Тоскливый Новый год

Дети липли ко мне со всех сторон. Мне даже пришлось склониться, чтобы обнять их и уделить внимание каждому. Так хотелось сделать это на прощание. Мои цыплятки и не знали, что сегодня — последний наш день вместе. Что послезавтра я уеду, наверное, навсегда из холодной и неприветливой Москвы. Не сложилось у меня с ней. Не срослось. То ли дело в Вадиме, то ли дело в Деде. То ли...

В любом случае, свалившееся на голову наследство нужно куда-то девать.

Маму я почти не помнила. Был только какой-то образ, очень светлый. Наверное, из-за волос. Она была обладательницей шикарных кос цвета пшеничной соломы. Она всегда подвязывала их косынкой, потому что Дед ругался. Как на меня. Не любил растрепушек. Маму мою он тоже не любил. Обзывал кукушкой за то, что уехала и оставила меня. Сначала на время, а потом навсегда.

Родителей у меня не было. Был только дед. Даже не так... Дед! Константин Дмитриевич Смирнов. Высокий, косая сажень в плечах. Кустистые седые брови часто сдвигались к переносице, когда Дед, пусть и шутливо, но ругал меня за какую-нибудь шалость. Выцветшие глаза казались мне серыми, но они не теряли живого блеска. Да и сам Дед держался молодцом. Всегда говорил, что ещё на свадьбе моей погуляет, правнуков понянчит.

А я так подвела его!

Сначала не заладилось с Женей. Он очень хотел семью и детей, а я... я мечтала о Москве! О том, как выучусь, как помогу Деду. Ведь о нём должны были знать все! Он очень хорошо рисовал. Сколько себя помню, вечно у нас воняло в доме растворителем и свежими красками. Закончив дела во дворе, Дед всегда выкраивал час утром и два часа вечером, чтобы позаниматься. Брал полинявшую тряпку, кисти, холст. Садился в своём углу за самодельным мольбертом и рисовал. Портреты, пейзажи, родную деревню. Рисовал свои воспоминания из детства, воспоминания о войне. Картины эти он никому не показывал, только прятал на чердаке.

Когда уехала в Москву, то тайком забрала пару самых маленьких картин. Я мечтала о том, чтобы все увидели, как Дед рисует. Чтобы все его картины полюбились людям. Ведь каждый его холст был особенным, по-настоящему душевным и живым. Я не думала их продавать, только показать. Дед презирал деньги. И бегства моего не простил, посчитал, что я именно из-за них в Москву уехала.

Тяжело было одной. Так и не добившись успеха с картинами Деда, я успешно поступила в институт, закончила его. Стала учителем начальных классов. Неудивительно, что больше всего я любила именно рисовать вместе с детьми. Благодаря Деду, его таланту и упорству, я переняла частичку этой страсти. Она помогла мне хорошо устроиться и не нуждаться в деньгах. Она меня и свела с Вадимом.

Только теперь всё вышло наоборот: я хотела семью и детей, а он — нет. Наверное, именно моя новость о том, что свадьбы не будет подкосила Деда. Он не выдержал, его сердце не выдержало.

Летом я потеряла своего Деда навсегда.

Каким же было моё удивление, когда под Новый год я получила письмо. Обычное и очень небольшое. Дед написал мне. Что он не злится и очень скучает, что ему жаль, что всё так вышло. Что он всегда меня ждёт. Что его дом — мой дом. И что всё, что останется после Деда — перейдёт ко мне. Он говорил обо всём: о доме, о картинах. Я стала его прямой наследницей и оставить всё вот так я не могла. Может, оно и к лучшему?

Этот тоскливый Новый год я встречу в деревне, в доме, пахнущем елью и детством, в доме, где уже никто меня не ждёт. Но там живёт дух Деда! Дух волшебства... Потому что получить письмо, когда уже ничего не ожидаешь — настоящее чудо.

А ещё чудо — чувствовать любовь детей, видеть их восторг, ощущать их радость. Они галдели, оглушая меня. Пахли конфетами и шоколадом, потому что уже с удовольствием слопали новогодние подарки. Я обнимала их и обнимала. Наслаждалась их детством. В последний раз.

Дом замело едва ли не по самую крышу. Когда я замёрзшая и усталая дошла до знакомого забора, впору было чертыхаться и ругаться. Сугробы были большими и высокими, а я оказалась просто не готова к таким заносам. И к тому, что прежде чем зайти в дом, мне нужно ещё его откопать.

Оставив чемодан у калитки, я, пыхтя от напряжения, пробиралась к сараю. Ключ должен был быть спрятан за обналичником. Если, конечно, дом и сарай не обнесли воры. Но баба Надя обещала приглядеть за небольшим хозяйством.

Скользнув закоченевшими и скрюченными пальцами по шершавому дереву, нащупала ключ. Открыла сарай и ввалилась в него вместе со снегом. С трудом отыскала в темноте среди целой кучи инструментов обычную, широкую деревянную лопату.

Уперев руки в бока, поправила шапку и поглубже запихнула в карманы влажные варежки. Сначала нужно прочистить дорожку к дому.

Роста во мне было метр с кепкой, как говорил Дед. да и сама я уродилась худой и немного нескладной, с острым носом и конопушчатым лицом. Волосы вот достались от Деда. Чёрные, волнистые, густые. Такие обещали гибель любой расчёске или гребню. Черенок лопаты был выше меня. Весело будет.

Тело вспоминало о тяжёлом физическом труде, когда я усердно махала лопатой, поднимая целые волны ледяных брызг. Снег пудрой осыпался рядом, пока я медленно пробиралась к дому. Войдя в раж, успела расчистить дорогу к калитке и к поленнице. Запасы дров были внушительными: Дед всегда жил впрок.

Дверь в дом немного покосилось, наверное, её повело от морозов. Да и замок не сразу поддался, когда я уставшая вусмерть ввалилась в небольшую комнатку, заменявшую сени. Пахло сыростью и плесенью. А ещё было холодно. Выдыхая белесые клубы пара, я поняла, что понежиться в тепле мне удастся нескоро. Для начала надо натаскать дров и забрать чемодан. Потом уже начать топить печь и ждать, пока оживёт дом.

Чайник весело булькал на старой электрической плитке. Сзади весело трещали дрова, наполняя кухню долгожданным жаром. Я уже сняла куртку, оставшись в толстом вязаном свитере. Нетерпеливо насыпая растворимый кофе в чашку, тоскливо оглядывалась по сторонам. Пусто без Деда. Пусто...

Когда кипяток подстегнул запах кофе, растворяя его и наполняя цветом воду в кружке, раздался стук.

Не поверив своим ушам, неловко замерла.

Стук повторился.

Кого это принесло ко мне на ночь глядя? Особенно, когда ночь эта новогодняя?