Но он не коснулся ее. Указательный палец, скрюченный, как хвост скорпиона, согнулся и позвал ее, в этом и был ужас, но и соблазн. Гэйнор могла рассмотреть его палец до всех мельчайших деталей. Это был палец старика с желтым полукружием на внешнем конце ногтя и красноватым ногтем над лункой. Кожа руки была определенно серой, цвета пепла, хотя в складках и на тыльной стороне руки она была нормального цвета. Что–то похожее на улыбку растянуло губы доктора Лэя.

— Я жду встречи с вами, — произнес он.

Рука убралась, кончик пальца стал нормальных размеров. Затем руки доктора Лэя оказались у него на коленях, все стало совершенно обыденным. Гэйнор выключила телевизор, ее затошнило от того, что спало наконец напряжение. С трудом она поднялась и потрогала экран телевизора, в нем не было никаких повреждений. Она побежала вниз разыскать миссис Уиклоу, не для того, разумеется, чтобы рассказать ей о происшествии — как можно? — просто чтобы побыть рядом с ней.

Но кому–то надо же рассказать…

Первым пришел домой Уилл.

— В облаках происходило нечто невероятное, — сказал он, толкнув ногой дверь в студию и до конца отворив ее плечом, поскольку руки его были заняты фотоаппаратом, этюдником и складным стульчиком. — Казалось, будто оттуда вытянулась серая рука и простерлась над пустошью… и между ее пальцами просвечивало солнце. Из–за этого все почему–то казалось еще более зловещим. Я успел сделать несколько снимков, пока освещение не изменилось, но теперь — теперь надо дать этим образам развиться, представить себе это яснее…

Пока облако не станет настоящей рукой? — спросила Гэйнор, и ее передернуло.

Может быть… — Он в это время раскладывал по местам свою поклажу, но от него не ускользнула ее реакция. — Что случилось?

Она рассказала ему. О программе телевидения, о докторе Лэе, и о руке, выросшей будто прямо из телевизионного экрана, и о случившемся предыдущим вечером кошмаре. Она даже рассказала ему о своих снах и о звуках волынки. Он слушал, не перебивая ее, хотя, когда она упомянула волынку, внезапно рассмеялся.

Из–за этого не волнуйся, — сказал он, — это домашний гоблин.

Домашний гоблин?

В старые времена почти в каждом доме жил свой собственный гоблин, или гремилдин, или до мовой, называй, как угодно. Теперь это встречается гораздо реже, слишком много в домах появилось механизмов, слишком мало осталось гоблинов. Когда мы приехали в этот дом, здесь жил один, но Элайсон… разделалась с ним. Такая вот она была. Так или иначе, в доме стало чего–то не хватать, по этому я пригласил замену. Брэйдачин пришел из шотландского замка, думаю, что сердце его тоскует по той стороне. Он притащил с собой волынку и ржавое копье, которое выглядит таким же старым, как и он сам. Как бы то ни было, не позволяй ему

пугать тебя. Теперь это его дом, а мы — его люди, что значит — он существует для нас…

А ты его видел? — спросила Гэйнор, у которой после ее собственных переживаний поубавилось скептицизма.

Разумеется. Ты тоже увидишь, полагаю, когда он будет к этому готов.

Мне не особенно хочется видеть гоблина, — запротестовала Гэйнор и мрачно добавила: — Я уже достаточно насмотрелась. Более чем достаточно.

Уилл во второй раз обнял ее, и, несмотря на страх, пережитый ею, и дурное нынешнее состояние, она ясно почувствовала исходящую от него силу и напряжение его молодых мускулов.

— Мы должны обо всем рассказать Рэггинбоуну, — сказал Уилл. —Он поймет, что происходит. Во всяком случае, должен понять. Мне не нравится эта история с идолом.

Она вопросительно глянула на него.

— Когда мы приехали сюда, здесь стояла статуя, какая–то древность, невысокая, всего лишь фута два высотой, но… К счастью, она разбилась. Ее использовали, как приемник, как передатчик. Это делал могущественный Дух. Очень старый, очень сильный, очень опасный.

— Какой Дух? — недоверчиво спросила Гэйнор.

— У него было множество имен, — ответил Уилл. — Он был богом, которому поклонялись, но которого поносили, как демона… Того, кого я помню, называли Эзмордис, но лучше это имя не произносить. Демоны имеют привычку приходить, когда их зовут. Рэггинбоун всегда называет его просто «Старый Дух». Он был, скорее всего, очень сильным, слишком сильным, чтобы мы могли с ним сражаться, но из–за того, что сделала Ферн, он ослабел, и Рэггинбоун думает, что он сюда не вернется. Похоже, что Рэггинбоун ошибся.

— Мне все это не нравится, — сказала Гэйнор. — Я никогда не верила ни во что сверхъестественное.

Уилл уныло улыбнулся:

Да и я тоже не верил.

Однажды я была на некоем сеансе, — продолжала Гэйнор. Руки Уилла все еще обнимали ее, и ей было уютно около его жаркой груди. — Все это было полной чепухой: противная старуха выглядела карикатурно и будто бы впала в транс и вещала что–то дурацким голосом. Если бы я была мертва и захотела бы с кем–то пообщаться, уверена, я могла бы сделать это без помощи таких пустых болтунов. Но было во всем этом что–то… нездоровое. Может

быть, так работало подсознание участников сеанса, Как бы то ни было, все было неправильно. Не хочу больше быть замешанной во что–нибудь подобное.

Ты могла бы уехать, — предложил Уилл, успокаивая ее. — По какой–то причине ты стала мишенью, но, если уедешь отсюда, будешь в полной безопасности. В этом я уверен.

Ей не понравилось слово «мишень», но она с жаром ответила:

Разумеется, я не должна уезжать! Главное — я не могу не присутствовать на свадьбе, даже если я от нее не в восторге. Ферн никогда не простила бы мне моего отъезда.

Знаешь, меня удивляет… — Уилл в сомнении замолчал.

— Да?

Слишком много совпадений, будто как раз сейчас все готово взорваться. Тут должна быть какая–то связь…

Со свадьбой Ферн?

— Это звучит странно, но… думаю, да.

Некоторое время они обсуждали все варианты случившегося, но не пришли ни к каким выводам. «Все это не может быть правдой, — говорила себе Гэйнор. — Колдовство, могущественный дух, домашний гоблин, который играет на волынке в шесть часов утра… Конечно, это неправда». Но хотя многое из того, что случилось с ней, могло быть расценено, как сновидения, все–таки странная рука, протянувшаяся из телевизора, была пугающе реальной. И Уилл не поставил это под сомнение, не смеялся над ней. Как он верил ей, так и она верила ему. Во всяком случае, так было легче, спорить не хотелось. Однако даже при том, что разум признавал существование случившегося, сомнения не исчезали.

Если ты все устроил, чтобы подшутить надо мной, — неожиданно задрожавшим голосом сказала Гэйнор, — я… я тебя убью.

Мне это вовсе не нужно, — ответил Уилл и так внимательно и серьезно посмотрел на нее, что стал похож на Ферн. — Ты видела руку. Тебе приснился

идол. Ты слышала волынку. Ты сама обо всем свидетельствуешь. А теперь я иду к тебе в комнату и вытащу оттуда этот проклятый телевизор.

Они пошли наверх.

На них тупо смотрел пустой экран телевизора. Но Гэйнор казалось, что в нем пульсирует некая сила, что это не просто один из домашних приборов, и она удивлялась, что все это вызвано лишь ее воображением.

Почувствовав странную слабость в ногах, она села на кровать, и рука ее тут же наткнулась на пульт управления, хотя она была почти уверена, что оставляла его на краю стола. Кнопка включения коснулась ее пальца.

— Пожалуйста, убери его отсюда, — глухо проговорила она, как если бы была ребенком, для которого обычный предмет является причиной ночных кошмаров.

Уилл нагнулся к стене, чтобы вытащить штепсель из розетки, — и отпрянул с возгласом:

Он ударил меня! Проклятая штука ударила меня током!

А ты выключил его?

Он снова попытался выключить телевизор и снова резко отдернул руку. Гэйнор увидела при этом голубую вспышку.

— Может быть, у тебя слишком сильное собственное электрическое поле, — нерешительно произнесла она, склоняясь рядом с ним. И, как только прикоснулась пальцем к розетке, тут же почувствовала болезненный укол, жестокий, как прикосновение огня. В долю секунды боль пронеслась по всей руке, ее пальцы, казалось, прилипли к розетке, и от

статического электричества вздыбился каждый волосок на руке. Затем как–то ей удалось освободиться, палец покраснел, но на нем не было следа ожога.

— Перестань, — сказал Уилл. — Нам нужна Ферн. Она с этим справится. У нее есть особые перчатки.

Они спустились в кухню, где увидели, как миссис Уиклоу вытаскивает из духовки пирог. Будучи твердо убежденной, что все молодые люди слишком худы и нуждаются в постоянном кормлении, она безостановочно готовила, хотя только Уилл замечал ее старания. Но после ужасных событий сегодняшнего дня Гэйнор с удовольствием принялась поглощать калории и углеводы, и ей стало чуточку полегче. Ферн, которая от лавочника поехала к торговцу вином, от торговца вином — в церковь, вернулась домой довольно поздно.

— Викарий пригласил нас на ужин, — сказала она с порога. — Ванна свободна?

Гэйнор утвердительно кивнула и была очень рада, что Уилл пошел за сестрой наверх, тем самым спасая ее от необходимости снова рассказывать о своих злоключениях. Гэйнор выждала еще несколько минут и пошла за ними.

Ферн стояла у открытой двери ванной, из которой в коридор выбивались клубы пара. Она уже начинала раздеваться, когда Уилл помешал ей: туфли лежали у порога, а руки бессознательно крутили комочек снятых чулок. На лице ее было выражение, которого Гэйнор никогда прежде не видела: это была хрупкость, незащищенность и какая–то неуверенность, которая могла мгновенно превратиться во что–то чрезвычайно опасное.

— Говорила я тебе, что ставить здесь этот телевизор — ошибка, — сказала Ферн и направилась прямиком к комнате Гэйнор. Войдя в нее, она тут же наклонилась над розеткой.

— Тебе нужны перчатки, — сказал Уилл. — Перчатки Элайсон…

Ферн повернулась к нему, ее глаза сверкали едва сдерживаемой яростью и еще каким–то чувством, очень тайным, глубоко ранящим.