 12. С. 179.]. Не поняв роли Болотова в развитии русской науки, грубо исказив действительность, Шкловский дал в своей повести карикатурный образ ученого и резко отрицательную оценку его творчества.
Сильная тяга к знаниям, наблюдению, к экспериментам представляется Шкловскому как желание скучающего в деревне помещика разогнать тоску «фокусами и развлечениями». В систематической записи Болотовым своих наблюдений (из них метеорологические наблюдения велись свыше 50 лет) Шкловский видит только «затеи барина».
Не прошел Шкловский и мимо работ Болотова по ботанике. Только в гербарии, который послужил основой первого русского руководства по морфологии и систематике растений, он видит всего лишь «картузы с травами», которые Болотов не бросил при переезде из Киясовки в Богородицк, а бережно упаковал и перевез на новое место жительства.
Даже издание Болотовым замечательного земледельческого журнала не показалось Шкловскому заслуживающим положительной оценки. В результате и вся жизнь Болотова, долгая и плодотворная, сводится Шкловским только к забавам в садах.
Болотов, как представитель дворянства, конечно, во многих случаях жизни руководствовался нравами и обычаями помещиков того времени. Но это не должно заслонять от нас его заслуг ученого, его плодотворной научно-практической и пропагандистской сельскохозяйственной деятельности, его роли в развитии отечественной науки и культуры.
Уже в наши дни В. И. Недосекин без достаточных оснований причислил А. Т. Болотова к разряду помещиков-изуверов типа Салтычихи, которые всячески тиранили крестьян[4 Очерки истории Воронежского края. Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1961. Т. 1. С. 139.].
Утверждение В. И. Недосекина о том, что Болотов «усердно полосовал батогами спины строптивых или чем-либо неугодивших крестьян», ничем не обосновано. Андрей Тимофеевич, как показывают его дневниковые записи, бывал в своей тамбовской деревне крайне редко, главным образом в связи с распрями с помещиками- соседями по поводу принадлежности тех или иных земельных угодий, а также для проведения межевания. Во время этих приездов он не только не наказывал крестьян, а, наоборот, защищал их от притеснений других помещиков (соседей).
Описывая одну из суровых мер наказания крестьян, В. И. Недосекин почему-то не счел нужным упомянуть, что Болотов применил ее лишь в единичном случае по отношению к вору, укравшему с мельницы муку и оболгавшему пятерых невиновных крестьян с целью сокрытия своего сообщника. Что касается употребления розог (кстати, и эта мера употреблялась Болотовым крайне редко и только в отношении пьяниц и воров), то следует иметь в виду, что это наказание в те времена было узаконенным и применялось не только к «низшим» слоям общества, но и к господам.
Принадлежность Болотова к дворянству определяла многие черты морали, неприемлемые с позиций нашего общества, но у нас нет оснований считать Болотова крепостником, жестоко расправлявшимся с крестьянами.
Во-первых, он был мелкопоместным дворянином, который почти всю жизнь провел в деревне среди крестьян и хорошо знал условия их жизни. Сам трудолюбивый, он ценил людей труда. Мог ли, например, жестокий крепостник написать такие слова о своем крепостном: «Сему-то доброму старичку решился я препоручить все сады мои в смотрение. И сей-то прежний служитель отца моего, которого на старости мы женили и выпустили было в крестьяне, но взяли опять во двор, был и садовником моим, и помощником, и советником, и всем, всем. И хотя сначала и оба мы из относящегося до садов не знали, но иностранные книги обоих нас в короткое время так всему научили, что он вскоре сделался таким садовником, какого я не желал лучше. И он пришелся прямо ко мне и по моим мыслям; ибо не только охотно исполнял все мною затеваемое и ему повелеваемое, но и по замысловатости своей старался еще предузнавать мои мысли и предупреждать самые хотения мои, чем наиболее и сделался мне приятным. И я могу сказать, что все прежние мои сады разными насаждениями своими и всем образованием [созданием] своим обязаны сему человеку. Его рука садила все старинные деревья, и воспитывала, и обрезывала их; и его ум обработал многие в них места, видимые еще и поныне и служащие мне памятником его прилежности и трудолюбия.
Словом, я был сим служителем своим, дожившим до глубокой старости и трудившимся в садах моих до последнего остатка сил своих, так много доволен, что и поныне, при воспоминании его и того, как мы с ним тогда живали, как все выдумывали и затеи свои приводили в действо, слеза навертывается на глазах моих, и я, благословляя прах его, желаю ему вечного покоя» [5 Болотов А. Т. Жизнь и приключения... 1872. Т. 2. Стб. 408— 409.].
Разве стал бы крепостник, каким представил Болотова В. И. Недосекин, лечить крестьян от различного рода болезней, как это делал Андрей Тимофеевич, принимая их без деления на своих и чужих, иногда свыше ста человек в месяц, без всякого вознаграждения?
И разве счел бы нужным человек, жестокосердый по натуре, защищать интересы крестьян, когда их обманывали и притесняли другие помещики, разного рода чиновники и владельцы кабаков?
Андрей Тимофеевич, видевший, какое огромное зло для крестьян представляют кабаки; неоднократно пытался если не совсем ликвидировать, то, по крайней мере, значительно сократить их число. И только упорное сопротивление откупщиков, извлекавших благодаря питейным заведениям огромные барыши, не позволяло ему добиться упразднения этих злачных мест.
Во-вторых, более близкие по времени потомки Болотова, лучше знавшие его, не только не делали ему упрека в крепостнических замашках, но, наоборот, противопоставляли его крепостникам. Так, в послесловии по случаю окончания издания записок в журнале «Русская старина» сообщалось: «Если при Екатерине II между помещиками и помещицами являлись чудовища и людоеды вроде Салтычихи, зато были и Болотовы. Подобные светлые личности хотя сколько-нибудь примиряли со злом крепостничества, тяготевшим над Россией в течение трех с половиной веков и вызвавшим наконец кровавое возмездие в пугачевщине» [6 Рус. старина. 1873. Т. 8, кн. 12. С. 1016.].
Наш видный писатель и публицист В. Г. Короленко, страстно бичевавший режим дореволюционной России за бесправие и нищету простого народа, тем не менее нашел возможным высказать теплые слова в адрес А. Т. Болотова. «Быть может, ярче всех этих рассказов небольшой эпизод чисто бытового характера, который рисует в своих замечательных мемуарах Андрей Тимофеевич Болотов. В доме одного из его соседей долгое время и заведомо всем истязали молодую девушку-кружевницу... так и умерла от этих истязаний, без всяких последствий для мучителей. И только сам Андрей Тимофеевич, человек по тому времени исключительно гуманный, выразил свой протест тем, что перестал ездить в гости в семью сих варваров» [7 Короленко В. Г. Поли. собр. соч. СПб., 1914. Т. 9. С. 211—212,].