Глава вторая В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ
Советские войска продолжали перемалывать окруженную под Сталинградом фашистскую группировку войск.
3-й дивизион под командованием капитана Шматько после тридцатикилометрового марша вышел к Стрельцовке, населенному пункту на Дону, имея задачу поддержать своим огнем наши наступавшие части.
Занимая огневые позиции на подступах к этой станице, Шматько вспомнил, как ставил ему задачу Бежалов, как предупреждал об опасностях, с которыми может столкнуться дивизион, уже порядком измотанный в предыдущих боях.
— Знаю, задача вам предстоит трудная, — сказал тогда командир полка, — линия фронта выдвинулась вперед, на флангах обороняются сильные вражеские группировки, сопротивление которых пока сломить не удается, но я уверен, что дивизион справится с поставленной задачей.
Присутствовавший при разговоре начальник политотдела части батальонный комиссар Васильев сказал Шматько:
— Я еду с вами в дивизион. Поговорю с коммунистами, со всем личным составом.
Капитан Шматько, сам в прошлом армейский политработник, с любовью и уважением относился к Геннадию Михайловичу Васильеву. Он видел, люди тянутся к нему, а однажды услышал, как командир боевого расчета сержант Гвоздев говорил: «У нас батальонный комиссар — настоящий человек».
Шматько стоял на дороге, с которой несколько минут назад свернул дивизион, и вместе со своим начальником штаба старшим лейтенантом Хрычевым уточнял координаты огневых позиций. Боевые машины с подвешенными на направляющих снарядами занимали огневые позиции.
— Что удалось узнать дополнительно о стрельцовской группировке? — обратился Шматько к Хрычеву.
Старший лейтенант не успел ответить, так как подбежал связист и доложил капитану:
— Вас начальник разведки лейтенант Мирошниченко!
Лейтенант взволнованно доложил о перемещении войск противника на северной окраине Стрельцовки. Шматько прикидывал, что это наиболее вероятное направление, откуда фашисты могут начать прорыв. А раз так, ему самому нужно принимать срочные меры.
Отдавая трубку радисту, он вдруг услышал отдаленный с подвыванием моторный гул, а затем увидел в лучах утреннего солнца «юнкерсов», летевших четким строем.
Ведущий «юнкерс» отделился от строя и стал пикировать на огневые позиции иптаб (истребительно-противотанковая артиллерийская батарея). Другие самолеты изготовились повторить его маневр и, создав в воздухе подобие круга, поочередно обрушивали на землю свой смертоносный груз. Набрав высоту, они вновь почти отвесно падали на расположение батареи и сбрасывали с каждым заходом по одной или сразу по две-три бомбы, все время расширяя площадь бомбометания и постепенно приближаясь к огневым позициям дивизиона.
Еще недавно чистый снег теперь был забросан комьями земли, а на большой площади тут и там зияли воронки.
— Перебьют здесь нас всех, товарищ капитан, надо отходить, — крикнул Хрычев. — Чего ждать?
Но было поздно. «Юнкерсы» висели над подступами к Стрельцовке, разбрасывая бомбы по всему полю, а израсходовав запас бомб, начали обстрел из пулеметов.
Ругая зенитчиков, Шматько собрался было бежать на наблюдательный пункт, но вдруг увидел разрывы в тылу дивизиона. «Что это?» — пытался понять Шматько.
— Товарищ капитан! Немецкие танки обошли нас с тыла, — выкрикнул Хрычев, показывая на появившиеся с южной окраины Стрельцовки танки. — Прорвались, гады!..
Шматько увидел, как поспешно начала разворачиваться иптабовская батарея в сторону неожиданно появившегося противника, и сам приказал изготовить установки к бою.
Понимая всю опасность прорыва фашистов к огневым позициям, расчеты действовали слаженно, споро.
Батарея противотанковых орудий, как бы ожившая после короткого замешательства, открыла огонь, а вслед за ней стали бить две другие батареи. Шматько облегченно вздохнул, веря, что совместными усилиями удастся остановить фашистов и, не дожидаясь доклада командиров батарей о готовности, скомандовал:
— Огонь!
Свыше ста реактивных снарядов почти одновременно сорвались с направляющих и, оставляя за собой на короткое мгновение огненные хвосты, с воем понеслись туда, где по полю двигались немецкие танки.
Все пространство на месте разрывов затянуло дымом, но ни залп «катюш», ни огонь артиллерийских батарей не остановили гитлеровцев. Танки повернули к северной окраине Стрельцовки, стремясь перерезать дорогу и прижать оборонявшихся к крутому оврагу. Следом за танками, по проложенной ими в глубоком снегу колее, бежали вражеские солдаты, стараясь не отставать от боевых машин.
Шматько уже готовил новый удар, рассчитывая не допустить фашистов к дороге, остановить на этом поле, а потом и добить.
«Теперь только новый залп, залп и еще залп», — в который уже раз, как заклинание, повторял про себя Шматько.
Между тем «юнкерсы» продолжали свое дело, обстреливали из пулеметов позиции дивизиона и ведущие огонь артиллерийские батареи.
— Наши летят, — вдруг выкрикнул Хрычев, увидев, как звено «яков» с высоты атаковало «юнкерсов». Для врага это было неожиданностью, строй их рассыпался, одни самолеты стали набирать высоту, другие повернули на запад.
Но наперерез им уже устремились краснозвездные истребители, к вражеским машинам потянулись огненные трассы, и когда один «юнкерс» с диким воем, почти отвесно пошел к земле, все, кто был на огневых позициях, восторженно замахали руками, а сержант Гвоздев крикнул:
— Готов один! Отлетался фашист!
«Юнкерсы», отстреливаясь от наседавших на них истребителей, уходили на запад, «яки» продолжали их преследовать.
Шматько поспешил на вторую батарею, понесшую значительные потери от налета вражеской авиации. Добежав до огневых позиций, он, не дожидаясь, когда все установки будут заряжены полностью, скомандовал:
— Расчеты в укрытие! — Выждав, добавил: — Дивизион, залпом, огонь!
И снова раздался ни с чем не сравнимый скрежет, огневые позиции окутались клубами черного дыма, смешанного со снегом и комьями земли.
Отдавая очередную команду «Заряжай!», Шматько увидел, что на одной боевой машине все снаряды остались на направляющих. Он немедленно послал командира батареи Логвинова выяснить причину задержки. Когда же тот в растерянности остановился около кабины, Шматько сам кинулся к установке.
— Что там? Почему не вели огонь? — И увидел сидевшего в кабине командира орудия сержанта Берсенева. Сержант не шевелился, голова его была опущена, шапка свалилась на колени и весь он был какой-то обмякший. С виска к подбородку стекала струйка крови.
Шматько оглядел иссеченную осколками кабину установки, разбитое стекло.
— Где санинструктор? — тихо спросил он. — Надо вынести его. Потом похороним, — совсем тихо добавил, — потом.
Сердце Шматько сжалось, но пересилив себя, он твердым голосом приказал:
— Заряжай! Быстрее!
В нетерпении сам стал помогать боевым расчетам заряжать установки, а потом, не дожидаясь полной готовности дивизиона, побежал к боевой машине сержанта Берсенева и, заняв его место, крутанул ручку пульта управления, посылая снаряды во вражеские танки.
— Товарищ капитан! Еще два загорелось, смотрите, как вспыхнули! — выкрикнул Логвинов, подбегая к выпрыгнувшему из кабины Шматько. — Шестнадцать штук уже горят, шестнадцать. Иптабовцы работают хорошо. У нас готово все. Установки заряжены, кроме берсеневской. Ждать ее будем?
— Некогда ждать! Всем в укрытие! Огонь по фашистам! Огонь!
Шматько отбежал от установки, с которой только что вел огонь. Вдруг впереди рвануло, полетели комья земли. Капитан увидел, как свалились наводчик Купин, заряжающий Ионов и водитель Безденежных. Падая и еще не осознав, что ранен, Шматько успел выкрикнуть:
— Начальника штаба, Хрычева, ко мне! — И упал на снег.
Но снаряд настиг и Хрычева, когда он бежал к боевой установке сержанта Авдеева. От жгучей боли Хрычев как бы присел у колеса и, ухватившись за живот, смотрел на руку, по которой стекала кровь.
— Как же это, а? Что же это?.. — тихо прошептал он и, не докончив фразы, завалился на бок, уткнувшись головой в почерневший от копоти и дыма снег.
— Фельдшера сюда! Фельдшера! — закричал Авдеев, хотя понимал, что помощь начальнику штаба уже не нужна.
Во время налета батальонный комиссар Васильев вместе с парторгом батареи старшиной Ткачевым вели огонь по «юнкерсам» из ручного пулемета, отгоняя фашистских летчиков от огневой позиции.
Когда Шматько приказал развернуть дивизион на сто восемьдесят градусов, он, оставив у пулемета Ткачева, поспешил к боевым машинам проследить, чтобы была оказана помощь раненым, подбодрить их словом.
Васильев не вмешивался в распоряжения капитана Шматько, но по мере того, как обстановка становилась все более угрожающей, стал искать выход из создавшегося положения на случай прорыва противника к огневым позициям. Ведь теперь Стрельцовка с ее вражеским гарнизоном оказалась в тылу дивизиона, а с фронта надвигались фашистские танки, поддерживаемые пехотой, беря в клещи почти все пространство от юго-восточной до северной окраины станицы. В бинокль он видел, как горят танки, видел и дуэль между ними и батареей. Но он видел также и то, что, несмотря на потери, враг упорно продолжает продвигаться вперед и может выйти на огневые позиции. Реальным вариантом спасения дивизиона ему представлялся прорыв по шоссе, пока оно не перерезано. Риск был велик, но это давало возможность дивизиону с новых огневых позиций ударить по врагу.
И все же Васильев сомневался. Из состояния внутренней борьбы его вывел чей-то крик.
— Командир дивизиона ранен! Капитан ранен!
Васильев бросился к первой установке батареи Логвинова, где только что видел Шматько. Вдруг между второй и третьей боевыми машинами разорвался снаряд. Васильев залег за машиной.