ЧЕЛОВЕК С УСИКАМИ

Он долго сидел в развалинах и думал. Надо решать. И решать одному, без совета и помощи. Витя привык к тому, что всегда с ним рядом шли взрослые, с которыми можно было откровенно поговорить, положиться на их опыт и разум. А сейчас он остался один, совсем один. Как быть? Кому дать эту листовку? Как найти партизан? И что делать с отцом? Как убедить его уйти из типографии?

«Все воюют, а мой папа на немцев работает, — с горечью думал Витя. — У Шурика отец на фронте, у Славки — с первого дня войны, у Володьки Житкова тоже. А у Васьки Маркова, — говорят, в партизанах. Я им и в глаза не смотри!»

Правда, отца не взяли в армию из-за болезни. Но Витя надеялся, что отец уйдет в партизаны. Тогда и он ушел бы вместе с ним. А отец не только стал работать на немцев, но еще ругает за листовку.

Потом мысли его перенеслись на другое. Отсюда, из развалин, удобно бить врага. Были бы у него гранаты: метнуть бы из-за угла в машину и поминай как звали…

…Высокий и тонкий, как жердь, человек с маленькими, острыми глазками давно уже наблюдал за Витей. Он перешел дорогу и заглянул в пролом.

— А ведь я тебя знаю, мальчик! — сказал он. Голос у него был мягкий, ласковый. И от этого человек как-то сразу располагал к себе.

— Как здоровье папаши? — подергал он аккуратно подстриженные черные усики.

— Вы знаете папу? — живо отозвался Витя.

— А как же, — метнул глазами в сторону человек с усиками. — Очень хорошо знаю. — Он помолчал. — Ну, как живется? Как нравится новый порядок?

— Кому он нравится! — грубо ответил Витя.

— Да, да! — поддержал незнакомец. — Страшное дело! Что они делают! Расстрелы, виселицы. Нет, этого терпеть нельзя. Надо их бить, уничтожать, вредить, где только можно.

Впервые Витя услышал такие смелые, такие близкие ему слова. Он так и потянулся к новому знакомому и горячо заговорил:

— Правда? Вы тоже так думаете? Им ничего нельзя прощать! Надо их бить и бить. Вот партизаны молодцы!

— Ты знаешь о партизанах? — перебил человек с усиками и полез в пролом. — Да, они настоящие патриоты. Но и нам нельзя дремать. Папа, наверное уже действует?

— Да… действует… — с обидой протянул Витя. — Заставишь его действовать! Он у фашистов служит.

Витя угрюмо сдвинул брови: тяжело было говорить об этом.

— Твой папа служит фашистам? — наклонившись к самому лицу Вити, прошептал остроглазый. Усики его бойко зашевелились.

— В типографии, — хмуро ответил Витя. — Вот эти объявления печатает. — Он кивнул на приклеенное к стене извещение о регистрации безработных на бирже труда.

— Ай, ай, ай! — покачал головой человек с усиками. — А ты бы потолковал с папой, убедил бы его…

— С ним потолкуешь… Он меня и так чуть из дома не выгнал.

— Выгнал? За что?

— Вот за что! — сердито сказал Витя и протянул листовку.

Человек с усиками схватил листовку, маленькие глазки его весело запрыгали.

— Где же ты ее взял, мальчик? — спросил он.

Витя рассказал, как он нашел листовку, как обрадовался и принес ее домой, а отец хотел отобрать. Но Витю не проведешь. Он ушел из дому и думает пробраться к партизанам.

— Ты прав, мальчик, — поддержал его незнакомец. И шепотом, доверительно сообщил: — Я сам думаю уйти к партизанам, да никак не могу их найти. Давай-ка действовать вместе. Согласен? Узнаешь, где партизаны или у кого они бывают тут в городе, мне скажешь. Я узнаю — тебе скажу. Идет? Я тут недалеко живу, — он назвал адрес. — Спросишь Вятченко, Андрея Вятченко. Не забудешь? А листовку возьми, — продолжал он. — Ты за нее столько перетерпел, бедняга.

— Нет, — отстранил Витя листовку, — Тут написано; передай товарищу. Я вам ее передаю.

— Ну зачем же? — добродушно усмехнулся человек с усиками. — Я ее прочитал. А ты передай тому, кто еще не знает, что здесь написано. Или лучше вот что: ты ее спрячь. Она еще пригодится. Придешь домой — и спрячь в надежное место. Куда бы лучше? — задумывается он. — Да под половицу. Понимаешь? Подними топориком и засунь. Понял? А в партизанах мы с тобой еще погуляем, — похлопал он Витю по спине.

Они расстались друзьями. Новый Витин знакомый направился к набережной. Немного погодя выбрался из развалин и Витя. Он шел домой радостно взволнованный. Наконец-то все уладится. Он найдет себе настоящее дело и будет сражаться с врагами. И отца они уговорят уйти в лес, к партизанам.

Дома, казалось, забыли о его недавнем бегстве и о споре, и о листовке. Витя достал инструменты, старые стреляные гильзы и до вечера старательно мастерил зажигалку. В лесу зажигалка, ой, как нужна будет.

Ночью его разбудил страшный грохот. В дверь чем-то колотили, по-видимому, прикладами.

— Кто там? — испуганно спросила мать.

— Отворяй, полиция!

В дом ворвались полицаи. Начался обыск. Сбросили на пол постели, вытряхнули белье из сундуков, перевернули этажерку с книгами. У стола, развалившись на стуле, сидел начальник сыскной полиции предатель Лебедев. Витя хорошо знал его. До войны Лебедев работал инструктором в городском совете Осоавиахима. В школе был стрелковый кружок, и Лебедев несколько раз проводил занятия с ребятами. Он сам был метким стрелком, интересно рассказывал о правилах стрельбы. Ребята охотно ходили на стрелковые занятия. Кто бы мог подумать, что их учитель будет фашистским подпевалой! Едва в город вошли гитлеровские войска, он явился к немецкому коменданту и предложил свои услуги. Он начал с того, что выдал гестапо знакомых ему оставшихся в городе коммунистов. Став начальником сыскной полиции, Лебедев окончательно распоясался. Открыто заявлял, что скоро отправится в отцовское хозяйство где-то на Дону и расправится с теми, кто его раскулачивал. Ходили слухи, что Лебедев сам расстреливает, пытает и избивает арестованных.

Полицаи перевернули все вверх дном, но ничего не нашли. Лебедев был взбешен неудачей. Он побагровел, тусклые глаза его налились кровью.

— Ищите под полом, — распорядился он.

Витя стоял у стены бледный, напряженный. Полицаи оторвали несколько половиц, но безуспешно. Лебедев встал, отбросил с грохотом стул, метнул злобный взгляд на Михаила Ивановича.

— Ты от меня не уйдешь! Я тебя насквозь вижу! — и стремительно вышел из комнаты.

Витя тихонько выскользнул на крыльцо вслед за полицаями. Ночь была темная, в двух шагах ничего не видно… Куда они пойдут еще, к кому? Осторожно пройдя по двору, притаился у ворот.

— Ты что, шутить со мной вздумал? — услышал он грубый окрик Лебедева. — Твои данные гроша ломаного не стоят.

— Господин начальник, господин начальник, — донесся до Вити чей-то мягкий голос. — Я собственными глазами видел.

— Ты видел? — крикнул в ответ Лебедев. — Что же ты зевал, если видел?

И опять раздался из темноты воркующий голос, показавшийся Вите знакомым.

— Господин начальник, прямые улики. Этот мальчишка…

— Мальчишка! — орал Лебедев. — Сам ты мальчишка. Где твои улики? Где? Мы весь дом перевернули.

— Господин начальник! Разрешите, я сам. Я найду, докажу…

Вите вдруг показалось, что это говорит тот, вчерашний, с усиками. Он шагнул за ворота, но голоса смолкли, а в темноте ничего нельзя было разглядеть.

Витя вернулся домой, но уснуть уже не смог. В ушах стоял мягкий, воркующий голос, униженно просивший: «Разрешите, я сам. Я найду, докажу».

Как ни успокаивал себя Витя, его все время мучили сомнения. Прошло несколько дней. Тревога росла. Кто такой человек с черными усиками? Почему был обыск, и что искали полицаи? После долгих раздумий Витя решил все рассказать отцу.

Михаил Иванович выслушал его, не перебивая, и долго сидел, задумавшись.

— А не обманули тебя, Виктор? — медленно, взвешивая каждое слово, начал, наконец, он. — Сейчас время такое, всякая погань наверх вылезла. Так и шныряют. Ухо надо держать востро. Вятченко… я даже фамилии такой не слыхал.

Витя сидел, понурив голову. Он начинал понимать, что допустил ошибку, сделал неверный шаг. Но как в этом разобраться? Ведь тот, с усиками, сказал: хорошо знаю отца. Что ж, не верить ему? Да, видимо, не всем можно верить, хоть и говорят — свои. Но почему же он ругал фашистов и говорил, что уйдет к партизанам? А может, уже и ушел… Может, не его это и голос был?.. Что же теперь никому доверять нельзя? Отец и то работает у фашистов, но невозможно представить себе, чтобы отец… Да нет, это немыслимо!..

— Папа, — решился он наконец. — Ты намекаешь, что этот человек провокатор, фашистам служит? А ты? А как же ты?

— Что я? — резко обернулся отец. — Какой был, такой и есть. Я патриотов не предавал.

— Не предавал. Это так. Только про тебя тоже говорят…

— Что говорят?

— Говорят, что фашистам служишь. Был активистом, в санатории по путевкам Советской власти ездил, а теперь… — Витя потупился, голос у него задрожал. — Мне вон Аркашка в дружки набивается. Мы, говорит, с тобой одного поля ягода… А у него отец полицай.

Михаила Ивановича передернуло. Он встал, хрустнул пальцами, прошелся, тяжело ступая, по комнате.

— Я, Витька, — произнес, наконец, он, твердо выговаривая слова, — еще в девятнадцатом за Советскую власть стоял, мальчишкой, листовки разбрасывал. Так что меня упрекать… Не проймешь меня этим.

Они оба замолчали и сидели так, думая каждый о своем и сердясь друг на друга. Два чувства боролись в душе Вити. Ему хотелось верить отцу, и он не мое верить, потому что не умел найти оправдания его поступкам. Отец заговорил первым.

— Послушай, Виктор, — решительно сказал он. — Есть вещи, о которых не расскажешь. Придет время — сам поймешь. Об одном прощу: будь осторожен и не берись не за свое дело. Рано тебе еще партизанить.

— Тебе хорошо говорить, — с обидой в голосе ответил Витя. — Сам, небось, листовки разносил, а меня ругаешь.

— Так ведь я домой их не таскал, — развел руками отец. Потом, подумав, продолжал: — Да и ругать меня некому было. Ну, ладно. Оставим это, — уже другим, спокойным тоном сказал он. — Листовку-то ты куда дел?

Витя посмотрел в лицо отцу. Оно было все так же серьезно и строго. Но Витя, сам не зная почему, не мог уже ничего скрывать.