Глава седьмая СЫН ПОЛКА

Подполковник Бежалов, склонясь над столом, подписывал документы, которые принес начальник штаба майор Щербина. Вид у командира полка был усталый: сказывались и тяжелые бои, из которых только что вышли гвардейцы, и бессонные ночи.

Наконец все бумаги подписаны. Откинувшись на спинку стула, Бежалов спросил:

— Капитана Дорощенко вызвали?

— Здесь он, дожидается, — ответил Щербина, не зная, зачем потребовался Бежалову замполит дивизиона.

— Пусть заходит.

Щербина вышел из комнаты. Бежалов выпрямился, побарабанил пальцами по столу; вроде бы все учел, а как доходит до дела, выясняется, что чего-нибудь не хватает — то запчастей мало, то машина с продуктами в грязи застряла, то снарядов не успели подвезти. Бездорожье, ничем помочь нельзя, жди морозов, когда они будут, а бой вести надо сейчас. А тут еще этот мальчишка. Все выдумки Дорошенко…

В комнату, перешагнув порог, вошел молодой офицер в хорошо подогнанной форме, с орденом на гимнастерке. Бежалов окинул внимательным взглядом вошедшего, указал на стул:

— Садитесь.

Дорошенко опустился на стул, настороженно посмотрел на Бежалова.

— Доложите-ка, что у вас там в дивизионе происходит? Пополнение из детского сада набираете? — сказал Бежалов.

Дорошенко заерзал на стуле, лицо его покраснело.

— Если вы имеете в виду солдата Перебейниса, товарищ подполковник, так он сам пристал к дивизиону, да и лет ему уже около двенадцати.

— Хорошо, что двенадцать, но не восемнадцать же.

— Солдатам он понравился, товарищ подполковник.

— Это хорошо, что понравился. Но где ему выдержать то, что взрослому не всегда под силу. Надо отправить его в тыл.

— Мне трудно это сделать, товарищ подполковник. Поговорите с ним сами, он пришел со мной.

— Так он здесь? — удивился Бежалов. — Ну хорошо, зовите его.

Дорошенко встал, подошел к двери и, обращаясь к пареньку, который о чем-то болтал с ординарцем командира полка, громко сказал:

— Заходи, солдат!

Не ожидая, что его вызовут к самому командиру полка, Валентин в растерянности посмотрел на Дорощенко. Затем, совладав с собой, расправил гимнастерку и вошел в комнату.

Бежалов уставился на мальчишку. Перед ним стоял не то чтобы юноша, но и не ребенок. Он был одет в новую, сшитую по росту, форму с погонами на гимнастерке, с гвардейским знаком, в новых брезентовых сапожках. Весь чистенький, аккуратный, он с уважением смотрел на незнакомого ему человека с орденом Красного Знамени на груди. Почувствовав строгость во взгляде командира, опустив голову, уставился на носки сапог. От Бежалова не ускользнула эта перемена, и, желая ободрить мальчика, он подошел к нему и, положив обе руки на его плечи, спросил:

— Ты что же, Валентин, убежал от родителей?

Мальчик молчал, он совсем приуныл, чувствуя, что над ним сгущаются тучи. Однако на помощь пришел капитан Дорощенко.

— Родителей у него нет, товарищ подполковник. Отец погиб на фронте, а мать в оккупации потерял.

— Так ему в школе надо учиться. Уже область освобождена, а там, смотришь, и всю Украину освободим от фашистов.

— Вот я и хочу освобождать Украину от фашистов. Мне за отца нужно отомстить. Я клятву маме дал, — выпалил Валентин.

— Ты смотри какой! — по-новому взглянув на мальчишку, с уважением сказал Бежалов.

Мальчик поднял голову.

— Но все же ты должен учиться, — продолжал Бежалов.

— Я хочу отомстить за отца, — упрямо произнес мальчик. — Я все равно уйду на фронт.

— Мы отомстим за твоего отца, — начиная сердиться, сказал командир полка.

— Я очень прошу взять меня с собой. Я не боюсь никаких фашистов и никогда не буду ни на что жаловаться, только возьмите.

Подполковник видел мольбу во взгляде мальчика. Его робкое «возьмите меня», выступившие у него слезы окончательно разволновали командира.

«А не взять ли его и правда с собой?» Посмотрев на паренька и Дорощенко, Бежалов сказал:

— Пусть побудет с ординарцем, а вы останьтесь.

— Есть, остаться, товарищ подполковник, — почувствовав перемену в настроении Бежалова, ответил Дорощенко. Он взял мальчика за плечо, подтолкнул его к двери и сказал:

— Подожди там.

Оставшись вдвоем, они помолчали. Подполковник как-то сразу отяжелел, в задумчивости побарабанил пальцами по столу.

— Так что будем делать с мальцом?

— Разрешите оставить в дивизионе, товарищ подполковник, — ответил Дорощенко.

— Мы не можем рисковать жизнью мальчика. Он должен учиться, а не скитаться по окопам и землянкам, подвергаясь ежеминутной опасности. Неужели вы не понимаете этого?

— Понимать-то понимаю, товарищ подполковник, только и мальчишка пропадет один, ведь круглый сирота, кто его кормить и одевать будет? А мы и учить его будем, есть у нас один солдат, бывший учитель.

По мере того, как Дорощенко говорил, Бежалову стало казаться неразумным оставлять мальчика одного. Он вспомнил свое безрадостное детство и тяжелую юность, разруху и голод после гражданской войны. Ему до боли стало жаль этого бездомного, но уже пригретого солдатами мальчишку, судьбу которого должен определить теперь он, Бежалов.

— Хорошо, капитан. Пусть он будет сыном нашего полка.

Высказав решение, взглянул на Дорощенко. Капитан от души поблагодарил командира и заверил, что в дивизионе мальчику будет хорошо.

— Верю, а теперь идите. — И подполковник отпустил замполита.

Бывший сельский учитель, ставший в войну номером боевого расчета, рядовой Тихонов, которого Дорощенко обязал в свободное время заниматься с Валентином, быстро подружился с ним. Он раздобыл бумагу, задавал ему задачи, устраивал диктанты. Мальчик тоже привязался к своему учителю, не отставал от него ни на шаг. Вскоре круг его знакомств расширился, он свободно разгуливал по огневой позиции, разглядывая боевые машины. И если на занятиях он выполнял все, что требовал Тихонов, не очень-то охотно, то здесь, среди солдат, мог часами не отходить от установок, расспрашивая, что к чему, чем занят каждый из них.

Но больше всего его интересовало стрелковое оружие. Он просил у Тихонова подержать автомат, показать, как его заряжают, пытался сам снарядить диск. Вначале у него не получалось. А поняв, как это делается, самостоятельно повторил несколько раз. Затем попросил разрешить ему выстрелить из автомата. Вначале Тихонов опешил от мальчишеской просьбы, но, поразмыслив, решил дать возможность Валентину выстрелить из автомата. Нацепили на сук консервную банку, отошли шагов на пятьдесят. Тихонов вскинул автомат, прицелился, выстрелил и поначалу не попал в мишень. Валентин даже расстроился за своего учителя. Вторым выстрелом Тихонов сшиб банку и передал автомат Валентину. Мишень установили снова. Выстрелив, мальчик пробил банку первой пулей.

— Снайперски стреляешь, — похвалил его Тихонов, — придется мне у тебя учиться, а не наоборот. А ну-ка, давай еще раз.

Валентин вновь прицелился, выстрелил, и банка снова со звоном отлетела в сторону.

— Тебе бы у нас на севере охотником быть, — удовлетворенно произнес Тихонов. — Знатный вышел бы из тебя охотник.

Часовой красноармеец Кобзев, охранявший боевую машину, первым заметил Валентина, который тащил какой-то тяжелый предмет. Он видел, как мальчик положил свою ношу и опустился на траву на пригорке недалеко от установки. День был солнечный, на передовой установилось затишье, и солдаты, пользуясь случаем, отдыхали.

Прохаживаясь возле машины, Кобзев нет-нет да и посматривал на пригорок, где из травы торчала стриженая голова Валентина. Он уже хотел было доложить командиру боевого расчета, чтобы тот проверил, чем занят Валентин и что за подозрительный предмет притащил он. Но увидев, что парнишка направился в сторону батареи, успокоился. Между тем Валентин, прихватив молоток, вернулся к найденному предмету. Кобзев заподозрил неладное, окликнул командира, находившегося в землянке:

— Товарищ сержант, выйдите на минуточку!

Сержант не подавал голоса, и Кобзев, откинув плащ-палатку, прикрывавшую вход в землянку, стал будить его:

— Товарищ сержант, проснитесь!

Через минуту сержант Воробьев, протирая глаза, стоял рядом с Кобзевым.

— Товарищ сержант, Валентин что-то с поля притащил, — указывая на Перебейниса, начал Кобзев. — Что — не знаю, предмет какой-то круглый с ручкой. Я подумал, не мина ли…

Воробьев сразу понял опасность ситуации и, вскинув автомат, дал очередь в воздух. Услышав выстрелы и увидев сержанта, бежавшего к нему, Валентин вскочил на ноги.

Когда Воробьев подбежал, первое, что бросилось ему в глаза, — была противотанковая мина, а рядом на траве лежал отвинченный, блестевший на солнце взрыватель. Побледнев, сержант схватил мальчишку за шиворот.

— Жить надоело, паршивец этакий? Мина это. Хорошо, что не взорвалась, осталось бы от тебя мокрое место! — кричал Воробьев.

Немного успокоившись, сержант прижал мальчишку к себе и, поглаживая по стриженой голове, проговорил:

— Не обижайся, сынок. До беды один шаг оставался.

Дорощенко отдыхал в штабной машине, когда раздалась автоматная очередь, стрельба подняла его с топчана. Он выскочил из машины.

— Что случилось? — спросил капитан у писаря штаба сержанта Демина, стоявшего около машины.

— Сам не пойму, товарищ капитан, — ответил Демин, указывая в сторону дороги. — Там сержант Воробьев объясняется с Валентином.

— Как объясняется? — удивился Дорощенко. — С помощью автомата, что ли?

— Сержант Воробьев зря стрелять не станет, товарищ капитан, — высказался Демин.

— Позовите-ка его, — начал было Дорощенко, но тут же, не договорив, быстрым шагом направился к Воробьеву.

Капитан взбежал на пригорок и остолбенел, увидев мину, взрыватель и молоток на траве.

Переведя дух, он спросил:

— Что здесь происходит, почему стреляли, сержант? Ворон надумали пугать, что ли?