1

Вот она, «большая авиация»!

Широкий, тупой нос, короткий, толстый фюзеляж с тесной кабиной и очень маленькие крылья. Истребитель! Недавний предел мечтаний.

Вот уж действительно и летчик и машина — одно целое, неразрывное.

Большая скорость, удивительно прекрасная маневренность и мощный звездообразный мотор, вращающий тяжелый металлический винт. Самолет строг, сердит; как дикий, необъезженный конь, он подчиняется воле только сильного человека, не прощая ошибок. Он подчиняется летчику, пока тот действует решительно и точно, но он может «сбросить его с седла», если почувствует неуверенную руку неопытного всадника.

Астахов хорошо помнит свой первый полет на истребителе, когда в воздухе завис на петле, растерялся на секунду, только на секунду, и самолет, задрожав, бросился вниз с огромной высоты, вращаясь в штопоре. Земля, как гигантская патефонная пластинка, крутилась перед глазами, угрожающе приближаясь… Астахов вывел самолет из штопора и, набрав потерянную высоту, с каким-то безотчетным упорством теперь уже сознательно срывал самолет в штопор и выводил из него. Фигуры сменялись фигурами. Тогда преобладала одна мысль: теперь или никогда! Эта мысль была противна здравому смыслу: к истребителю привыкают не сразу. Опыт дается опытом, но Астахов в те минуты ни о чем не мог думать: ему нужно было подчинить себе истребитель, понять его, а поняв, сдружиться с ним. Кажется, ему это удалось с первого же полета.

Много курсантов в училище, очень много и только двое не выдержали. Истребитель сам производит естественный отбор. Эти двое нашли в себе силы сказать своим инструкторам: «Не можем… Лучше легкомоторная…» Вовремя! Это было вначале…

Странное дело: стоило только курсантам совершить по десятку полетов на выполнение фигур сложного пилотажа, понять машину, себя, обрести уверенность, как истребитель словно бы притихал, успокаивался, и, кажется, уже не летчик каждое мгновение следит за самолетом в воздухе, а самолет настороженно и боязливо прислушивается к человеку. Он уже не теряет скорость и не срывается в штопор, а предупреждает об опасности мелким вздрагиванием, чувствуя силу и решительность летчика. Человек сильнее!

Курсант начинает смело бросать самолет с крыла на крыло, искать цель и атаковать ее. Он готовится к боям, и истребитель — его оружие, родное, близкое и уже привычное. Человек и самолет — одно неразрывное, целое. У них одна цель: уничтожить врага, если он появится в небе.

Может быть, раньше, чем другие, Астахов еще с первого полета понял, что нужно самолету. Его уже не устраивали обычные полеты. Он усложнял их…

Как это случилось, ему трудно было объяснить не только товарищам, но и себе…

Утро было такое хорошее, прозрачное, самолет так послушно покорялся его воле. Накануне Виктор с Николаем получили письмо от Михеева. Федор успел закончить школу и теперь в боевом полку в качестве летчика-истребителя. Астахов завидовал ему и торопился…

Пилотируя в зоне и увидев летевший на одной с ним высоте заводской самолет, он неожиданно атаковал его. Испытатель принял «бой», и летчики минут пять атаковали друг друга. Испытатель уже не раз залетал в зону аэродрома. И всегда Астахов чувствовал что-то вызывающее в его смелом и уверенном полете. Он знал, что самолет ведет первоклассный летчик, не раз с восхищением следил за его фигурами. Но тут… Астахову показалось, что тот летел как-то особенно, чуть накренившись, упрямо и насмешливо.

Астахов заново испытал давно забытое мальчишеское чувство, когда не хочется никому уступить дороги…

Он дал максимальный газ и крутым разворотом попытался пристроиться к хвосту испытателя. Но тот как будто только этого и ждал. Глубоким виражом он вышел «из-под удара» и молниеносно очутился за хвостом Астахова. Для Николая началось первое настоящее испытание.

Сколько продолжался «бой», он не помнил. Два раза он заходил в хвост испытателю. Он не слышал приказа руководителя полетов о немедленной посадке — чувство яростного задора и восторженной радости ослепило его, будто какая-то неведомая сила подняла его над всеми и толкала на новое, необычное, полное героизма и собственного величия. Только, когда испытатель отвалил, на прощание шутливо погрозив кулаком, Астахов опомнился. Первое взыскание…

Начальник училища полковник Богуш сидел в просторном кабинете. Большая, плотная, как будто никогда не сгибающаяся фигура, суровое сухощавое лицо, грубый голос. Богуш был молчалив, строг и требователен. В школе его побаивались. И у Николая перед дверью сердце сжалось. Постучав и получив разрешение, он вошел в кабинет.

— Курсант Астахов прибыл по вашему приказанию!

Начальник школы долго, испытующе смотрел на Астахова.

— За что получили взыскание?

Суровый голос и взгляд на минуту смутили Астахова. Было неловко стоять вот так, в качестве нарушителя, навытяжку и выслушивать справедливые замечания. Однако надо было что-то отвечать.

— За нарушение задания, товарищ полковник, — не совсем уверенным голосом произнес Астахов.

— В чем оно выразилось?

— В воздухе ко мне пристроился испытатель с завода, и мы атаковали друг друга.

— Это все?

— Все, товарищ полковник.

— Каковы же результаты?

Вот такого вопроса Астахов не ждал. Он смутился, но сейчас же поправился.

— Некоторое время я держал его в прицеле…

— Как смотрят ваши товарищи на этот поступок?

— Разрешите откровенно ответить на вопрос?

— Вы еще раз делаете ошибку. Начальнику надо отвечать только откровенно.

— Курсанты нашей группы осуждают меня как нарушителя, но одобряют как летчика.

— Вы разве уже летчик?

Астахов вспомнил, как мысленно осуждал Куракина за хвастовство, и еще более смутился.

— Виноват… Пока нет. Но надеюсь — буду.

— Ну, это решит комиссия.

Короткое молчание.

— Вы хотите скорее кончить школу? — неожиданно спросил начальник, и на его лице скользнула улыбка. Эта улыбка как бы приподняла Астахова от земли.

— Очень! — поспешно ответил он, еще не понимая, с какой целью задан этот вопрос.

— Все дело в том, что нарушение дисциплины не ускорит ваш выпуск. Вы забыли одно армейское правило: во время войны командование поощряет бойцов за количество уничтоженного врага и его техники, это естественно. Правда?

Он вопросительно посмотрел на Астахова. Николай твердо ответил:

— Так точно, товарищ полковник!

— Ну, а в мирное время отмечают и награждают за умение повиноваться и сознательно выполнять все, что указано в уставе. Я не собираюсь на первый раз вас строго наказывать, мне важно другое. Вы и ваши товарищи должны понять, что вы достойны осуждения и как нарушитель, и как летчик. Когда я говорю «осудить», я имею в виду больше общественное мнение, чем взыскание. Можете идти! — резко закончил разговор начальник школы.

Астахов вышел, постоял минуту за дверью, потом быстро побежал в общежитие.

Курсанты ждали его.

— Ну что, на всю защелку? — хором спросили несколько человек, как только он появился.

— Не знаю… по-моему, нет.

— Ты вроде веселый. Обошлось?

— Давай, не тяни!

Астахов присел на стул.

— Прежде всего: не советую никому попасть к полковнику. Дальше: никому не советую совать свой нос туда, куда я его вчера сунул…

— Значит, влепили по первое число! — воскликнул курсант Зайцев, которого все зовут «Зайчиком», быстрый, коренастый парень с темным пушком над пухлыми губами.

— Вот тут ты и ошибаешься, — улыбнулся Астахов, — ничего не дали! Во всяком случае, пока не знаю, но неприятно, ох, как неприятно! Когда смотришь в лицо полковнику, смотришь как нарушитель… Кажется, лучше сквозь землю провалиться. Скажу вам по секрету, — Астахов обвел всех внимательным взглядом, — если меня и не арестуют на несколько суток, то только потому, что я два раза зашел в хвост испытателю. От этого мне малость легче все-таки… Ну, вот ты, Вася, — обернулся Астахов к одному из курсантов, — ты тут кричал, что не пропустил бы истребителя. А вот летишь ты, а противник подошел к тебе сзади… Вот-вот пальнет. Погода ясная. Что будешь делать?

— Резким маневром уйду в сторону солнца, — не колеблясь, ответил Пуговицын, полный, румяный парень.

— Хорошо. А если ты гнался за ним, а он ушел на солнце?

— Дьявол с ним, все равно буду гнаться.

— И ничего не увидишь… В этом случае нужно отойти в сторону и подождать.

— Это все примитивно. Выходит, тебя за нарушение похвалили? — спросил Куракин.

— Нет, не похвалили… а только мы в полки поедем, и там спасибо скажут нашему полковнику, если будем готовыми истребителями. А что касается солнца, — снова обратился Астахов к Пуговицыну, — то оно для нас средство обороны, а не нападения… И если истребитель должен всегда нападать, так и солнце используй в самых крайних случаях, чтобы увернуться от противника и вновь напасть на него.

— А маскироваться чем будешь при подходе к противнику? — возразил Пуговицын.

— При нападении тоже солнцем, если его облака не закрывают.

— Все это теория, — с сомнением проговорил Степан… — Как-то все будет в настоящем бою? — вздохнул он.

— Хлопцы! — усмехнулся Зайчик. — Вы не слышали, как сегодня Вася отличился?

— Давай, рассказывай!

— Вася, не обидишься?

— А мне что… только ври поменьше, — лениво ответил Пуговицын.

Зайчик уселся поудобнее.

— Дежурили мы с ним в столовой. Надо было сходить на склад дополучить продукты. Получили — идем обратно. У меня сумка в руке. Весь хлеб в нее не вошел, так Вася два «кирпичика» под мышкой нес. Идем по гарнизону, и вдруг навстречу… комендант. Его в полном порядке встретишь, и то стараешься обойти — сами знаете… Придерется к чему-нибудь, и топай строевым два часа…

— Да, уж даст! — поддержал кто-то, смеясь.

— Ну, увидели его, — продолжал Зайчик, — приосанились, перешли на строевой шаг. Идти неудобно, размахивать руками нельзя — заняты. Походка получилась утиная. Только поравнялись с комендантом, как Вася вдруг оступился и — хлоп! — так, во всю растяжку! Одна буханка выскочила из рук и прямо под ноги коменданту. Тот остановился, смотрит на Васю (я предусмотрительно завернул за угол дома), а Вася до того обалдел — встал потихоньку, приложил руку к пилотке и говорит: