2

— В нормальных условиях — ошибка, а здесь — преступление. Приборы и самолет должны быть исправны при любых обстоятельствах. Море, тундра, особенно зимой, не подходящее место для приземления, и парашют не гарантия к спасению. В море больше пяти минут не проплаваешь, а в тундре, в ледниках, найти человека не так просто. Сам можешь не выбраться. Так что ушки на макушке. Доходит?

— Так точно, товарищ полковник!

Астахов внимательно слушал командира и тут же по-озорному подумал, глядя на чрезмерно располневшего Ботова: если мне парашют не спасение, как же тебе?

«Прекрасный человек. Душа. Но, кажется, отлетался. Скоро на покой», — говорили Николаю товарищи о командире части. Он и сам уже знал, что командир умный, энергичный старый летчик, но фигура… Это же самоубийство! Ему ходить трудно, не только летать. Впрочем, как бы там ни было, а сегодня первый полет за полярным кругом Николай сделает с командиром, полковником Ботовым. Первый полет в Арктике! Астахов знал, что летчик тогда почувствует себя здесь, «как дома», когда полетает в полярном небе, увидит суровое море, землю, почувствует дыхание полюса, несущее ураганные ветры и плотные туманы. Он вспомнил, как однажды, вскоре после своего приезда в поселок наблюдал на аэродроме за самолетами, летающими на больших высотах. Небо изрезано следами — восьмерками, оставленными истребителями. Белые ленты следов медленно расползались в небе, образуя размытую облачность. Внезапно рваные низкие облака подплыли к берегу со стороны моря, полчаса висели неподвижно, как бы упираясь в землю, затем разом хлынули к аэродрому. Подул ветер. Самолеты успели приземлиться до прихода арктического циклона. Астахов слышал о том, что здесь погода меняется внезапно, но видеть этого ему не приходилось. Раньше он был склонен сомневаться в точности и быстроте этих превращений, зная привычку людей к преувеличениям. Нет, здесь привыкли говорить о фактах. Вряд ли есть необходимость в домыслах. Только что небо было открытым, голубым, бескрайним, а воздух сухим и легким, как вдруг все изменилось за минуту. Соленый воздух, намокший и серый, напоминал пропитанную влагой вату. Небо стало тяжелым, грузным, низким. Земля, как маленький островок, берега которого скрыты мутной пеленой, желанный островок. Она тверда, прочна, и на ней жизнь. Летать в такую погоду невероятно трудно и опасно. Этот первый урок, который Астахову преподала Арктика, был нужен. Природа севера как бы торопилась показать себя и предупредить: смотри, порой я бываю сильнее человека, и со мной бороться невозможно. Впрочем, это уже не первый урок. Нечто подобное он уже видел, когда летел сюда на транспортном самолете, но он был тогда пассажиром. До вылета Николай волновался, но после взлета он обрел то необходимое спокойствие пилота, которое приходило к нему всегда в воздухе. Машина, приборы и он. Самолет круто уходил в небо. Шум двигателя едва пробивался в изолированную от внешних условий кабину. Ушли в сторону моря. С такой высоты Николай видел море впервые. На горизонте темное оно словно бы поднималось вверх и, сливаясь с небом, как бы окрашивало и его в свой мрачный цвет. Николай управлял самолетом, наблюдая за приборами, прислушиваясь к работе двигателя. Он забыл о командире, который молча сидел в задней кабине, не трогая управление. Море скрылось, когда пробили облака вверх и все стало на свое место. Заоблачная картина была Николаю хорошо знакома: внизу белые волны неподвижных облаков, вверху голубоватое небо, хорошо видимый горизонт.

Когда время полета вышло, Астахов развернул самолет безошибочно в сторону аэродрома. Сказывался опыт летчика. Достаточно было Николаю после взлета внимательно присмотреться к земле, чтобы ее в районе аэродрома запомнить навсегда. При заходе на посадку земные ориентиры уже не были для него чужими, аэродром тоже.

Вечером Астахов и Вас Вас пошли в клуб. Степан остался в комнате с книгой. Он любил читать и в клуб ходил редко, хотя клуб был рядом, «рукой подать». Можно было идти без шинели.

В одном зале шло кино, в другом танцевали под звуки примостившегося в углу небольшого духового оркестра. Казалось, весь поселок вместился в клубе. Было живо и весело.

— Мне говорили, что на севере здорово пьют. Что-то не видно.

Крутов минуту подумал, наблюдая за танцующими, прежде чем ответить.

— Пьют иногда. Только не здесь. Отучили. Сами люди отбили охоту. Были любители, не умеющие ни пить, ни вести себя, но более двух-трех минут в зале не удерживались. Выбрасывали по методу: раз-два, ухнем! Крыльцо высокое, сам видел. Милиция здесь, собственно, не нужна. Суровые законы, неписаные и очень полезные, стихийно возникли они, но прочны, как льды Арктики. Хочешь выпить? Пожалуйста, на квартире, но в клуб не появляйся. — После минутной паузы он добавил: — Иногда бывает, конечно, помаленьку… Но заметить это трудно. Как бы трезвеешь, переступая порог клуба. Взгляни на надпись там, наверху!

Николай увидел высоко на стене ярко раскрашенные буквы: КЛУБ ТВОЙ — БЕРЕГИ ЕГО. Простые доходчивые слова. Они острее десятка других призывных слов. Невольно думаешь о том, что это действительно все твое, самое лучшее, что есть в этом суровом краю: люди, смех, жизнь и отдых после трудового дня. Астахов поглядывал на кружащиеся в вальсе пары, на молодых женщин, видел их нежные, зовущие взгляды, обращаемые к любимым. И чувство одиночества снова приходило к нему. Была у него любовь, и не стало ее. Ушла, как юность. Женщин он чуждался и, когда случалось знакомиться с ними, испытывал смущение и нерешительность. Потом злился на себя. Один. Хотелось любви, ласки. Подвижные девичьи фигуры необычно волновали его сейчас. Почему бы и ему вот так просто, как все, не подойти, не пригласить на танец, и чувствовать себя свободно, непринужденно! Он поймал на себе быстрый, как луч света, взгляд девушки в светлой блузке. У нее было тонкое, грустное лицо с живыми темными глазами. Танцевала она легко, только чуть-чуть равнодушно, так ему показалось. Невольно он следил за ней, но, когда она оборачивалась в его сторону, быстро отводил глаза. Много здесь девушек, но почему-то только она, бросившая на Астахова взгляд, взволновала его. Он не мог сказать, почему. На ней не было модного платья, скорее наоборот: слишком простенькое, не вечернее, и вид ее был скучающий, безразличный, казалось, ко всему и ко всем. Она хорошо танцевала, немного склонив голову в сторону. Может быть, в этом и была своеобразная прелесть? Она не показалась Николаю красивой, и все же Астахов следил за ней и не мог не делать этого. Что в ней привлекло его? Может быть, ее равнодушие к партнеру, молодому парню с кричащим галстуком? Или ее глаза, большие, грустные и очень красивые? Девушка поймала его взгляд, но он набрался духу и не отвел свои глаза… Некрасиво. Она может обидеться.

— Послушай, Вася, — обратился он к Крутову. — Видишь, девушка со светлыми кудряшками…

Тот вопросительно глянул на Николая, потом на девушку.

— А, Полина!

— Немного сообщено, — стараясь казаться безразличным, отметил Николай. — Может быть, еще что-нибудь добавишь к ее характеристике?

— Как тебе сказать… Говорят, был муж или любовник, черт их разберет, но уехал. Скоротечная любовь, так сказать. Говорят, были еще, но утверждать боюсь. Красивая девка. Потанцуй. Ты холостяк, тебе можно.

Астахова неприятно кольнули слова товарища. Девушка так не похожа на легкомысленную, легко доступную.

— А разве женатым это противопоказано?

— Видишь ли, поселок маленький, а сплетен на целый город. Многие ожидают жен, ко многим приезжают периодически. Потанцуешь с одной два-три вечера и готово: разговоров хоть отбавляй, хотя у тебя и в мыслях подобного не было.

В перерыве между танцами он подошел к темноглазой девушке и пригласил на танец. Полина согласилась, и они танцевали весь вечер. Николай не заметил, когда ушел Крутов. Когда все стали расходиться, Полина попросила проводить ее.

По улице шли медленно. Полина прижимала руку Николая к себе и молчала, поглядывая вперед. Иногда мельком бросала взгляд на него с легкой улыбкой. Близость женщины и ласковое пожатие руки волновало Астахова. Было приятно чувствовать, знать, что ты, очевидно, нравишься. Ему откровенно (и Николаю казалось почти бесстыдно) намекали на это. Не отвечать Полине тем же он не мог и все крепче сжимал ее тоненькую руку. Давно он не испытывал ничего подобного… И в то же время что-то обидное, тяжелое тревожно проносилось в сознании. Кажется, Василий прав… Хотелось бросить ее и уйти. Сколько лет он мечтал о любви, только о любви. Нет, не о такой, случайной. Это не любовь. Может быть, завтра она отбросит его в сторону, чтобы прижаться к другому. Сколько же их было? Потом тут же ругал себя. Какое он имеет право копаться в чужой душе? Разве она что-нибудь требует от него? «Дьявол с ней! Один не проживешь… В конце концов и так бывает…» Перешли овраг, вышли на гору. Длинный, низкий дом.

— Я войду первая. Очень светло, а ты минутой позже. Дверь будет открыта. Соседи, сам знаешь.

Сам знаешь! Откуда ему знать? Разве было раньше что-либо подобное? И еще была минута, когда он почти решил уйти, но мысль: она будет ждать и что может подумать о нем, если он не войдет, — толкнула его пойти за ней. И не только мысль…

Полина тихо прикрыла дверь.

— Выпить хочешь?

Полина испытующе глядела на него. Не в силах бороться с собой, Астахов ответил:

— Хочу!

Он выпил, попробовал шутить. Полина к спирту не прикоснулась. Он не настаивал, желая, чтобы быстрее все кончилось.

Когда Николай почувствовал рядом женское тело, он вдруг понял, что не сдвинется с места. Стыд и отчаяние сжали бешено колотившееся сердце.