– А ты хотя бы знаешь, как пахнет свобода? – спросил Френсис.

– Нет, я ее никогда не нюхал.

– А что же нам делать?

– Мы ведь бежим не в свободу, а в одиночество.

– Ага, это проще.

И они пошли на запах одиночества. Одиночеством несло из-за высокого, но пологого холма. Френсис шел быстро и Органон едва поспевал за ним, от того, что порой цеплялся носом за мох.

Когда они вышли к дороге, то снова увидели броневик. Патруль плясал хоровой танец вокруг стальной машины. Судя по всему, патруль находился в разрешенном настроении Круазепа – в этом настроении с каждым происходит непонятно что. В последнее время, когда цены на выпивку взлетели в такие высоты, с которых Земля кажется размытой голубой точкой, большинство стало развлекаться с помощью Круазепы. Дальше по дороге бродили еще несколько патрульных групп. При беглецах не было документов, поэтому они оставались невидимы до поры до времени.

– Нужно перейти дорогу незаметно, – прошептал Органон, – главное не ошибиться.

Френсис выбрал настроение вооружения и снял с ветки ручной пулемет. Это было очень опасное настроение, как и все, что начиналось с буквы В.

– Найдем место, где дорога уже всего, – сказал он со сталью в голосе, – найдем и будем форсировать.

Органон начал настраивать прецизионнейший измеритель расстояний.

Измеритель слегка барахлил, поэтому самое узкое место выбиралось неуверенно. Ширина дороги изменялась в пределах от одного до тридцати метров, показатели скакали без всякой системы. Но в самых узких местах стояли, едва помещаясь, противотанковые ежи, обмотанные колючейшей проволокой. На противоположной стороне не торчало ни одной рекламной вывески, зато на своей, родной, их было удвоенное количество, но ни одна не читалась, по причине повернутости изнаночной стороной. И везде столбы с указателями: «Одиночество – туда», но все стрелки указателей врали.

– Пойдем здесь, – сказал Фресис столь металлическим голосом, что едва не захлебнулся – и в этот момент под ним прогремел взрыв. – А черт, ошибся, здесь не пойдем!

Он посмотрел на свою раненую осколком руку и заметил, что между пальцами не было перепонок, как не было их и раньше.

На звук взрыва подкатил было броневик, но был остановлен заграждением из ежей. Тучи к этому моменту опустились еще ниже и пролетали над соснами с ревом, как реактивные истребители. По всему похоже, что дождь войдет вот-вот. Френсис выбрал недалекое настроение, чтобы не чувствовать боли в поврежденной кисти и не так страшно было умирать. К тому же, идти оставалось недалеко. Поглупев, он начал пускать слюни и корчить рожи патрулю. Из броневика пальнули холостыми и попали Френсису в горло. На стальном горле осталась вмятина.

В небе над ними захлопали первые тучи, взявшие звуковой барьер. Броневик поспешно ретировался. Первые колючие занозы вонзились в кожу головы. Выбрав настроение быстрых пяток, они помчались вперед. Занозы лились стеною. Уже не видно ничего вокруг. Последний рывок – и они оказались на той стороне. Вначале они не поняли, что произошло. Громадные горы, объемные, а не нарисованные, поднимались над лесом. Медленные высокие тучи скрывали их вершины. Шел тугой холодный дождь, состоящий из обыкновенной воды. И лишь в двух шагах от них наметались холпы опилок, предназначенных для пронзания кожи. Сосны стали втрое выше и все наполнилось запахами.

– Мне жаль, – сказал Френсис, – жаль, что я больше не вернусь туда.

Органон просмотрел список – там не было такого чувства, как жалость.

– Ничего, – ответил он, – может быть, вернемся в лучшие времена. Хотя мне тоже жаль.

Попав в одиночество, они расстались. В одиночестве так полагается.

Наверняка здесь своя Инструкция Номер Один, приговаривающая к затаптыванию каждого, кто не одинок. Они наспех пожали руки и разошлись в противоположные стороны. Никто не хотел возвращаться, а потому они двинулись строго параллельно границе – но в противоположные стороны, а как же. В стране одиночества стояла осень. Органон, впервые оставшись одинок, попробовал влезть на сосну, не вышло, потом на мелкое ветвистое растение. Забравшись в крону, он осмотрелся. Никто не показывал на него пальцем и не бросал камешками. Природа глядела со всех сторон торжественно и мудро.

Тогда он слез и стал стучать лбом о ствол. Природа вынесла и это, не шелохнувшись. Он начал говорить сам с собой вслух, что прежде означало стопроцентное безумие. «Здесь можно все! – кричал он, – и говорить можно все!

Общий рай – дерьмо! – он притих, прислушиваясь. – И одиночество дерьмо!» Но даже на это одиночество не собиралось отвечать. «Вы все трусы! – кричал он! – я из вас буду котлеты жарить. Я всех взорву и сожгу!

Он раскопал сухую веточку и поджег. Веточка подымила и погасла. Наступала ночь. Большой пожар он решил отложить на завтра. Ночь была невыносимо холодна и утро он начал с пожара, который, впрочем, разгорелся лишь в небольшой костер.

Согрев вебя, он поискал грецких орехов, и принял за них шишки; шишки были деревянными на вкус.

В течение этого дня он бегал голый, обсыпался песком, мутил водоемы, ломал ветки и писал похабщину где только мог. Он сворачивал большие камни и сталкивал их с обрывов, подрывал корни деревьев, сдирал кору, испражнялся в родники.

Одиночество молчало и позволяло все. Это было немыслимо. Измучившись, он влез в большое дупло и решил поразмыслить по поводу плана действий. Из глубины дупла послышались жидкие аплодисменты. Провокатор! – рванулся старый Органон.

Он выпал из дупла и отбежал шагов на пятьдесят. Нечто лезло вслед за ним. Вначале показалась лысая голова, серая и похожая на череп, за черепом вылез и скелет, едва обтянутый кожей.

– Подойди ко мне! – прохрипел скелет.

Органон мгновенно оценил ситуацию. Проовокация, определенно провокация.

Собраться вместе – значит нарушить законы одиночества. Как бы не так, на мякине не проведешь.

– Не подползать! – взвизгнул Органон и выстрелил в провокатора из указательного пальца, как их учили в школе. Такой выстрел всегда убивает провокатора наповал. Но в этот раз палец дал осечку.