Я, я… Простите, — промямлила Гэйнор. — Должно быть, я задремала.

Ну?.. — спросила она Уилла за стаканом пива в темном углу студенческого паба. — Что дальше будем делать?

Тебе известен ответ. Я думал об этом весь день. Мне это не нравится, но у нас нет альтернативы. Это было ясно уже давно. Ты можешь не ходить, если не хочешь.

Я иду, — прошептала Гэйнор.

Прекрасно, — сказал Уилл, — пойду позвоню приятелю, попрошу его позволить переночевать на диване или на диване и на полу — что ты предпочтешь. Затем мы пойдем как следует поужинаем — закажем что–нибудь французское с итальянским акцентом, — и ты расскажешь мне о своей жизни. Потом — спустя какое–то время — я поцелую тебя. Дело может даже двинуться дальше, хотя и не слишком далеко. Ты не из тех девушек, которых надо торопить, и вообще, торопить — это неправильно. Гэйнор от удивления разинула рот.

Какой ты легкомысленный, — сказала она, растерявшись. — Мы ведь должны помочь Ферн…

И завтра, — продолжал Уилл, — мы позвоним доктору Джерролду Лэю.

Гэйнор пришлось подавить свое возмущение.

Ну да, — согласилась она.

Согласна? — еще раз настойчиво переспросил Уилл, заметив некоторое сомнение на лице девушки. — Я помню, как впервые увидел тебя. Мне было шестнадцать, значит, тебе — около двадцати. Ты заехала вместе с Ферн по дороге на вечеринку в вечер Рождества, это было где–то в пригороде Лондона, и ты была за рулем. Ферн выглядела безукоризненно, как всегда она выглядит, абсолютно совершенно. На ней было красное платье в блестках и туфли на высоких каблуках. На тебе было черное, что тебе не идет, что–то такое со множеством кружев, и ты подвязала волосы сзади, но они выбились из повязки, и еще на тебе были мягкие ботинки без каблуков, для машины. Ты не показалась мне хорошенькой или красавицей, но я подумал, что ты чертовски сексуальна. «Соблазн в платье… — сказал я себе. — Однажды я получу эту девушку». Не знаю, насколько я был серьезен тогда. Но с того вечера я нашел бы твое лицо в любой толпе. В любое время.

На мне не было «что–то такое кружевное», это были очень старинные кружева, — пробормотала Гэйнор.

Какая разница!

А платье Ферн было цвета бургундского вина, а не красное. Я никогда не видела, чтобы она носила красное, для нее это слишком ярко.

Хочешь еще внести поправки? Должен напомнить, что идет речь о моих воспоминаниях. Если я захотел вспомнить красное платье и какие–то кружева, то так и сделал. Полагаю, что ты запомнила меня как неопрятного школьника, который пялился на тебя с лестницы?

Естественно, — ответила Гэйнор, — еще я сказала Ферн, что в ближайшие годы ты доставишь ей массу неприятностей.

Уже доставил, — лукаво улыбнулся Уилл.

Ферн мне говорила.

Он пошел звонить, а она допивала свой напиток. «Я запомню это, — думала она, — на всю свою жизнь». Не тот ужас, не то колдовство — призрак снега и серый палец доктора Лэя, —- но именно этот момент, эту полутьму, подвыпивших людей вокруг и ожидание Уилла. На всю жизнь.

…В ней поднялась волна столь сильного чувства, что она вздрогнула от этого вторжения, все смещалось — шок, откровенность, любопытство, счастье и ужас. Она думала о прежних своих ощущениях, о подъемах и спадах чувств в ее шестилетних отношениях с женатым мужчиной, который в конечном счете покинул свою жену, но не ради нее. Легче всего сказать, страшась и надеясь: это — другое. Она не должна позволять себе таких мыслей, ведь Уилл — брат ее лучшей подруги, который ни к чему не относится серьезно, даже к Темным силам. Душа Ферн потерялась, и не известно, что случится завтра, и все, что ей, Гэйнор, дано, это единственный вечер, который она проживет, полностью отдавшись этому чувству, сохранив его в памяти и не ожидая чего–то большего. Но предательскую тоску и неизбежные сомнения не так–то легко было отбросить прочь. Когда Уилл вернулся, он увидел, как она бледна и тиха, что она не сделала ни глотка из своего стакана, а ее ответы односложны.

—Пошли, — только и сказал он. Потом, много позже, Гэйнор поняла, что она не заметила даже названия этого «навсегда сохраненного в памяти» паба.

Ресторан, как и обещал Уилл, предлагал средиземноморскую кухню, карту французских вин и официантов–итальянцев. Ресторан был тесным и шумным, но они этого не замечали. Они были слишком заняты друг другом, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. В течение следующих двух часов они, отбросив в сторону заботы и переживания последних дней, рассказывали о своих жизнях, обменивались идеями, мыслями, надеждами, наслаждались радостью взаимопонимания. «Это просто игра, — говорила себе Гэйнор, — это всегда просто игра». Но она никогда не следовала правилам этой игры, поэтому всегда ставила на карту слишком многое и в конце концов оставалась в проигрыше… и в одиночестве. Но в этот раз — только на этот короткий миг — игра представилась ей реальностью, она позволила себе поверить в иллюзию совершенных взаимоотношений. Улыбка Уилла дразнила ее, но глаза его были очень серьезными, или ей так казалось… И под взглядом этих глаз сердце ее трепетало.

—Ферн однажды рассказала мне, что ты чрезвычайно славная девушка, которая всегда влюбляется в плохих людей, — сказал Уилл, когда Гэйнор закончила сагу о своем последнем романе.

Рассказала? — Лишь на мгновение в душе Гэйнор вспыхнуло негодование, тут же уступив место спокойствию. — Что ж. А я думала влюбиться в тебя. Можно такое себе представить?

Touche, — сказал Уилл. — Я не то чтобы уж очень плохой человек — я и не черная овца, и не белая. Скорее пестрая. Или белая с черными пятнышками.

Серая? — предложила Гэйнор.

Спасибо. Может быть, расширим спектр? Например, насколько багрово ты себя чувствуешь? Гэйнор…

Погоди! — Она мучительно пыталась сосредоточиться, голову пронзила безумная мысль. — Белый — черный — серый — это напоминает мне — это связано… Секундочку, сейчас пойму… — Она смотрела на Уилла, будто бы только что прозрела. — Слушай. Эту историю я нашла сегодня днем — я была уверена, что это очень важно, только не понимала почему. Там рассказывается о древнем семействе, члены которого могут разговаривать с драконами и, благодаря этому Дару, приручать их. Один из их предков был опален пламенем, которое выдохнул дракон, его кожа навсегда почернела, и на нее не действует огонь, и то же самое отличает кожу его потомков. Предположим… предположим, наследуемое качество со временем несколько ослабело, и кожа из черной превратилась в серую'? Разве Рэггин–боун не говорил чего–то — о такой семье?.. Наш доктор Лэй?..

Мог бы быть Укротителем драконов, — продолжил Уилл. — Черт!

Эта догадка куда–то нас приведет, — уверенно проговорила Гэйнор.

Именно это мне и не нравится, — ответил Уилл. — Не могу себе представить, чтобы я, мужчина, завтра воспользовался бы твоим присутствием.

Нет, — сказала Гэйнор, — я тебе нужна. Я — специалист по старым книгам и манускриптам. Он не станет с тобой разговаривать, если меня там не будет. Как бы то ни было, наконец я могу что–то сделать. Судьба. К тому же я старше тебя. При всей твоей напористости я претендую на старшинство. Не думаешь же ты, что еще существуют драконы. И…

Кофе? — предложил Уилл.

Гэйнор покачала головой. Интерлюдия, которую они украли у реальности, закончилась еще до наступления полуночи. Страхи надвигающегося завтра разрушили особую атмосферу влюбленности, которую они себе позволили. Когда Уилл поцеловал ее, желая спокойной ночи, прежде чем она улеглась на кровать в комнате его друга, между ними вспыхнуло чувство близости, но не близости любовников, а близости партнеров, которые вместе выходят на темную дорогу. В этом поцелуе Гэйнор почувствовала вкус вина и сильно перченного мяса и подумала, что теперь когда будет есть такое мясо, то всегда вспомнит об этом поцелуе. Затем, лежа в одиночестве на кровати, она осознала, что это был первый и последний поцелуй, что шанс упущен, о чем она, может быть, будет сожалеть, а может — и не будет. Но назад уже ничего не вернуть.

Она заснула, все еще чувствуя волнение в крови, которое не давало ей спать крепко.

Рассвет на следующее утро не был ни ярким, ни радостным. Это был просто рассвет, бледная ночь сменилась серостью дня. Друзья Уилла рано ушли из дому. Гэйнор слышала журчание воды в водопроводных трубах, невнятные голоса на кухне внизу. Наконец хлопнула входная дверь, и все затихло. Если все шумы и разбудили Уилла, теперь он должен был снова крепко заснуть. Гэйнор знала, что должна встать, но огромное нежелание делать это будто бы притягивало к постели. У нее было такое чувство, что, как только она вылезет из кровати, тут же закрутится колесо судьбы и ее неумолимо понесет вперед к неизвестному будущему, которое пока прячется в тени. Она попыталась восстановить сладость той ночной интимности, которую оставил винно–перченый поцелуй, но с серым светом дня в голову лезли только серые мысли. В конце концов она заставила себя подняться и отправиться в душ. Намыливаясь, она испытала странное ощущение, ее действия показались ей действиями солдата, моющегося, чтобы быть чистым перед сражением. Или — действиями жертвы перед жертвоприношением. Это были неприятные мысли.

Утро уже было в самом разгаре, когда они, вооруженные картами и адресом доктора Лэя, выданным им смотрителем музея, выбрались на дорогу. Путь от Йорка до Дэйла был долгим, дом доктора Лэя будто ускользал от них, а может быть, им и не хотелось его быстро найти, поэтому они остановились в пабе на ленч. В разговоре они избегали эмоциональных сложностей и любовных отношений, вместо этого Уилл заговорил о подробностях его и Ферн прежних отношений с Рэггинбоуном и Лугэрри, с Элайсон Редмонд, Старым Духом и всем сверхъестественным, что они собой представляли. Гэйнор задавала так много вопросов, что было уже поздно, когда они вернулись к своим поискам, наконец они нашли нужный дом, чья островерхая крыша с каминными трубами силуэтом вырисовывалась на темном, облачном небе. Конек крыши венчал гребень холма, на котором стоял этот дом. Его каменный фасад был расщеплен узкими окнами, которые, казалось, были специально сделаны такими узкими, чтобы в них не залетал ветер.